«Альбрехт Дюрер. Шедевры гравюры» Москва, Исторический музей. До 28 июня

Всадник, настигаемый смертью, торговец с лицом философа, святые и мадонны — темы представленного на выставке обширны, как многообразна была и сама жизнь на рубеже XV и XVI столетий. Все ждали конца света, который должен был свершиться в 1500 году, но никто не опускал рук, не впадал в грех уныния и безделья. Цикл «Апокалипсис» (ок. 1496–1498) — лучшее тому подтверждение. Он представлен сейчас и в Москве — среди более чем 120 работ, привезенных из Пинакотеки Тозио Мартиненго в итальянской Брешии.

Работал он долго. Три года труда с помощниками для императора Максимилиана — вид триумфальной арки три с половиной на три метра — еще понятны, но и цикл «Страсти», начатый до 1498 года, был опубликован лишь в 1510-м. Здесь хорошо видно, как развивался Дюрер, как из лабиринта позднеготических линий прорастали пластически объемные фигуры, моделируемые тенью и светом. Подобное сочетание разных эпох обнаруживается и в «Немезиде (Большая Фортуна)». Название этой гравюры на меди извлечено из дневника самого Дюрера, иначе ее так и продолжали бы называть «Фортуной». Дюреровская богиня удачи не тождественна древнегреческому божеству: Немезида — богиня справедливого удела, она преследует зазнавшихся и возомнивших о себе лишнее, тех, кто пренебрегает правом и нравственностью. Но образ ее совершенно далек от античных образцов. Это женщина с мускулистыми ногами крестьянки и большим, выпирающим животом, напоминающим скорее о какой-нибудь готической Еве. К тому же помещена она в ландшафт с настолько глубокой проработкой деталей, даже с некоторой им подчиненностью, что нет речи об античном идеале. При этом в эскизе к «Немезиде» Дюрер, строя схему пропорций, следовал советам Витрувия.

«Билл Виола. Путешествие души» Москва, ГМИИ, до 30 мая

Американский видеоартист Билл Виола — классик жанра; если кто его не видел, может считать, что ничего не знает о современном искусстве. Правда, новые его работы не всегда способны произвести то же впечатление, что и четверть века назад, но все равно выставка на Волхонке — событие, при том что музейное пространство не лучшее для него место. Виола любит выставляться и в городской ратуше, и в церкви.

Нечто мистическое есть в его творениях: убаюкивающие звуки, взрывающиеся вдруг резким лязгом и скрежетом, неожиданные всплески воды, разлетающейся на замедленной съемке мириадами бриллиантовых капель. Сюжеты Виолы часто связаны с категориями конфуцианской философии: огонь и вода здесь главные герои (в детстве Виола чуть не утонул и спасся лишь чудом, эта история и повторяется в большинстве его работ). Виолу относят к «патетической» школе в видеоискусстве, он все время торжественно-серьезен, поскольку озабочен высокими материями, жизнь и смерть — излюбленные темы его творчества, а время он с давних пор подвергает нещадному анатомированию. Уже в начале арт-карьеры он мог 45-секундный фильм по мотивам полотна автора Возрождения показывать 10 минут, а 25-минутную запись детского дня рождения растянуть на семь часов. Время — не абстрактная вещь, но то, как мы его переживаем, — утверждают инсталляции мастера.

«А это чей портрет?» Москва, фонд In Artibus. До 25 апреля

Живопись и графику для этой выставки отбирали из собрания московского Музея Тропинина и частных коллекций, включая Подстаницких и Евгения Асса. Впрочем, и коллекция «тропининцев» тоже во многом частная: в ее основе — практически нетронутое временем и варварским вмешательством государства собрание легендарного московского коллекционера Феликса Вишневского.

В русском портрете XVIII–XIX веков много белых пятен. Картины есть, иногда даже автор понятен, а вот кто изображен — часто загадка. Неизвестных лиц на выставке в 1-м Зачатьевском переулке много, но есть и известные. Так, Левицкий изобразил Михаила Щербатова — сенатора и генерала, большого любителя архивов, автора «Истории Российской от древнейших времен». Среди показанного — и брюлловский портрет княгини Стефании Витгентштейн, урожденной Радзивилл, и созданный кем-то из круга Рокотова портрет поэта Василия Петрова (1736–1799). Он сделал блестящую карьеру при Екатерине, перелагал ее манифесты и указы в стихи и во многом из-за этого воспринимался как официальный литератор эпохи, к тому же близкий к Потемкину. В отставку как библиотекаря императрицы его отправили, сохранив оклад в виде пенсии — редкая честь для интеллектуала в любые времена, но вошел он в историю все же не этим, а пристрастием к поэтическому опыту Ломоносова и Тредиаковского, литературной полемикой и переводами «Энеиды» и «Потерянного рая».

«Лаборатория Будущего. Кинетическое искусство в России» Москва, Новая Третьяковка, до 10 мая

Сайт музея предупреждает, что «визуально активные работы, представленные на выставке, могут вызывать чувство дискомфорта», но, кажется, единственное, что они могут вызвать, — чувство наслаждения. Экспозиция радует глаз уже тем, как сделана: это чистый праздник визуального, где многое движется, поет и играет само по себе. От терменвоксов Льва Термена до опытов Колейчука — всему нашлось место среди 400 произведений, далеко выходящих за рамки 1960–1970-х годов, когда кинетическое искусство вслед за Западной Европой достигло расцвета в СССР. Обратите внимание: в каталоге публикуются QR-коды со ссылками на дополнительные материалы к выставке, которые можно посмотреть в интернете; еще немного, и книгоиздатели станут активно пользоваться подобным расширением информационного объема для всех печатных изданий.