Я спрашиваю, как семья здесь оказалась.

Алексей вздыхает:

— Это очень тяжело. Бочку предоставила администрация прошлой осенью. А так жить было негде. С 2005 года я стою в очереди, чтобы получить квартиру. Власти обещали, но до сих пор не дают. Очередь постоянно меняется: то я первый, то пятый, то уже за сотней. Домов на население не хватает.

Сейчас ненцу 61 год. Он работает сторожем в аэропорту. Гоняет молодежь с вертолетной площадки. Сэротэтто шепчет, что вряд ли дождется своей квартиры — умрет раньше.

Что тянет в тундру.

Что «оленевод без оленя не человек».

II

Сеяха означает «горло озера».

Это самый северный поселок Ямала.

Район устья реки Сеяхи, впадающей в Обскую губу, у ненцев — священное место. Здесь — старинное кладбище и несколько жертвенников. Здесь до сих пор исповедуют язычество, но, по слухам, не осталось ни одного шамана.

Первые упоминания о Сеяхе датированы 1927 годом, когда в этих местах появились туземный совет и фактория. В факториях коренное население обменивало пушнину и мясо на товары для жизни в тундре. Ненцы называли их «мудрыми лавками» — мурлавками.

Из фактории Сеяха выросла во второй по величине поселок Ямальского района. Сейчас в нем зарегистрированы три тысячи человек. Больше половины из них — кочевники.

Добраться до Сеяхи непросто.

Единственный способ — вертолетом. Он летает из Салехарда два раза в неделю. Стоимость билета — 7460 рублей. Мест на борту около 20, за несколько дней до вылета все они раскуплены. Нам советуют приехать в аэропорт за час до начала регистрации — на «подсадку». Если людей набирается много, авиакомпания выделяет второй борт.

Похожая ситуация в 2016 году произошла с Владимиром Чупровым, руководителем энергетической программы «Гринпис», когда он прилетел на Ямал задокументировать последствия глобального изменения климата. Его билет из Салехарда в Новый Порт аннулировали «из-за ошибки в системе».

Но с нами ничего подозрительного не происходит.

Бортпроводники набивают железное брюхо вертолета тяжелыми чемоданами, сумками и коробками. Вслед за вещами в чреве машины исчезают пассажиры и усаживаются спиной к иллюминаторам по обе стороны салона. Проводник выдает бумажные пакетики на случай, если кому-то станет плохо.

Вертолет тарахтит. Пару раз пружинит на месте, взлетает. Под нами полотно — с высоты гладкое, белое, изрезанное темными полосками деревьев. Чем дальше на север, тем их меньше. Лесотундра сменяется тундрой. На три с половиной часа пассажиры засыпают, уткнувшись лицами в посылки.

III

Сеяха поделена оврагом на Старую и Новую.

Старая Сеяха — это деревянные избы и железные балки, оставшиеся от Заполярной геологоразведочной экспедиции. Ее свернули в начале 90-х из-за сокращения госфинансирования. Расчищать этот район (в народе он называется Сейсма — от слова «сейсмопартия») начали всего пару лет назад.

Через овраг виднеется старенькое здание администрации, бывший банно-прачечный комплекс. Зеленое деревянное крыльцо, стены раскрашены в цвета российского триколора. Одна сторона усыпана спутниковыми тарелками. Рядом одиноко притулился полицейский «бобик». Сломан.

Отношение к местной власти жители Сеяхи выражают коротко: «Они ничего не решают». Открыто критиковать чиновников побаиваются. Для анонимного недовольства существует популярный среди местных паблик «Подслушано в Сеяхе». Власти такая форма общения очень раздражает.

За зданием администрации расположилась Новая Сеяха. Это разноцветные, новые многоквартирные дома в два-три этажа. Это красно-зеленая кирпичная школа-интернат, в которой учатся почти 600 детей. Сюда мечтают попасть педагоги из других регионов: в сеяхинской школе зарплата учителя — около 80–90 тысяч рублей. Средняя по поселку — в два раза меньше.

А еще Сеяха — это новые детский сад, больница, спорткомплекс, дом культуры, парк, аэровокзал, гостиница, общественная баня и несколько магазинов. Строится поселковый супермаркет — историческое для Севера событие. Жители надеются, что с его открытием цены на продукты пойдут вниз. А пока помидоры здесь стоят 390 рублей кило, апельсины — 300, виноград — 500. Цена на вареную колбасу доходит до 650 рублей.

Примерно столько же стоит бутылка водки.

IV

Новые здания в Сеяхе появились восемь лет назад после того, как Ямал начала осваивать компания «Новатэк» российского предпринимателя и миллиардера Леонида Михельсона.

Сегодня в ЯНАО ежегодно добывается 81% отечественного природного газа (это пятая часть мировой добычи газа), 6% нефти и 77% газового конденсата. Основной объем добычи газа в округе — 73,9% — обеспечивают дочерние предприятия «Газпрома». Доля «Новатэка» составляет 17,1%.

Главный проект компании Михельсона — «Ямал СПГ». Он реализуется на базе Южно-Тамбейского месторождения, которое ближе всего к Сеяхе. Цена соседства с промышленниками — 6 миллиардов рублей. Ровно столько в 2012 году «Новатэк» выделил на развитие поселка.

Люди вынуждены снимать жилье, жить у родственников, ютиться в комнатушках два на три метра, в гостинице для малоимущих или в железных бочках. Свои «квадраты» стоят дорого. Цены на трех- и четырехкомнатные квартиры доходят до 5–6 миллионов рублей.

Почти все население Сеяхи стоит в очередях на жилье по соцнайму. В первом списке малоимущие семьи, во втором — коренные жители. Некоторые числятся в обоих.

Но очередь почти не движется.

Нехватку квартир глава поселка Станислав Вануйто нам позднее объяснит не столько отсутствием финансов, сколько сложной логистикой: «Не каждый подрядчик сюда идет. Какой смысл ехать в Сеяху, сталкиваться с трудностями, если в Тюмени можно спокойно идти по трассе с Омского бетонного завода. Заказать пару фур — и все. У нас же приходится сначала непонятно сколько ждать корабль, а потом выгружать и где-то хранить материалы».

Сейчас в Сеяхе строится только одно здание — Дом оленевода на 38 квартир (работы приостанавливались из-за пандемии). Туда планируют переселить коренных жителей старше 60 лет. Среди них — Алексей Сэротэтто из круглой железной бочки.

V

Татьяна Геннадьевна Игнатьева, улыбчивая женщина с короткой стрижкой, выходит к нам в ярко-синем теплом костюме. Она работает летным врачом в сеяхинском отделении санитарной авиации, которое обслуживает две трети полуострова.

Татьяна Геннадьевна только что отправила борт в соседний поселок Мыс Каменный. Оттуда фельдшеры заберут женщину с кровотечением и угрозой преждевременных родов и срочно отвезут на обследование в райцентр Яр-Сале.

Сама Татьяна Геннадьевна остается в Сеяхе. Она рассказывает про свой последний выезд. 20 марта вылетела в район пролива Малыгина. Там мужчина жаловался на боль в месте перелома ключицы. Оттуда — в вахтовый поселок Сабетта: рабочий получил травму, несчастный случай. Вертолет только заправился в Сеяхе — поступил вызов из двух других вахтовых поселков: Харасавэя, а затем Бованненково. После этого еще одна заправка в Яр-Сале и, наконец, Салехард. Полет занял одиннадцать с половиной часов.

— Очень тяжело. У всех разные диагнозы. И все лежат так, что нам самим с аппаратурой пристроиться негде, — говорит Татьяна Геннадьевна.

За 11 лет работы она видела многое: и роды на борту, когда приходилось объясняться жестами, чтобы получить зажим, потому что ничего не слышно из-за винтового гула. И смертельные исходы, когда в 2015 году геодезисты проводили разведывательные работы и по неосторожности взорвали свою палатку. И, конечно же, коронавирусных больных.

— Слава богу, что всех тундровиков оповестили. Сказали сидеть на месте, в гости не ходить. В тундре народ не болел, в основном это были вахтовики и поселковые.

В поселке и в тундре сильно пьют, рассказывает Татьяна Геннадьевна. Вот несколько случаев:

«Зайдем в магазинчик. Стоят оленеводы, набирают ящиками водку. На следующий день мы едем на вызов, а там деды, которые брали водку, напились и ножами друг друга потыкали».

«Беременная женщина жалуется, что ребенок перестал шевелиться. Берем акушеров, вылетаем. В чуме бабушка, вусмерть пьяная. Рядом женщина сидит, тоже никакущая. Двое детишек бегают. Спрашиваю, зачем пила? «А что я, не могу, что ли?» Плод, бедненький, загрузился от алкоголя так, что уснул».

«Бывает, что напьются водки, а затем наедятся сырого мяса. Утром просыпаются, из них обратно прет. Мы приезжаем на вызов, якобы кровотечение. Они миску показывают, в которую стошнило. Мы им: «Ну так посмотри, там целые куски оленя. Ты бы выбрал одно: или кровь пить, или водку». Такой вот у них местный коктейль, «кровавая Мэри».

Глава администрации Станислав Вануйто на вопрос об алкоголизме мне потом ответит так:

— Алкоголизм есть везде. У нас в России, как говорится, три проблемы. Но преступность, если не считать пьяные приводы, в поселке на низком уровне. ДТП здесь нет. Ножевые случаются довольно редко, раз в полгода. Убийство в прошлом году было только одно. Суициды тоже бывают, один-два случая в год.

VI

Возле склона на окраине поселка стоит гараж.

Гараж насквозь пропитан бензином и запахом сигарет.

На полукруглых стенах красуются пожелтевшие плакаты со снегоходами, на полу сушатся оленьи шкуры.

Нядма Неликович Окотэтто сидит возле окна, медленно закуривает. Ему 54 года. Он сеяхинский депутат. Но предпочитает называть себя «бывшим браконьером».

Нам сказали, что Нядма сможет отвезти нас в тундру.

В зоне обледенения оказались около 65 тысяч оленей и 318 семей кочевников. С конца декабря в тундре действовал режим повышенной готовности. По словам коренного населения, такого сильного падежа оленей в сеяхинской тундре не было никогда.

Сейчас ситуация осложнилась еще и тем, что недавно в Сеяхе ввели карантин для животных. Это произошло после того, как хаски покусала семерых школьников. Собака оказалась бешеной, ее заразил песец. В поселке забеспокоились, как бы бешенство не перекинулось на ослабевших оленей. Из-за этого в Сеяхе отменили самый главный и любимый праздник — День оленевода.

В ответ на нашу просьбу Нядма Неликович причитает, поглядывая карими плутовскими глазами:

— Тяжело вам будет, я чувствую. В любую точку Ямала могу отвезти, но очень будет тяжело, на снегоходе… А в администрации дали добро — куда ехать, зачем ехать?

В гараж заходит Василий Окотэтто (однофамилец Нядмы). Он вызвался быть вторым проводником. Вася хорошо знает местность, часто сопровождает разных людей по работе.

Пока мы разговариваем, ему звонят из администрации и просят никуда нас не везти. Но Вася не соглашается:

— Я как сторонник своего народа желаю, чтобы у него все было хорошо. Народу никто не помогает, не отзывается. Все хотят что-то делать только на бумаге. Сейчас у народа плохое положение. Они люди такие — ждут до последнего момента. А про следующий год не думают, им лишь бы прожить до завтра.

Ненцы пристально оглядывают нас с ног до головы и выносят вердикт: наши пуховики для тундры никуда не годятся, и за несколько часов находят новый комплект одежды. На ноги примеряем кисы — мягкие сапоги выше колена, сшитые из шкурок с оленьих ног. Надеваем синюю малицу, длинную шубу-рубаху с капюшоном и пришитыми рукавицами, и подпоясываемся ремнем. После этого втискиваемся в савок. По крою он похож на малицу, но с мехом наружу и без рукавиц. Двигаться с непривычки тяжело. Но только так мы не рискуем получить обморожение. Ненецкая одежда выдерживает температуру до минус 60.

Выезд в зону обледенения запланирован на раннее утро. Нядма отправляет нас в гостиницу с убедительной просьбой «подготовиться морально».

VII

Зимняя тундра — голая, холодная, пустая. Белая ослепительная земля сливается с небом, с озерами, промерзшими до самого дна.

Нам предстоит проехать 165 километров на север.

Мы с Нядмой взбираемся на снегоход. Влад, мой коллега, и Вася укладываются сзади на оленьей шкуре в больших деревянных санях. Через час пути у меня белеет левая щека — первый признак обморожения.

Я пересаживаюсь в сани спиной против ветра.

— Поворачиваем обратно? — спрашивает Вася.

— Нет, едем дальше.

Проводники изредка останавливаются. Растирают щеки, курят, не вытаскивая руки из малицы. Жалуются на «кочкарник» — мелкие ямы и выбоины, которые, как и гололед, появились из-за перепада температур и сильных ветров.

Удар в солнечное сплетение, удар в спину, удар по шее. Дыхание спирает каждую секунду.

Эта пытка длится 7 часов.

По пути останавливаемся в Сабетте. Это закрытый вахтовый поселок и опорный пункт «Ямал СПГ». Раньше здесь, по данным «Ямал-Региона», жили всего 19 коренных жителей. Сейчас — около 30 тысяч. На заработки сюда стекаются люди со всей страны.

В поселке есть аэропорт, но билеты в открытом доступе не продаются. Вахтовики летают по спискам. Есть в Сабетте и международный транспортный порт, который круглогодично принимает танкеры, идущие по Северному морскому пути.

Здесь работают отделение полиции, медпункт, баня и магазин. Алкоголь строго запрещен — «сухой закон». Не причащают вином даже в местном храме. Из развлечений только спортзал.

Ненцы частенько заглядывают в поселок пообедать в столовой, закупиться продуктами и немного подзаработать, если есть что продать. Оленеводы говорят, что рабочие относятся к ним дружелюбно, часто подходят фотографироваться. За фото ненцы берут 100 рублей на баланс телефона.

Но тундровики говорят, что не в тех местах — и оттого они бесполезны.

Участились ДТП. «У меня олени пасутся вдоль отсыпки. Бывает, что машины, которые возят песок, их сбивают. И это не единичный случай. У меня так десять оленей погибло, — рассказывает оленевод Семен Яунгад. — Ладно, оленя сбили, так водитель потом слезет, оттащит его и закопает в сугроб. Якобы не они. Но на асфальте видна кровь. Я обращался к представителю с этой проблемой, но виновных никто не ищет».

VIII

— Есть рыба? — спрашивает в Сабетте молодой парень, выходя из дорогой иномарки.

— Кончилась! — ехидно улыбается Нядма.

Ненец не шутит.

Рыба из рек исчезла несколько лет назад. Тундровики уверены, что причина — в прокладке 60-километрового газопровода через Обскую губу. Еще в самом начале строительства они говорили, что это приведет к уничтожению бентоса (живые существа, обитающие на дне водоемов), которым питаются сиговые рыбы. В феврале 2019 года местные обратились к Генеральному секретарю ООН Антониу Гутерришу с просьбой «остановить геноцид коренного населения»: «Если мы лишимся этого водоема ради кратковременной наживы нефтяных лоббистов, то народ, живущий возле него веками, обречен на погибель».

Писали и о других последствиях. Например, о том, что углубление дна Обской губы «приведет к увеличению соленой воды, которая идет с севера».

— Эта соленая вода движется на юг к зимовальной яме в районе национального поселка Новый Порт и Ямбурга, а в зимний период с юга идут заморные воды, — предупреждал биолог Владимир Богданов, директор Института экологии растений и животных УрО РАН. — Если соленая вода продвинется дальше и соединится с заморной, все живое подо льдом задохнется. И, конечно же, по телевизору потом скажут, что рыба задохнулась по естественным причинам, и виноваты браконьеры из числа коренных жителей.

В 2018 году соленая вода шла из кранов в Сеяхе. У жителей вышли из строя трубы и сантехника. Выручали водовозки и лед, который можно было растапливать зимой. Администрация поселка, как утверждают местные, «простому народу» тогда причину не объяснила. Отделалась выдачей опреснителей.

Специалисты, привлеченные «Газпромнефтью-Ямал», на все претензии отвечали, что кормовая база «с течением времени восстановится», а ущерб будет «минимальным».

В администрации Сеяхи на вопрос об отсутствии рыбы ответили так: «Здесь причин много: и бурение, и вибрации. Но нельзя исключать и человеческий фактор. Вылов велся в промышленных масштабах. Рыбе свойственно уходить».

IX

Недалеко от Сабетты стоит заснеженный чум, поодаль второй. От верхушек вьется сизый дымок. Вокруг деревянные нарты. На них хранятся продукты и зимняя одежда. Снег у входа в чум — сплошь в желтых пятнах. Туалета в тундре нет.

Внутри тепло, гудит печка. Деревянный пол скрипит, проминается. Собаки радостно скулят, ластятся к гостям, просятся отпустить их с поводка.

За печкой фоном мурлыкает телевизор.

Чум принадлежит Герману Вануйто, одному из четырех братьев-оленеводов. В их хозяйстве около 600 голов, оно считается средним. По данным исследователей Научного центра изучения Арктики, богатый оленевод тот, у кого больше 880 оленей, у бедного — до 104.

Доход оленевода складывается из «кочевых» — пять тысяч рублей в месяц — и социальных выплат (пенсия, детские пособия). Часть оленей семья оставляет себе на прокорм. Часть отдает осенью на забой. С одного оленя можно получить от 8 до 10 тысяч рублей, в зависимости от веса животного.

Когда мы приезжаем, Германа дома нет. В чуме остались его жена Марта, младшая дочка Майя и брат Павел. Марта приносит с улицы большой кусок льда и растапливает его на огне в железном чане.

Время пить чай.

Нядма и Вася ложатся на оленьи шкуры, с наслаждением вытягивая вперед ноги после утомительной поездки. Перед гостями ставят низенький стол. На нем слабосоленая рыба, подсушенный белый хлеб, сливочное масло, сушки и сгущенка.

Я спрашиваю, сколько у Вануйто погибло оленей.

— Не могу сказать точно. Стада сбились в кучу. Голов сто точно умерло. Некоторых мы не находим, заметает снегом. Других съедают хищники, — отпивая чай, говорит Павел.

— Как вы будете выкручиваться?

— Побольше отправим на забой.

В разговор нетерпеливо вмешивается Нядма:

— И на следующий год с чем останетесь?

— А потом все, оседлый образ жизни. В поселок. Правда, там жилья нет, работы нет…

— Работать они не умеют, — не стесняется Нядма. — Не то чтобы ее нет. Просто они для такой жизни не созданы.

— И какой тогда план?

— Нет плана. Зачем план? — Нядма удивляется.

— Завтра будет видно… — говорит Марта.

X

Пока мы разговариваем, пятилетняя Майя успевает посмотреть мультики, разукрасить раскраску, изучить все фотографии в телефоне и потанцевать со щенком Тайко.

Майе скучно. Она надевает маленькие сапоги-бурки и выбегает на мороз. Через минуту крик: «Мама, ты меня видишь?» Девочка забралась вверх по чуму, стучит в маленькое квадратное окошко и скатывается как с горки обратно.

Марта в это время рассказывает:

— Мелкая только на следующий год в школу пойдет. А старшей дочке (всего у Марты пятеро детей. — Е. К.) уже скоро поступать надо. Деньги нужны. Она хочет в полицейскую академию в Омске или Тюмени, потому что там почти все бесплатно. Говорит, одежда не нужна, платья не нужны, выдадут форму, кормить будут. Только за обучение плата — 40 тысяч. Я тоже учиться хочу, но на что-нибудь попроще. Можно пойти воспитателем в интернат, если мест хватит. Не хочу так больше жить, надоело. Мне уже 40, я всю жизнь здесь. Устаем постоянно в снегу копаться. Целый день ничего не делаю, сижу, жду мужиков, чтобы их накормить. Чё, они сами себя накормить не могут?

Так времени жалко. У нас многие только сейчас опомнились. В Сеяхе была девушка, мыла полы в магазине, сейчас смотрю — стала продавщицей. Я тоже работала, чумработницей. Занималась в чуме тем же, что и обычно. Муж зарабатывал 30 тысяч в месяц, я поменьше. Наше предприятие начисляло зарплату, а осенью мы должны были на эту сумму отдать на забой оленей. Я возникала, потому что это странно. Нам как будто бы в долг деньги дают, настоящей зарплаты нету.

В прошлом году уволилась, муж до сих пор работает. Мы стоим в очереди на земельные выплаты от государства. У нас в семье семь человек, нам положено три миллиона. За эти деньги подыщем квартиру в Сеяхе. У нас в поселке квартиры дороже, чем в городах. Нам говорили, если мы работать на предприятии не будем, то наша очередь не скоро дойдет. А если будем, то очередь будет продвигаться, и с этой земли нас прогнать не смогут.

— Боитесь, что газовики вас вытеснят?

— Думаю, скоро начнут уже. У нас в паспортах регистрация: улица Бамовская, 16, — это администрация. Они смело могут выгнать нас с земли. Скажут, вы здесь не зарегистрированы — вы тут не живете. Катите в Сеяху. Мне кажется, кто сейчас без оленей останется, половина сопьются в поселке. Столько бомжов будет. Некоторые вешаются, потому что не представляют себя без оленя. А мы непьющие — выживем.

Розовощекая Майя возвращается с улицы и переодевается в подаренное на Новый год платье, черно-белое, с пышной юбкой-пачкой. Так и бегает до тех пор, пока не приходит время спать, забравшись с головой под оленьи шкуры. Ночью над чумом нежно-зелеными волнами растекается северное сияние.

XI

Утро следующего дня солнечное и морозное. Ветер поднимается, грозится перерасти в пургу. В такую погоду по тундре ездить опасно: можно заблудиться или случайно свалиться в обрыв.

— Ешьте-ешьте! А то замерзнете и помрете, — веселится Нядма, лихо намазывая маслом толстый кусок хлеба.

Мы выезжаем на ягельные пастбища, принадлежащие Вануйто. На Ямале все земли негласно разделены между семьями оленеводов. И когда в тундре строится очередной промышленный объект, поголовье вынуждено заходить на чужие территории.

Складывается «эффект домино».

Но перевыпас, уверены тундровики, складывается неспроста. Причина в диких северных оленях (внесен в Красную книгу), которые осенью обычно мигрировали через Обскую губу в Тазовский район. Сейчас из-за танкеров вода не замерзает. Дикие олени, загнанные в тупик, идут вниз по полуострову. К ним присоединяются домашние. «Они превращаются в одно большое стадо, которое за несколько лет уничтожает весь ягель, — рассказывают тундровики. — И дикие олени тоже сейчас умирают из-за того, что есть нечего».

Красивые, серо-коричневые с белыми пятнами, олени испуганы. Слабых видно сразу: они устало плетутся сзади, некоторые — лежат. Чаще всего это телята, оставшиеся без матери. Один из них, услышав снегоход, пугается. Из последних сил пробует встать, но спотыкается и валится на землю. Мы его не трогаем и едем дальше.

Первая остановка. Олененок с темной мордочкой. Ему около семи месяцев. Глаза закатились, видны лишь молочного цвета белки. Под хвостом кровь, вокруг фекалии. Он умер пару часов назад: труп еще не успел промерзнуть и приглянуться песцам.

Павел и Нядма достают из саней острые, длинные ножи и без раздумий отрезают олененку лапы. Объясняют: шкура на этих местах очень прочная. Ненки шьют из нее зимние рукавицы и кисы.

Вторая остановка через несколько километров. Еще один олененок, но уже обглоданный хищниками. От него остались ребра, голова и лапы. Нож лапы не берет, приходится выпиливать.

— Это естественный отбор. Кто сильнее, тот и выживает, — говорит Павел.

На обратном пути мы делаем последнюю остановку. Испугавшийся снегохода олененок, которого мы встретили в самом начале, свернулся клубочком на земле. Голова и шея уже начали обмерзать. Большие карие глаза почти закрыты.

Я шепчу ему в пушистое ушко, что все будет хорошо.

К вечеру он тоже умрет.

XII

На третий день нам предстоит дорога обратно. В этот раз проехать придется на пару часов меньше, поскольку мы не заезжаем в Сабетту. Но особой роли это не играет.

Последний час пути, который, казалось, не закончится никогда, я болтаюсь в санях как тряпичная кукла. По щекам текут слезы, образуя на лице ледяную корочку. Сил сопротивляться кочкам нет. Я сдалась, тундра победила.

Когда мы наконец доезжаем до Сеяхи, меня безудержно трясет. В полуживом состоянии и наши проводники.

Мы решаем улететь из поселка на следующий день. У аэровокзала за несколько часов до открытия собирается очередь. Люди пытаются попасть на подсадку. Возле здания нас караулит глава поселка Станислав Леонидович Вануйто (однофамилец Германа Вануйто). Он настойчиво интересуется, с какой целью мы приехали. Мы разговариваем с ним прямо в здании аэровокзала, все еще надеясь улететь домой.

Станиславу Вануйто 36 лет. Он родился в Яр-Сале, окончил сеяхинскую школу и поступил в Московскую сельхозакадемию имени Тимирязева на экономический факультет. В администрации начинал специалистом по имуществу. Через два года стал главным специалистом, затем замглавы. В 2017 году победил на выборах главы Сеяхи, набрав 53,2% голосов. Станислав — единоросс, но говорит, что «в поселках на Ямале нет разницы, в какой ты партии». Правда, признается, что довольно часто спорит с отцом-справедливороссом, поскольку тот «не всегда разделяет его позиции по работе».

Глава поселка соглашается, что сейчас в тундре складывается «непростая ситуация, но она была абсолютно спрогнозирована». По его словам, власти «отреагировали моментально». Одна из мер помощи — выдача бензина для снегоходов, чтобы оленеводы могли проверять стада. Семьи, которые живут на самых отдаленных территориях возле факторий Тамбей и Ях-Агды, получили по 400 литров бензина. Тем, кто ближе к Сеяхе, пообещали по 200 литров и разовую выплату 17 700 рублей. Если получение топлива подтверждают все тундровики, то деньги, по словам нескольких семей, дошли не до всех.

Еще одна мера — выдача бесплатного комбикорма, по 330 граммов в сутки на одного оленя. Однако тундровики столкнулись с тем, что животные его не едят — не приучены. Оленевод Павел Вануйто пытался раскидать оленям комбикорм, но они его «просто растоптали и обоссали». Один олень из его поголовья все-таки съел корм, а потом опух и умер.

— Понятно, что олень здесь его никогда не ел, — говорит глава Сеяхи. — Но не надо лениться. У меня в тундре живут родственники. Они как делают? Утром берут мешок и едут в стадо. Телята уже знают, что везут корм. Олень везде одинаковый, просто его нужно учить.

Интересно, что власти Ямальского района во главе с Андреем Кугаевским вообще отрицают «массовый падеж».

«На сегодняшний день собранные данные говорят о том, что погибло от холода и голода 250 оленей. Это менее чем полпроцента от общего поголовья оленей в сеяхинской тундре», — сообщала районная администрация в начале марта.

Станислав Вануйто предполагает, что погибнет треть всех оленей: «Моя субъективная оценка, она не сильно подкреплена». Ситуация, по словам главы, прояснится к маю, когда оленеводы отделят своих животных от чужих.

Прогнозы тундровиков куда более печальные. К концу весны олени будут страдать не только от бескормицы, но и от личинок гнуса. И потому, опасаются местные, без оленей может остаться большинство сеяхинских оленеводов.

XIII

В администрации считают, что причина гибели оленей — «погодная аномалия». Оленеводы связывают ее с активным промышленным освоением Ямала. Как сообщала The Guardian, «Газпром» ответственен за выброс в атмосферу 3,91% индустриальных парниковых газов c 1988 по 2015 год, «Новатэк» — 0,14%. Они занимают 3-е и 75-е место соответственно в списке ста международных нефтегазовых компаний, которые причастны к глобальному потеплению.

Мы попросили прокомментировать ситуацию Елену Сакирко, координатора проектов по климату и энергетики «Гринпис».

— Строительство любых линий электропередачи, дорог и трубопроводов оказывает негативный эффект на экосистему и коренное население, чье существование завязано на оленеводство и рыбную ловлю. Меняется гидрологический режим рек — это сказывается на рыбе. Оленям необходимо постоянно перемещаться в поисках пастбищ. Но новые инфраструктурные объекты сужают территорию их миграции. Компании стараются ставить переходы, но они не всегда работают. Как правило, это даже не согласовывается с коренными жителями. Их просто ставят перед фактом. Компании, которые работают в экстремальных условиях, не только способствуют увеличению выбросов, но и ускоряют таяние вечной мерзлоты. В 2016 году случилась история с сибирской язвой, когда в результате таяния открылись источники захоронений. Появляются воронки (так называемые «ямальские кратеры» начали появляться на полуострове в 2014 году из-за газового выброса, ученые говорили в том числе и о техногенной природе их образования. — Е. К.). Проседает грунт. Все это усиливает риск возникновения аварий. Судя по нашей практике, предприятия к ним не готовы.

Станислав Вануйто на вопрос о связи погодной аномалии с промышленностью отвечает так:

— В этой местности появляются ранее незнакомые растения. Рушатся берега, вечная мерзлота начинает оттаивать. В Арктической зоне глобальное потепление есть, я в это верю. Но то, что здесь дождь пошел в декабре, — это нормально. Каждый год такое бывает. Все почему-то думают, что ТЭК виноват. Мы не исключаем от них негатив, но не в таких же масштабах, чтобы пошел дождь.

— Опасаетесь ли вы, что промышленность навсегда вытеснит коренное население Ямала?

— Я не думаю, что такое будет. Здесь многогранный, уникальный мир. Задача муниципалитета сохранить традиционный уклад жизни и одновременно развивать ТЭК. Это подход нашего государства, в нем все учитывается.

XIV

Нам не удается купить билет на вертолет, и мы остаемся в Сеяхе еще на 4 дня. Незадолго до поездки нахожу в соцсетях Наталью Тимофеевну Салиндер и прошу рассказать о жизни в поселке. Моя просьба ее удивляет. Позднее выясняется, что она работает в администрации главным специалистом по правовым вопросам. Но побеседовать в итоге соглашается.

Наталья Тимофеевна, невысокая, с прямой челкой, называет себя «обрусевшей ненкой». Родилась и выросла в Сеяхе, окончила торговое училище, но «всегда держала в голове, что должна получить высшее образование». Заочно получив юридическую специальность, устроилась на работу в ЗАГС. Через 15 лет, после закрытия ЗАГСа, перешла в администрацию.

— Мы очень долго бились за то, чтобы ЗАГС остался, — рассказывает Наталья Тимофеевна, сидя за рабочим столом в небольшом кабинете. — Но есть такое понятие, как «государственная машина».

Этой же фразой она объясняет то, что происходит сейчас на полуострове, и просит считать ее мнение «единичным».

— Неужели государство будет к нам прислушиваться? Поставит на чашу весов благополучие всей страны и какой-то маленький народ? Понятно, какая чаша перевесит. Стране важнее газ. Ямал — это лакомый кусок. Я знаю, что у меня в кубышке лежат деньги, но рано или поздно я в нее залезу. Так и с нашим полуостровом. Это все равно бы произошло, как бы мы ни бастовали и ни противились. Когда я училась в школе, были акции протеста из-за строительства дороги на Бованненково. Нам тогда говорили, что ее не будет. А в результате что? Ее построили, никто никого не спросил. Даже если бы нас спросили, кто послушает наш голос?

— Вы думали о том, чтобы уехать?

— Обязательно.

Все познается в сравнении. Я много где ездила и по стране, и за пределами. В нашем поселке, если сравнивать со средней полосой России, довольно неплохо. У нас хорошая больница, школа, баня, спорткомплекс. Но все упирается в человеческий фактор. Люди стали совсем другими. Сколько ни дай, им все мало. Они привыкли только получать. Я думала, почему так складывается. Наверное, сказывается интернатское воспитание. Дети живут на всем готовом, и после школы они автоматически думают, что им все всё должны: «Мы же коренные малочисленные народы Севера, дайте нам так, бесплатно».

Ненцы всегда ждут, что кто-то им поможет. Единицы решают свои проблемы. Взять тот же падеж оленей. «Наши олени гибнут, куда смотрит глава района?» Извините меня, но это ваши олени, вы хозяева. Глава что — руками разведет, и олени перестанут гибнуть?

Идет деградация нации, и я не могу на это смотреть. Очень много зависти, агрессии, злости, но прежде чем выплескивать ее, надо самому из себя что-то представлять. А чаще всего бывает так, что представляют они из себя совсем немного. Свою самобытность нужно сохранять, наша нация действительно как космос. Но у нас получается, что народ от своих корней оторвали, а к русской культуре он не примкнул. Остался посередине.

XV

Есть в поселке и те, кто не хочет уезжать и, наоборот, стремится в тундру. Но они, скорее, исключение. Нам советуют поговорить с Надеждой Яхочевной Худи.

Надежда Яхочевна — миниатюрная, в черно-белом клетчатом платье, с аккуратным пучком темных волос на голове. Встречает нас в своей квартире. На стенах в коридоре висят десятки грамот и благодарностей, полученных ее семьей. Муж Надежды Яхочевны — чемпион по национальным видам спорта. Сама она вышивает вручную традиционную ненецкую одежду. Ее работы побеждали на российских и международных конкурсах.

Последние 25 лет Надежда живет в Сеяхе, но постоянно выезжает в тундру. Она воспитатель кочевого детского сада «Умка». Круглый год ездит по чумам, занимается с детьми правописанием, чтением, поделками из сукна. Летом играет с ними в футбол, зимой катает на упряжке. Всего в списке Надежды Яхочевны 20 воспитанников, разбросанных на десятки километров от Сеяхи. А у самой четверо детей: старший сын закончил вуз и уже работает, средний на пятом курсе, дочка учится в колледже, а младший сын в этом году «выпустится» из девятого класса. Этого события родители очень ждут. После выпускного они навсегда переедут в тундру. Надежда Яхочевна сшила из 45 оленьих шкур нюк, зимнее покрытие для чума, и одежду на всю семью.

— Многие люди хотят купить коттеджи, машину. Все стараются на землю, на землю. А мне только бы в тундру, чтобы я могла ходить босиком по земле, где я родилась. Чтобы дымок вился из чума, чтобы на печке варилась уха или суп из оленины, а на столе — брусника, голубика, морошка. Для счастья немного надо.

— Не боитесь, что и вас прогонят?

— Мне кажется, на мой век оленя и пастбищ хватит…

На прощание Надежда Яхочевна рассказывает старую ненецкую сказку:

«Жила-была женщина в тундре. Было у нее двое сыновей. Пока женщина шьет, мальчики играют. Младший сын однажды спрашивает: «Мама, кто самый сильный на свете?» «Выйди на улицу и спроси у дедушки Камня», — говорит мама.

Мальчик выходит и обращается к горам: «Кто самый сильный на свете?» — «Дерево, — отвечает Камень. — Ветер подует, дерево меня заденет, и я могу на осколки разлететься».

Младший сын идет к дереву: «Дерево-дерево, кто самый сильный на свете?» — «Кто кушать захочет, чай пить захочет, тот придет, меня распилит — и в печку. Самый сильный, конечно, человек».