— Сергей Фургал в СИЗО «Лефортово» с самого начала своего ареста — с июля 2020-го. Помните, сколько раз вы его за это время навещали?

— Сложно сказать. В принципе, довольно часто, потому что нас с самого начала беспокоило, что его сразу начали ограничивать в переписке — в телеграммах и письмах.

— Письма изымаются следствием?

— Да, следователь изымает. В самом начале был такой момент: мы в первый раз подняли шум по этому поводу, и следователь ему передал буквально 5–6 телеграмм. Причем от незнакомых людей.

Я так понимаю, что у следователя на столе бардак, и он по ошибке вернул Фургалу его письма.

И был единственный раз, когда в день рождения ему разрешили два звонка родным.

— Это распространенная практика — лишать писем?

— В «Лефортове» — очень распространенная. Там и в Кремлевском централе (спецблок СИЗО «Матросская тишина». — Ред.). Но такое, скажем так, касается политических дел чаще всего, где следователь специально использует это как способ давления. Потому что в самом СИЗО обычно нет проблем, за редким-редким исключением. Основные проблемы создаются следователем: в первую очередь это лишение переписки. Второе — лишение звонков. Лишение права на свидания краткосрочные. Их отменяли (Фургалу. — Ред.), но потом они были. Еще есть способы, но это основной арсенал, который используют следователи, чтобы надавить на заключенных.

— У вас никогда не было проблем с доступом к Фургалу?

— Нет, не было. Он пару раз не выходил, сославшись на плохое самочувствие, но это нормально, человек может устать. Такого, чтобы его не приводили, не было.

Когда Жириновский с членами ЛДПР пришел в СИЗО (в августе 2020 года. — Ред.), им его не показали — сослались на то, что в законе написано, что депутаты Госдумы могут зайти в СИЗО, но что можно разговаривать с заключенными, не сказано. Поэтому им не разрешили общаться.

— Бывали перебои с продуктовыми передачами?

— Даже наоборот. Когда Фургал только попал в СИЗО, жители Хабаровского края стали присылать ему огромное количество передачек, и он сам их ограничил, потому что правда приносили очень много — все же хотели чем-то помочь. Тогда люди стали деньги ему слать — небольшую сумму, 27 рублей (по коду региона). Они посылали ему эти деньги, таким образом демонстрируя свою поддержку.

Они отправляли все дружно по этой маленькой сумме, и сотрудники СИЗО нам даже жаловались, что бухгалтерия сходит с ума — каждую маленькую сумму надо отдельно оформить.

А сами граждане, которые посылали эти деньги, тоже жаловались: посылаешь 27 рублей, а система ФСИН берет 50 с чем-то рублей за пересылку. Получается, что с тебя плату за операцию берут больше, чем пересылаешь.

— Какие у Фургала условия в камере?

— Нормальные. У него один сокамерник — периодически этот человек меняется, но вроде один и тот же в последнее время. Сергей Иванович нам рассказывал, когда был в хорошем настроении, как готовит себе салатики, научился делать из одних и тех же продуктов разные. Освоил тюремную кулинарию.

— Для политических заключенных «Лефортово» — это плохой вариант?

Этот изолятор принадлежит непосредственно ФСИН России. В московских СИЗО (имеются в виду СИЗО ФСИН России по городу Москве. — Ред.) чуть попроще.

— Экс-губернатор говорил, что у него за время ареста ухудшилось зрение, а еще ему делали МРТ.

— Он по образованию врач, поэтому предпочитает своим здоровьем сам заниматься. Говорит, что к врачу почти не обращается, потому что сам примерно понимает, что с ним происходит. Что касается зрения, действительно, это одна из самых распространенных жалоб — что в «Лефортово», что в любом другом СИЗО. Из-за того, что там освещение не очень хорошее, искусственное, у людей довольно сильно портится зрение. Я почти не знаю ни одного человека, у которого бы не испортилось зрение в СИЗО. Сергей Иванович тоже обращал на это внимание, и его окулист осматривал по нашей просьбе, в частности.

— С чем было связано МРТ?

— У Фургала есть какое-то хроническое заболевание, о котором он не распространяется. Он не говорил нам, какое, но мы в любом случае не имеем права об этом сообщать без его согласия.

— Об угрозах со стороны следствия бывший губернатор говорил еще в сентябре 2020 года: тогда, с его слов, грозились, что привлекут к уголовной ответственности его жену и дочь. Это было впервые или он и прежде жаловался на давление?

— Информация про угрозы со стороны следствия отчетливо прозвучала только недавно. Поскольку там запрещено такие вещи говорить, он даже не смог изложить, в чем проблема.

Еще он говорит, что уже много месяцев не имеет возможности со своими адвокатами пообщаться конфиденциально, чтобы выработать стратегию защиты и вообще обсудить уголовное дело, понять, как вести себя на суде. Стратегию защиты в широком плане. При разговоре осужденного с адвокатами все время присутствует сотрудник СИЗО или следователь. Фургал лишен права на защиту.

— В последний раз он успел рассказать вам, что следователь приходит к нему для ознакомления дела ежедневно, 7 раз в неделю. Как давно такое происходит?

— Я так понимаю, пару недель это происходит — каждый день ознакомление. Он еще жаловался, что ему приносят тома вразбивку: сначала десятый том, потом 30-й, потом 86-й. Они идут не подряд, логику невозможно выстроить.

— Вы слышали о таком прежде — чтобы следователь приходил каждый день?

— Честно говоря, нет. Не слышала, чтобы прямо быстрее-быстрее старались (ознакомить с уголовным делом. — Ред.). Меня часто спрашивают, почему так гонят. Мое предположение: они не хотят ему дать возможность участвовать в выборах. Пока он не осужден, он имеет право участвовать — хоть в губернаторских выборах Хабаровского края, хоть в выборах депутатов Государственной думы. Уже в конце июня выборы будут объявлены. Пока Фургал не осужден, он имеет право выставлять свою кандидатуру (по закону баллотироваться не могут люди, находящиеся в местах лишения свободы, но только по приговору суда. — Ред.).

— Перед тем как ваша встреча была прервана, Фургал успел вам сказать, что хочет сделать заявление журналистам «о том ужасе», который с ним происходит. Вы думаете, он хотел дать новую информацию или сообщить о том, что он уже сказал вам?

— Я не знаю. Он ничего не успел сказать, его увели. При желании адвокаты могут это сделать, могут записать его заявление. У них такая возможность, в отличие от меня как члена ОНК, есть. Мы, например, не имеем права обмениваться никакими бумагами. Вернее, можем, но только через начальника СИЗО.

— Вы собираетесь к нему в ближайшее время — если, конечно, вас не исключат из ОНК?

— Да. Мы заходим к нему, когда приходим в «Лефортово». Мы ходим обычно по обращениям; если остается время, посещаем Сергея Фургала, Ивана Сафронова — тех, кого хорошо знаем, за кем следим.

— Вы одна ходите или с кем-то?

— У нас, по закону об ОНК, запрещено ходить по одному. Члены ОНК могут ходить только вдвоем или больше. Поэтому со мной всегда кто-то ездит. И конечно, есть проблема в том, чтобы найти пару, порой это сложно. Не все бывают свободны.

— Может быть так, что, если вас исключат из комиссии, ходить к Фургалу, к Сафронову будет некому?

— Естественно. Меня сейчас вышибут. Еще они точат зубы на [члена комиссии] Еву Меркачеву, [председателя] Георгия Волкова. Их еще вышибут. И все, уже некому будет ходить.