Совет Федерации ожидаемо проголосовал за закон о запрете просвещения. Вот уже который век русская интеллигенция считает своим долгом именно просвещение сограждан, верит, что «просвещенный наш народ сберется под святое знамя», надеется, что книга победит топор и наган. Государство, конечно, не могло пройти мимо — запретило.

С ним, с государством все понятно. Оно может существовать, лишь погрузив народ в мир иллюзий — кругом враги, мы — самые сильные, нам все завидуют, вождь наш — отец народов, а Земля стоит на трех китах. А потому государство разрушает образование, а теперь и до просвещения добралось. Все ясно и с теми, кто по прямому приказу, или угадав желания властителей, продвигает безумные и зверские законы и запрещает все живое.

Но голосуют-то рядовые члены Думы и Совета Федерации. При голосовании по запрету просвещения, например, против проголосовал один, воздержался тоже один. Все остальные — «за»! Почему они, допущенные к столу, но не к первому, не осмеливаются хотя бы иногда выступить против очевидного бреда, особенно, когда идет он не от президента, а от какой-то группы не самых главных товарищей? Когда это не про обнуление, за возражение или даже не поддержку которого могут отовсюду повыгонять, когда это такой второстепенный, периферийный бред. Когда против, как в случае с просветительской деятельностью, и Счетная палата, и Президиум академии наук, и музейное сообщество, да и вообще все, кто об этом законе слышал. Если говорить с депутатами по одному, не официально, они, вроде, нормальные люди. Но при встрече с кнопкой в зале заседаний с ними что-то происходит. Что? Не расстреляют же их, если они это не поддержат, даже не уволят. О чем же они думают, как объясняют сами себе свое решение?

Один из депутатов с возмущением рассказывал мне о том, что готовится закон о запрете baby-box — это было несколько лет назад, закон слава богу зарубили на ранней стадии. Это нечто вроде специального контейнера с микроклиматом, куда женщина может тайно положить своего ребенка, чтобы потом его забрали соответствующие службы. Судьба этого ребенка, скорее всего, будет тяжелой, но он не погибнет. В год этими baby-box пользуется по России порядка пятидесяти женщин — где они есть, естественно. «Эта @@@@@— говорил он мне о своей коллеге, лоббировавшей эту идею под соусом, естественно, традиционных ценностей — не понимает, что детей теперь будут просто убивать?» Соглашаясь с ним, конечно, я спросил, а какова будет его позиция, если дойдет до голосования? «Ну, ты же знаешь наши правила — сказал он — как велят, так и проголосую». И он, поверьте, не самый плохой человек в составе Думы.

Потребность в принадлежности — одна из главных для человека. Ты где-то должен быть своим, должен чувствовать себя на равных с другими. И тебе нужно, чтобы это «где-то» было достойным, чтобы ты мог этим гордиться. И вот они — депутаты — попали в клуб. Попали в результате тяжелой борьбы — отсутствие нормальной политической конкуренции совсем не означает, что нет другой, административной, еще более жесткой, в которой надо завоевывать не избирателей, а начальство. А для этого большинству из них приходится идти на такое, что за ними остается только выжженная земля — обманутые ими люди, преданные мечты, жизнь, принесенная в жертву карьере. Печать всего этого на лицах делегатов съездов Единой России. Но это проступает и на лицах их юной смены, которая потом сожрет их — разнообразных нашистов и молодогвардейцев. Тем, кто пробился в клуб, некуда возвращаться. И потому голосуют и будут они голосовать за что угодно, лишь бы не нахмурил брови очередной безымянный чиновник, в руках которого их будущее.

Но есть еще одно. Они, голосующие за бюджет или кандидатуру премьера, то есть принимающие важнейшие для страны решения, убеждены, что от них — а не только от нас — ничего не зависит. Есть порядок, по которому воля начальства в любом случае будет претворена в жизнь, а все эти законы, комиссии, как и сами кнопочки, на которые они нажимают, — не более чем бутафория, прикрывающая реальное самовластие, которое, кстати, и кажется им единственно правильной системой организации общества. Так чего ради, говорит себе даже самый порядочный из них, вступать в безнадежный бой? Лучше попытаться выбить газификацию вот этого конкретного села или отремонтировать больницу. Ну и себя не забыть — но это так, почти в подсознании. А закон подлецов или вот это просвещение — да, утрясется как-нибудь. И если вы говорите им, что они — соучастники преступлений, они, глядя на вас с выстраданной годами мудростью, понимают, что вы говорите это по злобе или, в лучшем случае, от непонимания того, как, на самом деле, устроен мир?

И потом, через много лет, они будут вспоминать, как много добрых дел они совершили, и искренне обижаться, когда их после отмены всего, что они напринимали, будут называть соучастниками преступлений.