В первый же вечер в Сухуми я купила банку мацони. Возле кассы прочитала на этикетке, что мацони сделан в Карачаево-Черкесии. Спросила у продавщицы, нет ли местного, не импортного. Продавщица объяснила, что в Абхазии нет молочных заводов. Ни одного, хотя коровы гуляют по улицам, как собаки.

Абхазский мед считается чуть ли не лучшим в мире, но промышленной заготовки меда нет. Любая палка, воткнутая в эту землю, заколосится и начнет плодоносить, но своей переработки фейхоа и апельсинов нет. И кондитерской фабрики нет. То есть она есть, но заброшена. Мукомольный завод, построенный в 1960-е годы, заброшен. И чайная фабрика, выпускавшая в советское время чай грузинский, II сорт, заброшена тоже. Мясо везут из Краснодарского края, а Сухумский комбинат заброшен. Заброшены, превратились в руины блестящие санатории, давшие Абхазии славу советского Лазурного Берега. Заброшены и рушатся частные дома у моря, в них никто не живет.

Все это в Абхазии просто зовут заброшкой. Бывает молочка, бывает пищевка, а тут — заброшка. Попыток сделать заброшку не такой заброшенной за 30 лет было много, здесь появились новые отели и хороший асфальт. Сюда пытались прийти инвесторы.

Просто пейзаж

Дорога сворачивала за гору, выныривала из туннеля, пробитого в камне каким-то инженерным гением, грозила сорваться в ущелье. Голые скалы из-за ливня казались лакированными. Деревья на склонах гор уходили вверх и терялись в серой вате, разбросанной по вершинам. Река Бзыбь неслась по камням и шипела, в прошлогодней траве прятались горные фиалки, из-под зеленого-презеленого мха тянули головы на тонких шейках краснокнижные кавказские подснежники. Я ехала к озеру Рица в горах, в Абхазии его считают не восьмым чудом света, а литерным. В смысле, еще до первого.

Дождь зарядил с утра, вода подъедала краску с намалеванных от руки вывесок «Мед», «Дегустация», «Сыр». В каком-то очень прошлом сезоне торговцы поставили их завлекать туристов, летом их на этой дороге — не протолкнешься. Сейчас они вышли уже ранней весной. Прячутся под клеенкой, сикось-накось прибитой к дощатым подпоркам. Меня убедили попробовать домашний сулугуни и гранатовый сок. Сыр и сок, купленные по итогам дегустации, потом пришлось выбросить. От пробников они отличались как настойка боярышника от хванчкары.

Дорога ныряла и крутила дальше. У меня на глазах весна стала превращаться в зиму, дождь — в снег. Горы со всех сторон как будто присели и стали совсем низкими. Это означало, что я уже высоко поднялась и скоро увижу Рицу. Озеро находится на высоте километра над уровнем моря.

Но снег валил уже не хлопьями, залепляя дорогу насмерть. Машины, сумевшие подняться до этой отметки, буксовали и чудом, подолгу кряхтя на узкой и скользкой полосе между двух обрывов, разворачивались.

До озера Рица я не добралась, но сама дорога к нему… Не помню, чтобы когда-нибудь видела что-то такое же ошеломительно красивое и… горестное.

Весенний день в Гаграх

Отдых здесь был мечтой совслужащего. Абхазию начали превращать в советский Лазурный Берег в начале 1920-х, когда СССР еще от голода не оправился. Хотя база для этого уже была создана. Александр Ольденбургский, русский генерал, член императорской семьи, герцог, в 1903 году построил в Гаграх ресторан с гостиницей и собственный замок. Позже появились особняк лейб-медика, домик гувернантки — и пошло: иметь дачу в Гаграх стало престижно, сюда потянулись знать и купечество. Они же строили тут сиротские приюты, больницы, школы. Курорт расцветал очень быстро, место-то райское.

После 1917 года имущество купцов, гувернанток и герцогов стала осваивать знать советская. В замке герцога Ольденбургского разместился Дом отдыха имени Сталина. Для партийной элиты. Ну а кому еще отдыхать на мебели принца? Бывшая больница стала санаторием Наркомфина. И так далее. К началу 1960-х только в Гаграх уже были построены без малого три десятка санаториев и домов отдыха. Рядом с дворцами, которые партийная элита строила для себя, герцогский замок казался скромной дачкой.

Звездой Гагр был санаторий «Грузия». Поразительной красоты памятник «сталинского ампира», хоть и построили его через семь лет после кончины вождя народов. Местами пришлось прорубать скалу, чтобы вписать огромное здание в горы. Санузлы в каждом номере были отделаны кафелем в голубой цветочек. С балконов открывался сногсшибательный вид на пальмы, кипарисы, бескрайнее море…

Кафель есть и сегодня, виды тоже можно оценить. Остального не стало в независимой Абхазии. Независимость, напомню, она отвоевала у Грузии в 1993 году. С тех пор санаторий заброшен, балюстрады порушены, окна выбиты, паркет гниет под лепниной, рухнувшей с потолка.

Последние годы «Грузия» обнесена забором. На воротах написано: частная собственность.

Завидев меня, сторож сказал, не дожидаясь вопроса: 100 рублей. Это, видимо, пароль такой в Гаграх. Час назад сторож ресторана «Гагрипш», где снимали сцены к фильму «Зимний вечер в Гаграх», тоже предложил за 100 рублей посмотреть интерьеры.

«Гагрипш» был первым, что построил герцог Ольденбургский, собираясь делать Гагры курортом-звездой. Ресторан закрыт на зиму, летом работает, а от гостиницы, которая была к нему пристроена, осталась только лесенка.

По «Грузии», закрытой для посторонних, ходят целыми экскурсиями. При мне юноша в красной шапке вел по этажам группу человек из пяти. Он рассказывал туристам, где стояли граммофоны в разрушенной чайной комнате, какими были лестницы, по которым члены ЦК ходили в столовую, какие ванны стояли в люксах. И как «на совесть строили при Сталине». При этом год постройки юноша не путал, называл 1960-й. Экскурсанты согласно кивали и спрашивали, что же случилось со зданием, когда не стало Сталина.

Мне экскурсовод рассказал, что часто водит туристов смотреть на абхазскую заброшку. Так я услышала здесь это слово. Заброшка — это любой объект недвижимости, который восстановить некому, не на что, да и вроде как незачем. Это чемодан без ручки. Он просто стоит, пока сам не разрушится. Такого и у нас полным-полно. Но в Абхазии заброшкой «валяется» то, что когда-то ее прославило.

Знаменитый Зимний театр был построен в 1953 году. Напротив — визитная карточка Гагр, Колоннада. Зимний театр несет следы былой красоты. Там и внутри кое-где сохранились балюстрады, лепнина, узорные балки и мраморный пол вестибюля. Окна выбиты, паркет выломан, сантехника вырвана. Зато этот театр по-прежнему начинается с вешалки. Какие-то шутники подтащили ее ко входу.

В заброшку превратился элитный когда-то дом отдыха «Скала». Главный корпус, построенный при советах, лет десять назад какой-то инвестор начал ремонтировать. Вставил окна, завез мебель. На этом все остановилось. Одни говорят, что у него кончились деньги, другие — что «кинули» абхазские партнеры.

Красота «Скалы» была не в массивном советском корпусе, а в трех других, дореволюционных, построенных Ольденбургским. Это бывшая больница, флигель гувернантки, здание сиротского приюта, учрежденного герцогом. Они стоят в руинах.

Заброшкой стала бывшая дача Нестора Лакобы — первого коммуниста советской Абхазии и личного друга Сталина. До Лакобы у особняка, конечно, был другой владелец, но после революции владельцем стал главный абхазский революционер. После смерти Лакобы дачу занимали другие партийные и советские деятели. Со времен обретения независимости Абхазией дом заброшен.

Спросите любого абхаза, как могло все это великолепие превратиться в «заброшку»? Он вздохнет и скажет: война. В Гаграх во время войны, повторит он, сожгли и разграбили замок Ольденбургского, уничтожили «Грузию»…

— На самом деле Гагры во время войны пострадали несильно, — говорит предприниматель Кирилл Базилевский. — Абхазы сумели отвоевать город уже к осени 1992-го.

Пожар в замке герцога случился еще до войны, подозревали поджог, но не доказали. После войны замок и все остальные объекты просто остались пустовать. У властей молодой республики до них попросту не доходили руки. Зато «руки дошли» у граждан. Давать здесь какие-то оценки я бы не рискнула. Победив в войне, Абхазия жила не просто тяжело, а катастрофически. Она не только потеряла тысячи молодых и сильных мужчин и всю экономику, но была еще и в блокаде.

— Это было очень тяжелое время, — вспоминает президент абхазской Торгово-промышленной палаты Тамила Мерцхулава. — И оно оставило свой отпечаток. Мужчины не имели права переходить границу с Россией, это было разрешено только женщинам. Полная разруха, предприятия не работали, в госучреждениях вместо денег давали продукты. А за спиной у тебя семья. Наши женщины брали мандарины и на своем горбу пешком тащили продавать через границу. На эти деньги и кормили семьи.

Каждый мог зайти в «Грузию», провести ногой по струнам бывшего рояля. Его выпотрошенное нутро не сумели, видимо, вынести. Оно так и валяется возле актового зала. Можно было рассмотреть голубой узор на кафеле и попробовать оторвать плитку на сувенир. На даче Лакобы любители руин долго находили даже остатки одежды в шкафу. Не смогли вынести роскошный бильярдный стол, он там так и стоит.

Но заброшка в Абхазии — это ведь не только санатории-дворцы. Заброшенным стоит бывшее здание Совмина в центре Сухуми. С поезда вы сходите на вокзал-заброшку. Аэропорт Сухум — тоже заброшка, хоть и недавно отремонтированная.

Самая страшная заброшка в Абхазии — бывшие жилые дома. Особенно когда знаешь, как они стали заброшкой. Их не надо искать, к ним не надо ехать, они режут глаза практически на любой улице столицы, а уж деревня просто состоит из них. И это не деревянные развалюхи, как в умерших российских селах, а крепкие когда-то, массивные каменные дома, которые даже сейчас могут многое сказать о своих бывших вполне зажиточных хозяевах.

«Мертвый город»

Очамчира — последний город независимой республики на восточной части черноморского побережья. Ближайший к Грузии. Раньше он тоже был знаменитым курортом. Попроще Гагр, зато у него был и другой потенциал.

— Очамчира была самым богатым городом Абхазии до войны (грузино-абхазской 1992–1993 годов. — И.Т.), — говорит Кирилл Базилевский. — Не курортная Гагра, а именно Очамчира. Это был торговый центр и транспортный хаб — автомобильная дорога, железная дорога, порт. Именно в Очамчире работали советские «цеховики». В СССР их, если помните, сажали. А тут их продукция шла в Армению и Азербайджан.

Из Сухуми сюда ведет шоссе с хорошим асфальтом (ремонтировали за счет российской помощи). Последняя сувенирная лавка с глиняной посудой, последний магазинчик с местными винами для туристов, последний придорожный лоток с мандаринами остались далеко позади, где-то после Гульрипша.

Шоссе отделяет от моря газон с жухлой травой и пляж с серой галькой. Вдоль обочины трусцой бежит пятнистая корова, похожая на старую борзую. На пляже два человека в теплых куртках, надвинув на лицо капюшоны, сидят неподвижно у самой кромки воды с удочками. На газоне растет пальма с выжженным хохолком, рядом столб с ржавой решеткой из-под рекламного баннера. Почти все рекламные конструкции в Абхазии — тоже заброшка. Если какая и занята, это или сигареты, или сотовая связь, или банк. Или портрет первого президента Владислава Ардзинбы. Или к новым выборам кто-то готовится.

Очамчира встречает гостей заброшенной железобетонной громадиной на 17 этажей на берегу моря. Это почти достроенный, а потом заброшенный советский дом отдыха. Здание совершенно мертвое, только на крыше стоят спутниковые антенны. Когда их поставили? Спросить не у кого. На улице ни души.

На короткой улочке, ведущей к шоссе со стороны моря,

Но благодаря мертвой тишине, царящей в городе, слышно, что жизнь здесь все-таки есть. Где-то играют в мяч. Проехала машина. Мычит корова. Лошадь провезла телегу. Баки на помойках переполнены, мусор вывалился наружу, ветер скребет по асфальту пластиковой бутылкой. Выглядят помойки вполне свежими. В том смысле, что их есть кому наполнять. Правда, почему-то некому убирать.

На других улицах Очамчиры есть и обжитые дома. Есть даже новые и внешне очень благополучные.

Вдалеке видна колония многоэтажек. Там не все окна пустые, где-то сохранились рамы или сверкают белые стеклопакеты. Сохнут на балконах простыни. В одном доме первый этаж зарешечен, а на двери табличка: «Очамчирский государственный районный архив». Прием посетителей — понедельник, среда, пятница. Через стекло видны неровные кипы коричневых листков. Может быть, и вправду архивариус работает три раза в неделю. Сейчас суббота, середина дня, не проверить.

Пятиэтажка с выдолбленными окнами торцом выходит на детскую площадку с пыльной горкой и неподвижными качелями. Рядом в песок воткнута длинная синяя труба, на ней развевается национальный флаг Абхазии. Вдоль трубы-флагштока протянута веревочка. Флаг можно по утрам торжественно поднимать.

При желании нетрудно пройтись вдоль домов и посчитать, какой процент квартир пустует.

— Четыре пятых, — говорит мне седой мужичок в красной куртке.

Он единственный, кого я встретила в субботу в середине дня в этом городе. Сидел на каком-то бетонном куске у гаражных ворот и пристально следил, как я фотографирую.

— Не боишься одна ходить? — щурится мужичок, закуривая. — У нас тут волки ходят, знаешь?

Я знаю, что по Очамчире бегают волки. Местные власти просят граждан их отстреливать. Из чего стрелять — таких глупостей в Абхазии и раньше не спрашивали, оружие есть в каждой семье. А теперь принят закон, по которому вооружаться можно с 21 года.

Отвечать на мои вопросы седой мужичок не хочет.

— Не будет тут с тобой никто разговаривать, — он хмуро бросает хабарик и уходит.

За жилыми на одну пятую, как я теперь знаю, домами открывается неожиданный вид: аккуратный двор, засыпанный гравием, ограда и новехонький двухэтажный особняк. Это детский сад на 200 мест, построенный на деньги, выделенные Россией. Его заложили в 2017 году и собирались открыть в 2019-м. Не уложились в срок. А ведь проблема, если судить по заявлениям абхазских властей, стояла наиострейшая: старого садика на 80 мест, жаловались чиновники, катастрофически не хватало на четыре тысячи очамчирских семей.

По данным переписи населения СССР, в 1989 году в Очамчире жили 20 тысяч человек. Причем все годы советской власти численность населения в богатом промышленном городе росла. После войны население сократилось в четыре раза. По данным Госстата Абхазии, последние подсчеты по прописке проводились в 2003 году, тогда в Очамчире прописаны были 4700 человек. Реально жило меньше, потому что негде работать. Еще 19 тысяч человек насчитали в районе. Видимо, предполагается, что эти семьи и станут возить детей из деревень в новый детсад, построенный в «мертвом городе».

Чужая посуда

— Очамчира так выглядит потому, что больше всех пострадала во время войны, — объясняла мне президент Торгово-промышленной палаты Тамила Мерцхулава. — Если бы не война, все по-другому бы воспринималось.

Очамчира, повторю, ближайший к границе с Грузией город. Из 20 тысяч человек, населявших его до войны, на абхазов приходилось меньше одной пятой, 18 процентов. Примерно столько же здесь жило русских и немного армян. К моменту, когда началась война с Грузией, 60 процентов населения Очамчиры составляли этнические грузины.

— Значительных военных действий в Очамчире, по большому счету, не было, — говорит местный предприниматель, попросивший не публиковать его имени. — Грузия довольно долго контролировала город, он и был в основном грузинским. Власти в Очамчире поддерживали Тбилиси. Грузинская армия вошла в Абхазию в августе 1992-го и собиралась двигаться по железной дороге, но в Восточной Грузии подняли восстание звиадисты, они железную дорогу взорвали. Поэтому грузинам пришлось идти по шоссе. Они быстро проскочили Очамчиру и всю восточную часть Абхазии, сопротивление встретили только в Сухуме на Красном мосту. В Очамчире фронта как такового не было.

Но обе стороны, признает теперь мой собеседник-абхаз, действовали одинаково.

— Грузины жгли абхазские дома, абхазы — грузинские, — продолжает он. — Взяв в конце войны Сухум, наши вышли на границу с Грузией за три дня, а никто не ожидал, что война примет такой оборот. Грузины бежали, бросая дома в спешке, часто не успевали взять элементарные вещи. Местные власти бежали первыми, потому что боялись, что им припомнят поддержку грузинской администрации. Начался массовый исход беженцев. Наши вошли в практически пустую Очамчиру. В некоторых деревнях начались партизанские действия, и там дома пострадали. Но в основном они остались пустыми потому, что грузины бежали. Их дома соседи или разбирали, или просто занимали.

Вот так Очамчира, самый близкий — в разных смыслах — Грузии город, и стала зваться «мертвой». Беженцы оставили не только дома, но и рабочие места. Занять их было некому. Предприятия были брошены точно так же, как жилье.

Возле одного пустого дома под Очамчирой я остановилась. Каменный, добротный, со следами красоты, с длинной лестницей, он приковывал внимание. Но зацепил меня не дом, а автобусная остановка перед ним. К ее крыше была проволокой прикручена табличка: «Прокат посуды». Номер телефона и стрелочка, куда за посудой идти. Я видела такое в Абхазии не раз.

Возле остановки гуляли две девочки. Старшая на вид казалась школьницей, я не сразу поняла что младшая — ее дочка. Я спросила, что означает объявление.

На самом деле денег на посуду в обычной жизни людям хватает. В абхазской деревне сейчас живут все больше натуральным хозяйством, уж на тарелку-то с ложкой наскребут.

— Это нужно для похорон, а хоронят у нас часто, — объяснил мне журналист Антон Кривенюк. — В деревнях много родственников, каждый раз на похороны накрывают большие столы. И есть конторки, которые привезут посуду, надо только сказать, когда у вас «плаканье». «Плаканья» часто проходят, потому что людей умирает очень много. Здесь мужчины редко доживают до 65 лет. Я смотрю на мое поколение, 35–45 лет: один спился, другой скололся, третий утонул, четвертый суициднул, пятый под машину попал… Больше половины моих сверстников уже на том свете. Вы просто не представляете, какая в Абхазии гуманитарная катастрофа.

Я еще видела в Абхазии табличку «Прокат курток». Правда, только один раз, в Новом Афоне. Тогда уже стемнело, спросить, что это значит, было не у кого. Я предположила, что куртки берут туристы, чтоб не мерзнуть в летней одежде в Новоафонской пещере.

— Думаю, что так и есть, — согласился Антон. — Хотя не так давно у нас были люди, у которых все брали одежду, например, на свадьбу. Скажем, нужны туфли или костюм — идешь к нему. Но и это в деревенских семьях, в городах такого все-таки не было.

Это все мне Антон объяснит потом. А пока я стояла рядом с неулыбчивой юной мамой и рассматривала красивые руины у нее за спиной.

— Дом продается, — оживилась девушка, отследив мой взгляд.

«Роман!» — крикнула она, не дожидаясь моего ответа, и из соседнего двора вышел парень в военной форме. Брат, как я поняла. Он позвал маму. И меня повели осматривать дом. Внутри некоторые части стен были целы. Остальное разобрано практически полностью, не представляю, как это можно восстановить.

«Занято»

Я все ждала, что эти милые люди что-нибудь скажут об оформлении купли-продажи. Потому что в Абхазии иностранцы не могут купить жилую недвижимость. Но продавцы молчали. Тогда я просто спросила. Женщина запнулась. Но тут же пообещала, что все оформит.

— И оформили бы, — смеялся потом Антон Кривенюк, слушая мой рассказ. — Нашли бы двоюродных-троюродных родственников, какие-нибудь липовые документы вам сделали.

Кирилл Базилевский назвал это словом «классика».

— Меня часто россияне спрашивают, как бы купить квартирку в Сухуме или в Гагре, больно дешевое здесь жилье, — объяснил он. — Теперь прикиньте. Вы заплатили за дом 400 тысяч. Поскольку сами вы быть собственником не можете, оформляете на абхазца. В лучшем случае под расписку. Чтобы жить в этом доме, вам надо вложить еще миллиона три.

На оформлении бумаг между тем разговор с очамчирской семьей не кончился. Слово за слово выяснилось, что дом и им не принадлежит. Сами они живут в соседнем (он сильно проще и беднее, зато целый). А из этого дома соседи уехали много-много лет назад.

— Это называлось словом «занято», — рассказывает Кирилл Базилевский. — Когда грузины бежали, соседи заселялись в их дома, а на воротах просто писали: «Занято». Такой недвижимости, которая никак не оформлена, в Абхазии полно. Создать кадастр здесь пытаются лет десять, но почему-то не могут.

Близкие к властям люди смотрят на эту проблему по-разному.

— Да, есть такое, после войны кто-то уехал и оставил дом соседям, близким, — признавала в разговоре со мной президент Торгово-промышленной палаты Тамила Мерцхулава. — Испугались и уехали. Но никто же не запрещает им вернуться! За исключением, конечно, граждан Грузии. Которые принимали участие в войне и уехали.

Бывший абхазский чиновник, участник войны, высказался иначе (имени попросил не называть).

— Во время войны, когда грузины бежали, освободились не только деревенские дома, но и много городских квартир. Их заняли сельские жители, они перебрались в города, получив бесплатно хорошее жилье и бытовую технику. Тогда начала пустеть наша деревня. Хотя не только деревня, тогда же опустела и Очамчира. Но самое страшное, что от этого у людей появилась страсть к «халяве». Со временем это бы прошло. Но вернула привычку, к сожалению, Россия, когда на Абхазию вдруг посыпались «халявные» деньги.