А вот Печенкин, он из Архангельска. Берет топор, хрясь по доске и хрясь, вырубил кусок, теперь по бокам навесил крючочки. И что это, Печенкин? Ах, какие вы недогадливые, жители современности, живущие на всем готовом, взлелеянные и ублаженные миллионами фабричных вещей и вещиц из Китая, имеющие гаджет в руке, гаджет в кармане, гаджет в ухе, гаджет в гаджете. А это — коромысло. Не игрушечное, настоящее. Потому что, знаете ли, в России есть места, где воду из колодца носят в ведрах.

А пивка хочешь? Читатель, ну да, ты, вот ты, вперивший сейчас взгляд в плоский экран с моими буковками, живущий исключительно в чистеньком виртуале, где всем нам, как ангелам невесомым, не нужны хлеб и мясо, хочешь ли ты сейчас реального, горьковатого пива, легкой пеной сбегающего из только что открытой бутылки? Зима была у нас для водки, а весна будет для пива… Но чтобы резким, решительным, смачным жестом сдернуть пробку с бутылки, нужна открывашка. Ее сделал Серега Васильев из Рязани, с «Центролита», это литейный завод, сделал из пластмассы, которую взял от лампы дневного света, и из железяки неизвестного происхождения. Давай, открывай.

А если шампанское выпито? Тогда не выкидывайте пробку! Никита Кузьмичев в далекой Москве 1987 года догадался забить в головку пробки гвоздики, остриями вперед, и пробка стала пробкой-протыкалкой для ягод, когда варишь варенье. Крыжовник же надо протыкать. Замучаешься каждую ягоду по несколько раз протыкать булавкой, а тут надел пробку на палец и тычешь от всей души. Одно движение — пять дырок. Свирепая вещь!

Много еще таких вещей в коллекции Владимира Архипова, который собирал их по рязанским кухням и московским углам, по дачным чердакам и пригородным сараям, где они валялись забытые, отслужившие своей век, никому не нужные. Много таких самодельных и самобытных вещей и вещичек было сделано людьми в советское время, когда заграничный брелок был шиком, а мыло иногда дефицитом. Поэтому есть в его коллекции круглый потрескавшийся кусок самодельного мыла, сваренный дома… Сам он эти вещи, эти палочки с галочками, эти пробки с нашлепками, эти кастрюльки с висюльками не объясняет, предоставляя объяснять тем, кто их выдумал и сделал. Одна вещь — один рассказ. И оживают в этих рассказах в его виртуальном музее потрепанные, потертые, побитые, забинтованные изолентой вещи и вещицы, а вместе с ними живут и здравствуют их наивные и хитроумные создатели, а также время, когда все это было.

Я очень хорошо понимаю Владимира Архипова, я и сам такой. Нет, конечно, я не езжу по миру, собирая старые самодельные вещи, как это делает он, не устраиваю выставки в Москве и Бирмингеме, не претендую на премию Кандинского и не живу в культурном поле, где ходят и бродят артисты, творцы, критики и прочие высокохудожественные люди. Я не делаю из старых штук произведение искусства, как делает он, выставляя их в галереях. Я просто и только понимаю его и разделяю его радость от встречи с кастрюлькой, к которой старый заслуженный, ушедший на покой сварщик приварил длинную ручку, чтобы было удобнее поливать на даче лунки в земле, и от свидания с телевизионной антенной, сделанной в деревне Балабаново из велосипедных колес. А ничего удивительного, в этой деревне раньше все так делали, у всех были антенны из велосипедных колес, так что идешь по деревне, смотришь в небо — а там над крышами колеса, колеса, одни колеса. Тихо едет по небу деревня, неизвестно куда.

Владимир Архипов не считает создателей этих вещей изобретателями — хочешь патент, иди в Роспатент, — но изобретательности тут хватает. Чего стоят деревянные батарейки для плеера, через которые он подключается к трансформатору. Или кипятильник made in Saransk, сделанный из оторванного от чайника шнура, двух лезвий бритвы и спичек, вставленных между ними. И ведь работал, кипятил воду. Чего стоит — много чего стоит! — ножной маракас, сделанный из помятой банки «Фанты», привезенной из солнечной Барселоны в загибающийся Советский Союз, мрачно клепавший свои несчетные танки, но так и не научившийся делать банки для напитков. А саночки из Торжка, сделанные местным электриком из гнутых прутьев, легкие в своем рисунке, это же произведение искусства, линиями напоминающее модерн, — произведение искусства не потому, что Владимир Архипов создал для саночек новый контекст, а сами по себе, изначально.

Итак, вот мы с вами сидим, пьем наше весеннее горьковатое пиво, потом опять сидим и массируем себе спину бабушкиными счетами, а если нам вдруг нужна вода из колодца, чтобы, например, чистейшей водой полить цветы, берем архангельское коромысло с крючочками на проволочках и идем за водой. Но нам же нужно, чтоб красиво. Поэтому тут появляется москвич Петр Евгеньевич и приносит с собой старую виниловую пластину апрелевского завода, у которой края красивой волной подняты вверх. Как он гнул пластинку, на газовой плите, что ли? А «дырочка полностью совпадает с тем, что бывает на днище цветочного горшка». И мы ставим в пластинку с волнообразно загнутыми краями нашу прекрасную розочку, цветущую три раза в год. Есть у нас такая розочка. Ей хорошо. Пусть цветет.