По данным Роспотребнадзора, от коронавируса в Карелии умерло 353 человека, от внебольничной пневмонии — еще 124. Многие из них жили в местах, где условий для лечения нет. Чтобы получить помощь, им нужно ехать десятки километров, в соседние районы.

Но все везде сводится к одному: попыткам перевестись в петрозаводский Госпиталь для ветеранов войн — крупнейший в республике многопрофильный центр для больных коронавирусом. О том, как коронавирус лечат в карельских городах и чего стоит перевод в госпиталь, «Новой» рассказали те, чьим близким помощь пришла запоздало. Или не пришла вообще.

Инна Гардевич, жена Андрея Королева из Сегежи:

«В Сегеже заболеваемость высокая, поэтому предположить, где и когда мы заразились, трудно. Но в начале декабря заболели все: я, муж, а потом и годовалая дочь. Вкусы и запахи изменились, слабость, боль в спине — все по списку. Стали сразу же вызывать врачей.

Получилось, что одновременно пришли и терапевт, и педиатр. Детский врач сразу же сказала, что сегодня-завтра дочке придут делать тест. А терапевт даже слушать толком не стала, сказала, что все у нас нормально, показаний для теста нет, и выдала отпечатанный для всех сразу рецепт. Они так и ушли вместе.

Дочке тест и правда на следующий день сделали, еще через сутки были положительные результаты. Нам согласились сделать только после того, как я обзвонила всех: местную поликлинику, республиканскую горячую линию. Я уже тогда боялась: все-таки маленький ребенок на руках, родственников в Карелии нет. Как она будет, если с нами что-то случится?

Тест. Через несколько дней отзвонились — коронавируса нет. Сказали лечиться по схеме, которую прописал врач.

Мы продержались некоторое время, но Андрею становилось хуже. В один из вечеров, когда он совсем тяжело дышал, а температура под 40 не падала, я вызвала скорую. Скорая приехала, стала проверять сатурацию кислорода в крови. Фельдшер замерил и приборчик свой быстро спрятал. Спросила, сколько кислорода, а он мне 92 или 93. Уговорила померить еще, чтоб точно. Показало 89.

Я в те дни постоянно читала про болезнь. Понимала, что это ненормально. Уговорила забратьмужа в больницу. Когда его увезли, пыталась узнать, как его лечат, как меняется состояние — все-таки вторая степень поражения легких. Безуспешно.

Из-за того, что не было ни прогресса в лечении, ни информации, стала писать всюду, куда можно. Но понимала, что официальные запросы будут регистрировать, пересылать, а все это потерянное время. Кстати, в этом не ошиблась. Уже после смерти мужа на мою почту приходили уведомления о регистрации заявлений с просьбами его спасти.

Стала писать [министру здравоохранения] Охлопкову, он делал запросы в ЦРБ, а уже потом отписывался мне. Напрямую больница никак не хотела контактировать. С ним же стали говорить о переводе в Петрозаводск.

Отпускать Андрея больница не хотела. Я понимаю, конечно, это затратно, доставлять можно только вертолетом. Но тут вопрос: зачем было затягивать до момента, когда наземная транспортировка не подходит?

Когда он все же поступил в Петрозаводск (это произошло 10 января), принимающий врач сказал, что к сегежским коллегам у него много вопросов. Что нужно было постараться, чтобы запустить до такой степени здорового 53-летнего мужчину. Через два дня Андрей умер. Но не от коронавируса, нет, от пневмонии».

Уже после смерти мужа Инна попыталась получить его личные вещи, в том числе паспорт. Она обратилась в Сегежскую больницу, чтобы вернуть документы, но администрация заявила, что Андрей поступил без них.

Сейчас озвучивается другая версия: документы отдали ему еще до транспортировки в Петрозаводск. Инна в это не верит: почти все время пребывания в больнице он находился в реанимации, иметь там что-то из пропавшего попросту нельзя. Еще зимой Инна подала заявление в полицию, ей обещали перезвонить. До сих пор с ней никто не связался.

Наталия Герасимова, внучка Ирины Бобровой из Пудожа:

«Чтобы не заразиться, бабушка даже в магазин не ходила, ей продукты приносили на дом и вешали на дверную ручку. Берегли, все-таки 82 года. Но даже это не помогло. Вместе с ней заболела мама.

Сначала бабушка лечилась дома, но потом мы забеспокоились и стали добиваться госпитализации. После нескольких дней ожидания приехала скорая, бабушку увезли в больницу. Но не в Пудожскую, а в Медвежьегорскую, за 192 километра от дома. Ближе нужного отделения просто нет.

Мы часто звонили в больницу, пытались узнать, что с бабушкой. С лечащим врачом можно говорить только один час в день. И ведь желающих узнать, что с родными, десятки.

Дозвониться было тяжело. Но мы не так сильно волновались, потому что вместе с бабушкой в палате была мама: их поместили вместе, когда маме стало лучше. Мама за ней ухаживала, просила врачей дать подышать — бабушка стеснялась.

Все стало хуже, когда маму выписали.

Мы купили лекарства, передали вместе со свежими вещами в больницу — просили переодевать бабушку, сама она уже едва двигалась. И стали добиваться, чтобы ее отправили в Петрозаводск.

Связались с заведующим отделением пульмонологии в Петрозаводске, он нас услышал и согласился принять бабушку. Но не сразу — мест просто не было. Она так обрадовалась, когда сказали, что переведут в Петрозаводск.

Перевозить должны были 9 января, а 6-гочисла бабушки не стало. Уже после ее смерти нам вернули из больницы почти не тронутое лекарство от стоматита и стопки чистого белья».

После внезапной смерти Ирины Бобровой врачей Медвежьегорской больницы стали критиковать в социальных сетях. В их защиту выступил губернатор Карелии Артур Парфенчиков:

— Я с этим случаем разбирался. Могу сказать сразу, лица старше 80 лет — это особая зона риска. Практически 30% заболеваний коронавирусом у них по России, к сожалению, заканчиваются летальным исходом. В Карелии этот показатель ниже. Поэтому тут главная цель близких старшего возраста — не допустить заражения. И конечно, все эти обсуждения хотелось бы начинать с вопроса: а как заразилась эта бабушка или этот дедушка?

Елена Красовская, жена Сергея Колпакова из Сегежи:

«Сергею было 49, он почти всю жизнь работал на Сегежском ЦБК машинистом бумагоделательной машины — первая профессия на нашем комбинате. Когда он заболел, стали проверять всю бригаду и нас с сыном. Но коронавирус подтвердился только у одного его коллеги, и то без симптомов. У Сергея все было по-другому.

Уже 6 января пришлось вызывать скорую, потому что Сергею быстро становилось хуже. Сделали укол и сказали ждать, в праздники никто бы не пришел. 9 января удалось сделать томографию — стекловидное тело в легких.

На следующий день взяли мазки и подтвердили коронавирус. А уже 11-го числа вечером Сергею стало не хватать воздуха, сатурация упала, снова скорая. В полночь его положили в обсервацию, а утром перевели на интенсивную терапию.

Я часто звонила, разговаривала или с заведующим, или с дежурным врачом, давали иногда поговорить с мужем. Разговор почти всегда один и тот же: эту болезнь надо вылежать, вылежать и еще раз вылежать, у Сергея состояние тяжелое, но он под присмотром, сам кушает и даже читает.

Только спрашивала о переводе в Петрозаводск, сразу запугивали, что транспортировка ему навредит или вообще убьет. Говорили, что консультируются с Петрозаводском и я зря паникую.

Так прошло две недели. Я беспокоилась из-за того, что его не выводили с интенсивной терапии, решила писать везде и поговорить с начмедом — она уверяла, что транспортировка для Сергея опасна. Вмешалось и руководство ЦБК — в больницу отправили официальный запрос о состоянии. В тот день меня пустили в палату — убедиться, что все хорошо. Но что я могла увидеть за десять минут, когда он в кислородной маске?

1 февраля Сергей умер. После вскрытия написали, что коронавирус подтвержден, но на днях я позвонила, чтобы узнать результаты гистологии. Мне заявили, что подробности будут только по запросу, а пока могут только сказать, что коронавируса у Сергея не было и умер он от сердца. Я теперь совсем ничего не понимаю.

2 марта Елена запросила историю болезни мужа в Сегежской ЦРБ. Ей обещали перезвонить. 3 марта в паблике Сегежской ЦРБ появилось сообщение о краже документов. В тот же день документы из районной больницы нашли на местной контейнерной площадке.

— Идет следствие, была приглашена полиция. Мы ждем результаты проверки, — заявила главврач Сегежской ЦРБ Валентина Генералова. Местные жители в проверку не верят и вспоминают, как недавно из машины скорой в местную котельную выгружали подозрительные тюки.

Генералова эту версию отрицает: — Автомобили скорой помощи оборудованы видеорегистраторами и используются только для обслуживания пациентов.

Анастасия Пиманова, дочь Натальи Спасской из Пудожа:

«У мамы пять дочерей, двум из них 12 и 16 лет. Ей 53 года, здоровье хорошее, ничего хронического. Она и не болела почти никогда, поэтому мы думали, что все пройдет легко.

Но 2 февраля ее забрали из Пудожской больницы в Сегежскую, чтобы сделать тест. Забрали, потому что в нашем районе коронавирусного отделения или хотя бы томографа просто нет. Уже на следующее утро был результат—положительный.

Мы забеспокоились, особенно когда узнали об условиях: ей толком ничего не делали, только кислород давали и ставили уколы в живот. Ухода там нет. Дошло до того, что мама упала и неизвестно сколько пролежала на холодном полу. Она только от того очнулась, что ей стало холодно.

Семья начала добиваться перевода в Петрозаводск, привлекали внимание через соцсети. Получилось на удивление быстро: связывались с Минздравом, [губернатором] Парфенчиковым, [министром здравоохранения] Охлопковым. За два часа все решилось.

Но даже в Петрозаводске лучше ей не становится. Врачи говорят, если б ей в Сегеже стали сразу все делать, то многое можно было бы изменить. Просто запустили. С 13-го числа она на ИВЛ. Нам прямо сказали, что шансов почти нет, но мы не верим».

Через три часа после этого разговора мамы Анастасии не стало.

Арина Васильчук, специально для «‎Новой»