— Когда вы в первый раз услышали о коронавирусе?

— Я думаю, это было в начале февраля прошлого года. Тогда я просто-напросто подумала, что это очередная китайская инфекция, которая похожа на SARS или MERS. Они уже были несколько лет назад. Волноваться было не о чем — это что-то вроде нового вируса гриппа.

В последние годы никакие эпидемии гриппа не приводили к такой смертности среди медицинского персонала. Я вообще не слышала ничего подобного за все время своей работы.

— И что вы стали делать? Ваше беспокойство выражалось в чем-то практическом?

— Смотрите, прежде всего, все врачи получили сообщения по электронной почте. В них была описана ситуация с коронавирусом в мире: как она началась, как развивается, какова статистика. Это была важная и достоверная информация.

— Откуда именно ее получили врачи?

— Вы знаете нашу систему? У нас в Израиле система больничных касс. Существуют четыре больничные кассы, которые работают совместно с минздравом. Они конкурируют между собой, но не в принципиальных вещах. Все что касается медицинской информации, тем более существенной информации, все это важно для всех. Поэтому

У нас появилось время подготовиться. Сначала ждали наших туристов, которые путешествовали на знаменитом круизном лайнере «Даймонд Принцесс». Было известно, что там есть зараженные и мы понимали, что они вернутся в страну. Масштабов катастрофы, конечно, никто тогда еще не понимал, но к моменту прибытия судна было уже построено небольшое отделение, что-то типа полевого госпиталя, который должен был принять этих туристов.

— Вы говорите о беспокойстве в масштабах государства, а что происходило в обычных поликлиниках? Вот вы семейный доктор, что творилось среди ваших пациентов?

— Знаете, диапазон реакций был очень разный. Были очень возбужденные и взволнованные люди. Но были пациенты совершенно спокойные, которые говорили, что это обычный вирус гриппа, ничего страшного. Я тоже, честно говоря, тогда относилась к происходящему гораздо легче, чем я вижу это сейчас. Но ведь не было в Израиле еще большого количества больных и больных в тяжелом состоянии. Еще не были заполнены реанимации. Но мы сразу стали придерживаться всех правил — дистанция, маски, перчатки. Все в поликлиниках протиралось, от и до. Даже компьютеры и принтеры. Постоянные дезинфекции. Тем не менее, конечно, сначала масштабов события мы себе не представляли.

— Вы считаете, эти меры были эффективны? Вокруг необходимости ношения масок и особенно перчаток до сих пор очень много споров.

— Знаете, через год после начала эпидемии мы продолжаем считать, что маски и пластиковые защитные экраны эффективны. Думаю, что перчатки эффективны в меньшей степени, но я не видела на эту тему каких-либо специальных работ и не знаю статистику, так что не стану говорить голословно, но общее ощущение — маски безусловно эффективны в первую очередь.

— Но у вас ведь применялись не только маски, вводились еще довольно жесткие ограничения, были локдауны. Сколько их было всего?

— Смотрите, не скажу сейчас точно по датам, но в Израиле было три локдауна. Самым эффективным оказался первый. Люди прислушивались к тому, что говорят врачи и к тому, что говорит правительство. Все были напуганы и соблюдали абсолютно все меры. Никто не выходил из дома, только по необходимости. Это дало эффект, но как только мы вышли из первого локдауна, заболеваемость вернулась. Люди к этому моменту уже устали бояться или слушаться. К тому же, население в Израиле очень неоднородное. У нас есть группы населения, которые полностью отрицают коронавирус. Ортодоксальные евреи, например, не слушают правительство, а слушают раввинов, и работать с ними очень сложно. Поэтому рано или поздно стало ясно: локдауны эффективны только очень и очень частично. Поэтому я считаю, что главным итогом всех этих трех локдаунов стало понимание, что без прививки мы из этой ситуации просто не выйдем.

Чем еще был интересен опыт ограничений и всеобщей, так сказать, мобилизации. К борьбе с эпидемией подключилась армия. Она предоставила много персонала — военных санитаров, так правильно будет их назвать. Это не медсестры и не медбратья, а именно санитары, которые помогали в лабораториях и на пунктах, где у пациентов брали мазки на коронавирус. Я сейчас не помню цифры, но количество этих тестов на душу населения у нас было очень высоким. Пункты были развернуты чуть ли не на автомобильных стоянках, куда вы могли просто подъехать на своих машинах, открыть рот, сдать мазок и поехать дальше.

— Слушайте, три локдауна, армия, повальное тестирование — вот этот вот ставший теперь особенным израильский подход, он вообще почему оказался возможен? Вы же сами говорите, что значительная часть населения у вас в принципе отрицает коронавирус и не слушает никакие указания и даже рекомендации властей.

— Знаете, простая вещь. Люди у нас в принципе все еще верят в то, что говорят им врачи. Вера в медицину все еще существует в Израиле. Когда выступают доктора и руководители отделений больниц, у них есть авторитет, к ним прислушиваются и воспринимают их слова со всей серьезностью.

— Но неужели у вас не было людей, которые утверждали, что коронавирус — это мировой заговор, во всем виноваты евреи? Вам, как говорится, сам бог велел.

— Ну поскольку у нас тут все евреи, у нас антисемитские теории заговора не были так популярны.

Про это, я думаю, вы тоже слышали. Однако наша особенность в том, что людей, искренне убежденных во всем этом, у нас немного. Немного и людей, которые относились к спасению от эпидемии фанатично — замуровывались дома и не выходили никуда, даже в аптеку и магазин.

— Чем опыт этой эпидемии был интересен вам как специалисту, как доктору, который находится, так сказать, на первой линии встречи медицины с болезнями?

— Как доктор и как человек я безусловно от этой ситуации много получила. Когда происходит катастрофа таких масштабов, и она происходит не в книжках Стивена Кинга, а на самом деле, она показывает все сильные и слабые стороны мира, в котором ты живешь и работаешь. Вдруг оказалось, что у нас действительно хорошая система здравоохранения. Все, как выяснилось, у нас систематизировано и компьютеризировано. 99 процентов населения включены в систему и мы можем одним нажатием кнопочки добраться до всех в стране, разослать любую информацию, пригласить в клинику. И механизм здравоохранения, скажу прямо, работает у нас даже лучше, чем государственная машина. Поэтому народ, наверное, до сих пор в Израиле и верит еще врачам, семейным в том числе.

А чисто по-человечески я поняла, что такие вещи очень объединяют семью. Мы вдруг оказались вместе с собственными детьми. Мы открыли для себя друг друга. Моя старшая дочь сейчас служит в армии, у нее свой круг общения, но вот мой 18-летний мальчик вдруг выяснил, что у его родителей есть, оказывается, чувство юмора и с ними можно о чем-то поговорить. Они знают что-то помимо своей работы. Даже понимают такие вещи, как смысл жизни. Это нас очень сблизило, спасибо коронавирусу.

Что касается опыта, который получил Израиль как государство, то мне об этом сложно судить, я не политик. Могу сказать только то, что, принимаемые государством решения, конечно, не должны меняться каждый день. Это очень подрывает авторитет и вернуть его не так уж просто. Существенную роль играет в таких ситуациях скорее не абстрактное решение, а личный пример. Когда выходит конкретный врач или чиновник и говорит: я получил прививку, произошло то-то и то-то. Люди это видят и понимают, что важно, а что нет.

Вот, кстати сказать, в прививках мы очень хороши, потому что объясняем как они работают. Объясняем на каждом уровне — в кабинетах, на работе, по телевизору, каждый день. Все специалисты — семейные врачи, детские врачи, взрослые врачи, гинекологи, все. Это показывает не уровень развития государства, эффективность системы здравоохранения и мощь экономики, а ценность жизни. Это показывает главный наш приоритет: человек.

— Как вы оцениваете эффект от израильского подхода к коронавирусу?

— Мы находимся сейчас в замечательной точке. Это большой успех.

а всего в Израиле сколько? Восемь с половиной — девять миллионов, из них 25 процентов это дети до 16 лет, которые пока вакцинироваться не могут. Так что у нас падает заболеваемость, снижается количество тяжелых больных в реанимации, смертность резко уменьшилась. Открылись школы, детские сады, магазины, рестораны, театры, начались концерты, и заболеваемость при этом не растет. Раньше я процентов 80 своего времени тратила на больных коронавирусом, теперь, я думаю, это не больше сорока процентов. И я могу, знаете, осторожно выразить свою радость. И даже оптимизм. Мы большие молодцы. Единственное, по чему я соскучилась, так это русская пунктуальность.

— Что вы имеете в виду?

— Ну вот мы с вами договорились созвониться в час дня. И вы позвонили в час дня. Здесь это, конечно, невозможно.