Тот факт, что Манижа родилась за пределами России, вдохновляет — иногда социальные лифты все-таки работают, и Россия может быть «страной возможностей». Это настоящая глобальная повестка: «русской женщиной» может и должна объявить себя женщина из Таджикистана, если она сама этого хочет. В международном конкурсе можно выступать и на русском языке; на английском можно описывать Россию и Китай точнее, чем на русском и китайском, и наоборот; проблемы других стран — не дальнее «внутреннее дело» неведомых людей, которые «сами разберутся», а предмет всеобщей тревоги и заботы.

В «возмущении», которое выказали пещерные национал-тролли, можно разглядеть две истории.

Первая — насколько транслируемое отвечает реальному? Иными словами, на Евровидении-2021 Россия предстает современной инклюзивной страной, в то время как внутри страны, например, продолжают действовать гомофобные законы. Кто-то разглядит в этом пиар-ход, другие увидят надежду на обновление.

Вторая история — важнее. Это вопрос: где и в каком качестве в современном обществе сохраняется и цветет национализм? Речь не только о России. Практически везде, от Польши и Франции до Китая и Японии, сегодня виден подъем националистических движений.

Легко отмахнуться: назвать пережитком прошлого, реакций на глобализацию или попыткой реванша, побочным продуктом цифровой революции, страхом перед потерей «особости».

Замена понимания «нации» как этнической общности на политическую/культурную — не сработала. Ключевые характеристики национализма — это признание общего важнее личного, и отказ личности в праве выбирать. Национализм акцентирует внимание на тех характеристиках человека, которые заданы ей/ему изначально: этничность, раса, происхождение. В этом плане «политическая нация», равно как и «национальное государство», наследуют национализм по прямой.

«Забывая» про буквальную «кровь», «нации-государства» выделяют те же самые, невыбираемые черты: место рождения, традиции прошлого, культуру предков. Примат «общего» остается в силе, равно как и противопоставление другим «государствам-нациям». «Права она или не права — это моя страна». А почему она «моя»? Потому что я в ней родился. Сошлись так звезды. Точка.

«Мы» лучше, «нашим» нужно помогать, «наши» значимы, а «они» — может, и неплохие, и, может, даже более успешные, разумные, свободные — но все равно люди «нам» чужие, и их проблемы для «нас» вторичны, это «не наше дело» (расчеловечивание начинается с малого).

Либеральная концепция прав и свобод предложила альтернативу: ценна та идентичность, которую человек волен изменить. Если вы родились в стране, которая вас почему-то не устраивает, — нормально, и сменить гражданство, и получить двойное. Если ваши родители придерживались одной веры, то нормально иметь веру другую или не иметь никакой. Родиться в Нью-Йорке, но любить Тургенева с Буниным; жить в Москве, но ненавидеть березы и обожать секвойи Калифорнии. Это вопрос выбора, вы сами можете конструировать свою идентичность, осознавать ее и пересобирать: как профессию или политические взгляды — ее можно поменять.

Новые идейные течения, выросшие из гуманизма — identity politics, дискурс (де)колонизации, культурного релятивизма и апроприации, — снова начинают утверждать, что неизменные раса, пол, гендер, поколение, место рождения — невероятно важны. И как только групповая данная-от-рождения идентичность выходит на первое место, то группы, вроде бы сражающиеся за инклюзивность, вдруг сами становятся эксклюзивными.

Выясняется, что стихи чернокожей поэтессы не должна переводить белая, — и здесь трудно не заметить сходства с «запретом» девушке из Душанбе петь «Русскую женщину».

Парадоксально, но и в национал-патриотизме, и в «новой» политике идентичности мы видим торчащие уши того давнего, родного, этнического национализма. Едва на горизонте появляются неизменяемая «природная» идентичность и мифический «другой», кого нельзя до конца понять, кому можно сопереживать, но невозможно, оскорбительно соотнести с собой — время бить тревогу. Это наш известный враг, с усами и лейбштандартом наперевес, пришел предъявить права на наше будущее.

До тех пор, пока государства останутся «национальными», а не культурно-административными образованиями, и пока гуманизм с космополитизмом не заменят страновой патриотизм, эта тайная угроза не уйдет никогда.