Деревня Юголок, с ударением на ю, спряталась в глубине Иркутской области, на берегу Ангары. Она едва ли сильно выдается на фоне любой другой российской глубинки. Про эту деревню так бы никто и не узнал, если бы в 2018 году главой администрации тут не избрали 21-летнего студента пединститута Ивана Булатникова. Предыдущий глава — местный любимец Андрей Голубков — погиб, пришлось проводить перевыборы. В селе случилось протестное голосование. Не желая выбирать из двух зол — между бывшим председателем местного колхоза и экс-милиционером, — жители Юголка проголосовали за молодого человека, кандидата от ЛДПР, Ивана Булатникова. Он до этого вообще не имел никакого отношения к деревне, его и выдвинули-то, похоже, случайно — просто, чтоб хоть кого-то выдвинуть. Городской житель, он шел на выборы скорее из любопытства, к победе был не готов. Но не отказался. Он переехал в Юголок и вот уже два с половиной года пытается исполнить «предвыборные обещания» — провести в глухую деревню мобильную связь и мало-мальски наладить местную жизнь.

В Юголокском муниципальном образовании, куда вместе с поселком входит деревня Кижа, живет чуть больше тысячи человек, многие из них — пенсионеры.

В Юголок, вопреки уверениям местных жителей, обязательно нужно ехать зимой. Заснеженная сибирская деревня, окруженная высоким лесом, который окаймляет замерзшую реку, жмущиеся друг к другу разноцветные деревянные домики за разноцветными заборами. Погода тут непредсказуемая: солнечный штиль сменяется метелью, тяжелые порывы ветра сметают сверкающий на закатном солнце снег. Потом мягкие сумерки обволакивают деревню, в тусклом свете фонарей прячутся контуры домов.

Деревня — это несколько улиц с запылившимися названиями: 60-летия ВЛКСМ, Чапаева, Мира, Ленина, а внизу, за лесом, — Подгорная. Здесь, кроме сельсовета, есть школа, детский сад, клуб, лесопилка, небольшая ферма и несколько магазинов.

Добраться до Юголка (так говорят местные) непросто. От Иркутска до районного центра, небольшого поселения Усть-Уда, пять часов на автобусе. От райцентра до Юголка — еще 25 километров.

Продавщица в усть-удинском магазине предупреждает нас, что связи в Юголке нет никакой: «У нас там друзья живут, мы 10 лет уже дружим, как родные. Мы туда приехали недавно на природу, а без налички там ничего не продадут. Даже по Сбербанку не переведешь. Я говорю: «У меня дети голодом умрут, хоть булку хлеба дайте», — смеется она.

Продавщица, видно, не знает: теперь в деревне появился хороший интернет. Это был новогодний подарок от главы поселения.

Об интервью Ивана Булатникова мы просили еще до приезда в село. Он отказался от встречи: сослался на самоизоляцию, да и вообще сказал, что он не в Юголке.

Приехав в деревню, мы спрашиваем двух прохожих женщин, как найти сельсовет. Они указывают путь: «Если увидите иномарку, значит он там».

Иномарка — светло-серая «тойота» — действительно стоит у администрации. Крохотное деревянное здание с развевающимся над ним российским флагом — сельсовет. Внутри три комнаты и небольшая кухня. Холодно. Спрашиваем у сотрудниц, где глава. «Иван Сергеевич! — улыбаясь, кричат они куда-то в глубину. — К вам».

На Иване Сергеевиче куртка и штаны милитари, длинные сапоги, под курткой — синий свитер с горлышком. От него остро пахнет парфюмом.

Ивану Сергеевичу скоро исполнится 24 года.

— Мы вам писали недавно, — говорим ему. — Журналисты из Москвы.

— А! Приехали все-таки, — удивляется он. — Проходите. Правда, бардак тут.

На столе у него огнетушители и большие коробки с документами.

— Мы уже обжигались с журналистами, — Иван Сергеевич спешит объясниться, почему пытался от нас сбежать. — Брали одно, а преподнесли совершенно по-другому. Не очень красиво и сам населенный пункт показали — люди немножко обиделись, — и меня немножко выставили… как колхозника какого-то.

(Местные, впрочем, зла на журналистов не держат, спрашивают, откуда мы. «Из Москвы». — «С самой Москвы?!» Удивляются, почему к ним: «Вы были в Новой Уде? Вот куда вам надо! Там беседка Сталина — он там был в ссылке до революции!»)

Да и Иван Сергеевич не сердится уже на журналистов: целый час увлеченно рассказывает нам о главной беде российских сел — немощности местного самоуправления и невозможности достучаться до Москвы.

Муниципальное образование, в которое входят Юголок и Кижа, имеет бюджет 11-12 миллионов рублей в год. И этих денег Булатникову, чтобы наладить тут жизнь, совсем не хватает. Все вроде доступно — да не ухватишь. Вот, например, есть федеральные программы по ремонту дорог, финансирование которых идет из центра. Но только чтобы податься на них с проектом, нужно заплатить несколько сотен тысяч рублей.

А дороги в Юголке плохие. Асфальт здесь положили еще в колхозные времена, и с тех пор ремонта он не видел. Колхоз здесь вспоминают как золотой век: весь поселок тогда работал. В 1993-м он закрылся: «Все разграбили». С тех пор работы тут нет.

— Мы нынче заказывали вот такие на каждую дорогу паспорта, — Иван Сергеевич показывает на огромные тетради на своем столе. — Это 124 тысячи стоило. Естественно, у людей возникает вопрос: а куда вы дели 124 тысячи из бюджета? А это требование закона. При любом капремонте, при любых обследованиях дорог это основополагающий документ. А у людей непонимание в голове: куда деньги тратит администрация? Ворует, наверное. Хотя, я говорю, бывают такие случаи — даже свои деньги приходится вкладывать.

Булатников говорит, что главная проблема муниципального управления сейчас — «неправильный подход в формировании бюджета сел». А именно: не даешь налогов — не получаешь финансирования. Но в Юголке одни пенсионеры и бюджетники, откуда взяться налогам?

— Как Карл Маркс говорил: если у нас нету в кармане ничего, то и сделать ты ничего не можешь, — цитирует по памяти Иван Сергеевич. — То есть здесь та же большая проблема. Я поработал, я сейчас понимаю. Людей просто жалко. Люди, например, очень ждут связи. Мы в этом году, дай бог, сделаем, сдвиги пошли. Потом, не было интернета хорошего — сейчас мы интернет провели, как в городе по качеству.

Сотовую связь в деревне действительно очень ждут. У многих дома есть стационарный, в советские времена еще обустроенный проводной телефон.

— Люди скорую себе не могут вызвать, — переживает молодой глава. — Вы представляете, до какой степени обнаглели — меня за это, конечно, могут потом ругать, но тем не менее — обнаглели вышестоящие власти. Почему? Вот я пишу им письмо, что связи нет. Указываю причем, что даже доктора вызвать своевременно из Усть-Уды нельзя. Был бы сотовый телефон — быстро бы вызвали. Они мне пишут в письме: у вас таксофон есть на почте! Я говорю: ну замечательно, в XXI веке таксофон. А если ночью ей плохо станет? Она побежит на закрытую почту звонить?

Все последние два с половиной года Булатников бьется за эту мобильную связь. Встречался с депутатами Госдумы, пытался добраться до олигарха Романа Абрамовича — надеялся на помощь сильных. Вел переговоры со всеми операторами, но без толку.

В последнее время пытался договориться с Tele2: «Говорю: ребята, давайте связь сделаем. Они статистику берут: официально, по переписи, у нас 600 человек. Им невыгодно. Я говорю: хорошо, а что надо сделать, чтобы выгодно было? Говорят, 4,5 миллиона заплатите. Там, говорят, две вышки надо ставить, у вас рельеф сложный. Я говорю: ребята, это треть моего годового бюджета, у меня нет таких денег. Я говорю: хорошо, какие еще есть пути? Они сказали провести высокоскоростной интернет. Я уж не знаю технические нюансы, но им дешевле через интернет эту связь сделать, нежели через спутник. Мы все сделали. Все равно, говорят, софинансируйте 800 тысяч. Уже не 4,5 миллиона, говорю, но мы все равно не возьмем нигде эти деньги… Тем не менее мы нашли сейчас общий консенсус, если можно так сказать. И я думаю, в этом году уже приступить к реализации. Этого добьемся».

Булатников считает, что в низком качестве жизни вверенного ему населения виновата пресловутая вертикаль власти, много требующая от подчиненных, но мало чего им дающая. Сидящие в «высоких кабинетах», говорит он, «оторваны от реальности». «Не знают, как реальные люди живут». И еще говорит: «Мы как органы местного управления — мы же приемная власти вышестоящей. Если у людей какая-то проблема, они приходят в первую очередь к нам. А мы как заложники ситуации».

Но местные главу все равно любят. Говорят, он бойкий, молодой, все пытается что-то наладить. Кто-то даже обещает проголосовать за него во второй раз.

Сейчас он «в свободное время» дописывает диплом: «Еле-еле дотянул».

Он уже купил себе в Юголке дом в кредит (муниципального жилья тут нет), привез девушку — она работает психологом в школе. И, кажется, вошел во вкус деревенской жизни. Даже бесплодные во многом попытки ее наладить ему нравятся. «Потому что вот, говорю, из-за бюрократии не успеваешь все сделать. И самое главное предвыборное обещание — людям связь обещал».

***

В продуктовый магазин (их тут три) утром заходит бабушка, берет продукты. Продавщица в красном фартуке, с подведенными глазами записывает в тетрадочку долг: 1072 рубля.

Заходит другая бабушка — уже отдать долг. «Вот так мы и живем. Долги. Долги отдают все — и снова в долги. У пенсионеров какая пенсия? 10 тысяч», — обращается к нам продавщица. «У меня не 10! Я сейчас получаю 20, — откликается бабушка. — Я дитя войны».

Это баба Галя, представляет нам ее продавщица: «Все вам расскажет — она у нас умная». Бабушка в легкой бордовой курточке и лиловой шапке, голубые глаза и голубая же, сильно поношенная маска: «Я предохраняюсь».

— Откуда вы? Из Москвы? О, это тогда можно! Это можно. А то наши беды никак до Москвы не доходят. А у нас одна беда. Ее говорить надо, — с энтузиазмом начинает она. Присаживается на стульчик. — Самая главная у нас беда какая? У нас нет врача, нет медсестры, нету аптеки. Это вот мне нужно от головы таблетку — мне нужно ехать в Усть-Уду за 25 килóметров. А автобус не ходит! Нужно нанять такси. Такси — 500 рублей туда, 500 рублей обратно. Сколько у нас таблетка выйдет? Дорого. Вот это наша беда. Лишнего ничего не говорю. Живем как живем, мы так уже привыкли. Проживем.

В Юголке, где сплошь одни пенсионеры да инвалиды, не работает фельдшерско-акушерский пункт: специалисты сюда просто не едут. Глава поселка Булатников предлагал молодому специалисту приехать на зарплату 20 тысяч. Тот отказался. Раньше медпункт был в детском саду — там была медсестра Роза. «Она хорошая. Плохого о ней ничего не скажешь. На вызов бежит, везде бежит. Вот сейчас она сама заболела. Во-первых, у нее муж умер. Во-вторых, она уже на пенсии — старенькая, 70 лет уже, самой тяжело. И вот она у нас не стала работать, и все. И вот мы уже два года сидим без врача, без медсестры. В медпункте только техничка у нас — уборщица. Убирает просто, следит, чтобы эту комнату хоть сохранять».

Вспоминает:

— Вот у меня, например, у Олега был приступ, у сына, ему 50. Ну я вызывала врача где-то в 3-4 часа ночи. Там говорят: пусть он до утра потерпит. Ладно, думаю, раз до утра, как-нибудь терпеть будем. Потом смотрю: уже у него началась рвота, пошел в туалет — кал черный. Я поняла, что это у него где-то кровотечение. Здесь терпеть нельзя! Я снова набрала номер телефона, кричу: «Если вы не приедете, я буду на вас жаловаться! Ему очень плохо, приезжайте». Ну, они правда где-то через полчаса-час приехали. Уже утро было, рассветало. Потом говорили: «Ой, он у вас рубашке родился!» Его привезли, схватили скорее под капельницу, туда-сюда. Вокруг его бегать стали, сохранять-спасать. Спасли, дай бог.

***

Пусть в Юголке нет фельдшерского пункта, зато здешняя школа — легенда. В ней учился воспевший Приангарье Валентин Распутин. В недавно отремонтированном двухэтажном бежевом здании трудно узнать школу из «Уроков французского» — хотя именно здесь снимали фильм по одноименному рассказу.

Школа живет настоящей, полной жизнью: в соседнем здании — большой, недавно отстроенный спортивный зал, после уроков — кружки на выбор. Неподалеку от школы — большая новая спортивная площадка. Девчонки с ребятами под Нойза из колонок гоняют мяч.

В школе учатся около 120 детей, приезжают сюда и из соседних сел.

Местные к школе относятся с заботой. Даже в магазине на въезде в деревню на стене висит объявление:

Попасть в школу нам не удалось. Зато нас пустили в клуб, который как раз отходил от карантинной спячки.

Клуб — большое, советских времен здание с окнами во всю стену, давно не видевшее ремонта. Иван Сергеевич обещал своему селу, что ремонт сделают в следующем году. Рядом с ДК — стела «Я люблю Юголок». Сюда ходят школьники после уроков, в основном девочки — петь и танцевать. Здесь есть проектор — на нем показывают мультики, фильмы о Распутине, есть даже бильярд. А еще есть хор пенсионерок — «Юголокские певуньи».

Из-за карантина клуб был долго закрыт. Работникам культуры — Татьяне Викторовне и Сергею Алексеевичу — на это время пришлось перейти в онлайн, чтобы не оставить деревню без развлечений. Она работает тут 11 лет, он — 15. «Сейчас нас учиться отправляют, — смеется Татьяна Викторовна, темноволосая коротко стриженая женщина в очках с затемненными линзами. — Скоро на пенсию идти, а выясняется, здесь должны работать люди с высшим образованием».

В карантин в ДК, как и по всей стране, проводили онлайн-мероприятия. Благо интернет в поселке теперь есть. «Были съемки, вылаживали концерты. Вот у нас был проект — «Юголок — село родное», — рассказывает она. — Снять на камеру все сложнее… Обычно если где-то ошибся, что-то не так сказал — поулыбался, и все. А здесь… Да еще потом смонтировать это! Мы не профессионалы. По несколько дней сидели — запись на 20–30 минут делали.

К 250-летнему юбилею Юголка Татьяна Викторовна и Сергей Алексеевич сделали ролик об истории деревни с архивными, еще дореволюционными кадрами, рассказывали и о Распутине — символе этих земель, затопленных в 1960-е, во время строительства Братской ГЭС. Юголок, как и многие другие деревни, тогда погрузился под воду. Так того захотела советская родина. От прежней деревни осталось с десяток домов — сейчас это Старый Юголок. Он стоит за лесом, немногочисленные домики ютятся у замерзшей узенькой реки — местные по привычке называют ее «морем». Летом тут воды по колено, а раньше здесь была широкая Ангара. Этот Старый Юголок будто бы и до сих пор не всплыл: у людей там нет даже тех скромных удобств, что есть в остальной деревне. Стационарные телефоны, интернет — там нет даже этого.

Зато в Юголок вот уже третий год зимой приезжает «Снежный десант» из Иркутска — молодые ребята выступают с концертом в клубе, ходят к ветеранам Великой Отечественной войны с подарками. Приехали они даже и в этом году, в пандемию. На концерт в ДК, правда, старикам нельзя: возрастное ограничение — 65+. Но ребята все равно выступили с патриотической программой.

Концерт понравился, родину в Юголке все любят.

После большого перерыва по живым мероприятиям успели соскучиться. Это первая репетиция за последний год. Стайка девочек бегает по сцене и между рядами, одни играют в бильярд, другие поют на сцене. Светлана — блондинка 24 лет в футболке с сердечком, светлых зауженных джинсах и бирюзовой спортивной кофте — разминает девочек перед пением. «От топота копыт пыль по полю летит», — повторяют они вслед за ней. «Шла Саша по шоссе…» — «Шла Саша по соше». Хохот.

Переходят к пению. «Славим мы сегодня защитников отечества — с нами вся Россия, великая страна», — завывают девочки.

«Высоко начинаете петь, — поправляет их Светлана, ударяя на первую о. — Маленько пониже».

Светлана — местная, но уезжала учиться в Иркутск. В прошлом году вернулась в Юголок, у Светланы тут вся семья. Но ее пример — редкость. Молодые уезжают: кто в Усть-Уду, кто Иркутск, кто в Москву. Работать в деревне особенно негде — почти все здесь бюджетники. На выбор — школа, детсад, ДК, но и туда устроиться трудно: люди за работу держатся.

Зато им есть для кого работать. Юголокская школа — огромная по провинциальным меркам.

— В школе они занимаются всяким разным: волейболы, футболы, кружки, — расхваливает ее Светлана. — И че-то вырезают они там, выжигают, однако. Точно врать не буду, но у них там всякие кружки есть. В школе поучились, пошли на кружки, вечером к нам, потом где-то дискотека вечером. К десяти придут. А думаешь, деревня, они ничем не заняты.

Света предлагает самим девчонкам поговорить с нами, рассказать про школу. Они смущаются, смеются, перешептываются. «Там невкусно иногда кормят! Мучают детей!» «Уроков много сильно чересчур!»

Рассказывают мне, что после девятого класса из школы часто уходят, уезжают учиться в город.

— А вы хотите уехать или доучиться? — спрашиваю их.

— Доучиться! — отвечает за всех одна.

— А только что рассказывали, что в школе плохо?

— Она в школу ходит ради парня своего! — говорит другая, и все взрываются. Та смущается.

— Не слушайте их!

Нас прерывают — выходит Татьяна Викторовна. «Т-с-с-с, мы даем интервью!» — кричат ей.

В этом клубе и, видимо, с этими девочками еще в прошлом году занималась и Настя Гонина, историю которой знают все в поселке. Знают — и не рассказывают нам. Только шушукаются.

***

Нина Дроздова — маленькая аккуратная женщина с грустными глазами, кудрявые волосы собраны в низкий хвост. Ей 53 года, она сторож в детском саду. Она — приемная мама недавно погибшей 16-летней Насти Гониной.

Она встречает нас накрытым столом, рассказывает про быт: «Топимся от печки». Туалеты и бани у всех на улице: «Мы деревенские, уже привыкли».

Тему меняет резко: «Было это 20 октября. Уже четыре месяца прошло».

10 лет назад Нина решила взять из детдома девочку: троих своих детей — двух сыновей и дочку — уже вырастила. «Хотела ребенка взять. Охота было помочь в жизни». Настю удочерили, когда ей было шесть, детский дом она хорошо помнила. Девочка была круглой сиротой.

«Она частенько вспоминала детдом, рассказывала, что ее, бывало, обижали. Нервное расстройство у нее было. Она пыскалась. Ее там обзывали «зассыха» и всякое разное. Она это помнила хорошо. По первости она вспоминала, как кто-то там стукнет ее. Там, видимо, много чего было».

В новой семье Настя быстро освоилась.

— Вначале директор детдома говорит, мол, возьмите ее на неделю, посмотрите. Я говорю, я так не буду делать. Ребенок привыкнет, потом обратно сдать — это какой стресс. Нет, так не буду делать. Ну и поехали из Иркутска домой. Едем, всю дорогу там спрашивает: «Мама, когда мы приедем, когда приедем?» Вообще сама по себе была такая, что разговаривать и разговаривать.

Взрослые Настю вспоминают как жизнерадостную и артистичную девочку: она замечательно пела. Правда, «простая слишком была», говорят местные, не объясняя, что это значит.

В школе ее дразнили.

«У нее была фамилия Гонина. И потом, уже когда сюда приехали, она спрашивает: «Мама, почему у меня такая фамилия?» Ей казалось, что некрасивая она. Дразнили ее: Гонина-Самогонина. Ну, по-всякому. Я ей говорю:

«А потом уже постарше стала — она сама за себя даже боролась, — рассказывает Нина. — Одна девочка детдомовской ее назвала, она пошла разбираться, мне не сказала. Даже к отчиму этой девочки пошла: «Почему ваша Света так меня обзывает? Ну я же не виновата». Я тоже говорю: «Ну и что, что она с детского дома?»

После девятого класса, рассказывает Нина, девочка хотела уехать из поселка и поступать в театральный колледж в Иркутске. Ей в Юголке было тяжело, душно. Она мечтала вырваться. Опека не разрешила.

Насте пришлось пойти в десятый класс. Близких друзей у нее практически не было. Единственный друг, который появился внезапно, жил далеко и, наверное, тоже несладко: «Через телефон начала с этим Бахой общаться. Таджик, он в Подмосковье живет. Ему 19 лет было, ей 16. И они познакомились через интернет».

Нина поначалу новое знакомство Насти не одобряла, но потом разрешила им общаться — сама познакомилась с молодым человеком, разговаривала с ним по видеосвязи. Настя тоже общалась с его матерью и братьями-сестрами.

— Ну нравились ей платья длинные, брюки носила — вроде таджички одевалась. Чтобы все тело закрывать. Баха сам мне говорил: «Мама — он меня мамой даже звал, — мама, мне охота, чтобы у нее все закрыто было. У нас такая вера». Он ее девушкой своей считал. Мне вначале как-то неприятно было. Потом она говорит: «Мама, ты же тоже ходишь в платке летом!» Я говорю: «Ну смотри, если тебе нравится, ходи». Она: «Да, мне нравится. Я хочу потом их веру принять».

О том, что случилось в день самоубийства Насти, Нина рассказывает со слов детей из школы. В тот день на перемене Настя сидела вместе с другими девочками в столовой, они разговаривали. К ним подошла учительница, которая сделала девочкам замечание, Настя будто бы огрызнулась. «Но она не дерзкая была. Она даже кричать не умела. Спокойненько так всегда говорила».

Настю вызвали в учительскую и продержали там больше урока — все это Нине передали дети.

Сама Нина в тот день была в Усть-Уде, дома никого не было.

— Когда мы приехали… Мне говорят, что я не рожала, но я все равно 10 лет ее растила, — начинает плакать Нина. — Сразу почувствовала, когда мы приехали. Света не было. Я заходить не хотела. Двери закрыты. Начала стучать в окно. Я думала, может, она спать легла, наушники одела. Себя уговариваю. Но сердце-то не обманешь…

Рядом с телом Насти нашли записку.

— Даже там она свою любовь оставила. Написала она: «Мама, любимая, простите меня, что я этот выбор сделала сама», — Нина, рыдая, впивается ногтями себе в руку.

Спустя неделю она нашла в куртке вторую записку. Очевидно, Настя давно и серьезно обдумала свое решение.

По словам Нины, СК по Иркутской области возбудил дело по доведению до самоубийства. У них изъяли технику — телефон Насти, ноутбук. Следователи приезжали допрашивать одноклассников девочки и учителей в школе.

«В этот день она была в платке. И они спрашивали именно про это, спрашивали, почему она в платках. Я и говорю, что она с таджиком, с молодым человеком общалась, носила платки — ей нравилось. Думали, что она где-то в терроризме или еще что-то. Вроде платки надевает, как террористки-смертницы. Они все проверили — никто в этом не участвовал».

Самой Нине следствие общаться с Бахой запретило.

Сейчас отделенная шторой комнатка Насти — в ней едва могут поместиться два человека — стоит нетронутой. На стене — огромное полотно с морем, которое Настя так и не увидела, плакаты и журнальные вырезки. На столе — кукла, солнечные очки, бутылка из-под фанты, куча грамот, рисунков и фотографий. Нина убрала только одежду — чтобы внучка не спрашивала, где же Настя. На стене лишь висят два цветастых платка.

***

Когда мы пришли в школу поговорить о Насте, нас не пустили дальше стойки охранницы. Директор школы Лидия Факеевна Шипицина сказала, что все они — учителя и одноклассники девочки — дали подписку о неразглашении. Когда девочки сами подбежали к нам, учительница, высунувшись из окна, закричала им сейчас же возвращаться в спортзал.

Настину историю здесь знают все, только вот говорить о ней с нами почти никто не хочет.

Согласилась Татьяна Викторовна из клуба — у нее на репетициях девочка училась петь и танцевать. Спрашиваем ее, какой была Настя.

— Как все подростки была… Немного замкнутая, но исполнительная. Что скажешь — выслушает, соглашается. Ничего плохого я о ней не скажу. Мы ее на конкурсы возили. В Северобайкальск в прошлом-позапрошлом году ездила. Там для опекаемых детей конкурс проводился».

Нина Дроздова, приемная мама девочки, после Настиного самоубийства попросила в клубе запись ее выступлений. Татьяна Викторовна показывает нам видео: на сцене стоит девочка в сером платье с цветами и розовым поясом. Щупленькая, светлая, с хвостиком. Поет совсем не по-детски.

«У моей России голубые очи. На меня, Россия, ты похожа очень».

Юголок, Иркутская область

Редактор текста — Ольга Боброва / «Новая газета»