«Наши дети хотят учиться и имеют на это право! Не лишайте детей школы!» — говорится в тексте петиции, которую составили родители детей с расстройством аутистического спектра (РАС). В середине февраля все районы Санкт-Петербурга отказались открывать для них ресурсные классы в общеобразовательных школах из-за нехватки мест (хотя власти обязаны это делать по закону). Благодаря вмешательству СМИ администрации некоторых районов все же пошли родителям навстречу и пообещали принять в школу всех желающих. Однако по итогам встреч с районным руководством многие вновь получили отказ.

«Дети с ограниченными возможностями здоровья имеют право на создание всех необходимых специальных условий, — комментирует Валентина Фролова, адвокат, консультант РООИ «Перспектива». — А их родители имеют право выбирать, в какой форме дети будут учиться. Если нет серьезных противопоказаний, а родители хотят обучать ребенка в компании с другими, такую возможность ребенку обязаны предоставить».

«Ресурсный класс — один маленький, но очень важный шажок на пути к инклюзии, — считает Анна Михайленко, руководитель отдела инклюзивного образования РООИ «Перспектива». — По факту это место, где ребенок с инвалидностью может «взять» те ресурсы, которых ему не хватает для обучения. Он должен учиться в обычном классе, а ресурсный класс нужен для дополнительных занятий. Например, ребенку с аутизмом нужно больше времени, чем одноклассникам, чтобы усвоить новый материал или просто отдохнуть от шума, а индивидуальные занятия в различных форматах в ресурсном классе дают эту возможность».

По мнению Натальи Денисовой, представителя ВОРДИ в Ленобласти, необходимо с детства вводить таких детей в нормотипичную среду: «В школе ребенок научится общаться с другими детьми, удовлетворять свои базовые потребности, иначе он уже к 16 годам будет тяжелым инвалидом».

Ключевую роль играет метод прикладного анализа поведения (ПАП), без которого невозможна эффективная коррекция коммуникативных расстройств. «Если бы в детских садах и школах широко применяли ПАП, половина детей была бы в норме, не было бы проблем с ресурсными классами. Но, к сожалению, специалистов по ПАП в России мало, это никак не поддерживается государством», — говорит Иржина Бельчусова, мать ребенка с РАС и педагог. Она также рассказала, как ее восьмилетний ученик спустя полгода занятий по системе ПАП научился разговаривать.

«Эффективность ПАП подтверждена наукой, этот метод применяется в ряде российских школ. Однако его легитимность как основополагающего метода пока под вопросом. Его рекомендует Минобрнауки, он указан в тьюторских стандартах. Но мы не можем пойти в суд (закон об образовании не обязует школы предоставлять тьюторов. — А. К.) и потребовать его выполнения», — комментирует Екатерина Мень, президент Центра проблем аутизма.

Директора негласно советуют отдать детей в коррекционные школы, но родители отказываются. Екатерина Мень считает, что «коррекционки» хуже с точки зрения всех международных стандартов: «Очень редко бывает, когда их выпускники социализируются в полной мере. Для детей с аутизмом коррекционные школы практически не подходят, поскольку у таких детей есть нарушения коммуникативных навыков и их нужно учить по специальной технологии. Но этого никто не хочет делать, потому что собственный комфорт властям дороже, чем эти несчастные дети».

Родители и эксперты считают, что российские методы коррекции безнадежно устарели. «Мир уже давно идет вперед. В коррекционной школе, которую мы посещаем, не применялся даже метод альтернативной коммуникации.

Или строят обучение на формировании пресловутых навыков «мелкой моторики», и дети без конца катают пластилиновые колбаски — вот и все наше коррекционное образование для невербальных детей с РАС. Глобальное чтение используйте, учите ребенка печатать на компьютере, купите айтрекеры», — говорит Наталья Денисова. По ее мнению, низкая эффективность системы коррекции также связана с нехваткой молодых специалистов.

История Елены показательна. У ее сына инвалидность по аутизму. Он посещает дошкольное отделение государственной общеобразовательной школы № 755 «Региональный центр аутизма» Василеостровского района Санкт-Петербурга (по сути, коррекционной, поскольку, как говорят эксперты, сейчас многие такие школы официально называются общеобразовательными). По словам Елены,

Руководство объясняет это тем, что ее сын плохо себя ведет. Комиссия, необходимая для поступления в первый класс, должна состояться в этом году, и Елену уже заранее попросили не присутствовать на обследовании сына (хотя такие требования незаконны). Она также говорит, что руководство школы не разрешает ей ознакомиться с характеристикой на него. Елена полагает, что ребенку просто хотят рекомендовать такую адаптированную образовательную программу, которая в этой школе не реализуется, и таким образом избавиться от него. Месяц назад она написала письмо уполномоченному по правам ребенка и подала заявление в прокуратуру, но ответа пока не поступило.

Все проблемы, связанные с освоением программы и поведением, должен решать тьютор. Его статус и обязанности подробно описаны в рекомендациях Минпросвещения 2019 года. Однако школы в разных регионах России не хотят выделять тьютора из-за нежелания расширять штат, а также в связи с недостаточным финансированием и нехваткой специалистов. В результате обучение детей с особенностями развития полностью ложится на плечи учителей.

«Большинство учителей, особенно в регионах, пять лет назад не были полностью готовы к данной системе. Но за это время практически все педагоги так или иначе прошли переподготовку, — считает Анна Михайленко. — Более того, многие молодые специалисты, которые сейчас выпускаются из вузов, изучали дополнительные предметы. Но учитель не должен становиться специальным педагогом или логопедом. Для успешной инклюзии важным и необходимым помощником учителя становится тьютор, у него есть специальное педагогическое образование, и он индивидуально занимается с ребенком с инвалидностью, помогая в освоении школьного материала».

По мнению Анны Михайленко, в том, что школы не хотят принимать особенных детей, виновата система: «Существует пресловутый рейтинг школ. Это показатель, насколько директор хороший управляющий. Теперь представьте, что вы директор школы, ваше место зависит от рейтинга и вам нужно принять решение о зачислении в школу ребенка с инвалидностью, для которого потребуются дополнительные ресурсы и поддержка в обучении. Что вы сделаете, чтобы не испортить рейтинг? Возможно, откажете, ссылаясь на отсутствие в штате необходимых для этого ребенка специалистов, потому что огромная, кропотливая работа с детьми с инвалидностью никак в рейтинге школы не поощряется».

В начале февраля ЮНЕСКО опубликовал доклад, в котором отмечается, что, несмотря на общий прогресс в образовании, в России по-прежнему выделяется мало средств на реализацию инклюзивных программ, и поэтому школы не могут должным образом обучать детей с особенностями развития.

Екатерина Мень видит причину недостаточного финансирования в нерациональном использовании бюджетных средств. «По итогам внешней проверки Счетной палаты, 37,1 млрд рублей вернулось в 2019 году в бюджет Министерства просвещения, он использован лишь на 82%. Центр переводит деньги в регионы, а регионы не знают, как с ними работать. Причина — в отсутствии финансовой грамотности. Деньги возвращаются в основном в связи с несвоевременным осуществлением контрактов. В целом это характерно для всей страны».

Екатерина Мень отмечает, что власти Татарстана, Чечни, а также Воронежской, Липецкой, Нижегородской, Новосибирской, Челябинской, Белгородской и Волгоградской областей готовы взаимодействовать с профильными НКО и решать вопросы финансирования рациональным путем. Однако острая нехватка денежных средств и профессиональных кадров обнаруживается по всей стране.

«С апреля 2020 года в РООИ «Перспектива» работает горячая линия по инклюзивному образованию, — комментирует Валентина Фролова. — Только за 2020 год к нам за юридической помощью поступило около 500 обращений от семей, проживающих в различных регионах России. Мы видим, что во всех регионах есть определенные трудности в организации обучения детей с ограниченными возможностями здоровья».

Примечательно, что по итогам опроса РООИ «Перспектива», проведенного в октябре-ноябре 2020 года среди семей, в которых дети с ОВЗ обучаются дома, около 60% родителей в качестве основания для перехода на надомное обучение указали неспособность школы обеспечить специальные условия для очного обучения ребенка.

В пресс-службе Министерства просвещения отметили, что сейчас в стране работает более 10 тыс. инклюзивных школ и 8 тыс. детских садов, где предусмотрены условия для детей с ограниченными возможностями здоровья и с инвалидностью. Однако Екатерина Мень считает, что реальное положение отличается от данных официальной статистики: «Эти цифры часто бывают сильно завышены. «Инклюзивной» могут назвать школу, которую посещают дети с пороком сердца или, например, с диабетом, но которая не в состоянии включать в образовательный процесс детей с аутизмом или поведенческими нарушениями».

Анна Михайленко полагает, что даже если приставить к каждому ребенку тьютора и открыть для всех ресурсные классы, ситуация не улучшится: «Дело не только в усвоении материала, дети должны по возможности больше времени проводить в классе со сверстниками.

В любом случае опытные специальные педагоги всегда будут нужны для поддержки педагогов общеобразовательных классов. Да, сегодня этих специалистов пока недостаточно, но ситуация меняется. В педагогических вузах сейчас обучают этой новой специальности, и первые выпускники уже выходят из школы».

Проблема, по мнению Анны, прежде всего заключается в особенностях менталитета: «Пока Россия находится на промежуточном этапе между медицинским и социальным пониманием инвалидности. Часто встречается мысль, что «инвалид» — человек «больной», которого надо обязательно лечить, и если вылечим, сделаем его «нормальным», то он сможет жить в обществе. Если нет, то надо посадить его дома и дать ему пенсию. А социальная модель говорит о том, что это общество должно ломать барьеры, меняться и создавать условия, при которых человек с инвалидностью сможет получить образование, работать — быть наравне с людьми без инвалидности».

Анастасия Кулагина, специально для «Новой»