Сцена 1

Мы видим северный, унылый, промозглый городок. Апрель. Утро. Посреди грязной и заснеженной площади устроен небольшой деревянный сруб, забитый паклей и обмазанный смолой. Он чем-то, может быть, напоминает колодец, но только сделанный не для воды. В срубе к столбам привязаны четыре человека. Собравшиеся на площади люди смотрят, как к срубу несут огонь и поджигают его с четырех сторон. Поднимаются пламя, дым и крики. Из-за них мы не можем увидеть и понять, кого именно заживо сжигают на этом костре. К тому же все это слишком далеко от нас. Дело происходит в Арктике, в печорской глухомани, в городе Пустозерске — километрах в двадцати от современного Нарьян-Мара в 1682 году.

Тут мы точно не можем полагаться на себя и собственные ощущения. Приходится верить написанному, которое утверждает, что именно так были казнены инок Епифаний и священник Лазарь с отрезанными языками, дьякон Федор и человек, ради которого многим пришлось и приходится страдать и радоваться, — протопоп Аввакум, старообрядец, защитник прежней веры, писатель, мученик, провидец, грубиян.

Из-за дыма веков и пламени русской темноты мы не видим протопопова лица. Может быть, это лысый калека, а может, сухой крепкий старик с длинной настырной бородой и дикими от злости глазами. Во всяком случае, таким его вырезал на черной доске какой-то энтузиаст-художник, и этими глазами Аввакум теперь смотрит на посетителей сквозь стекло витрины Ненецкого краеведческого музея в городе Нарьян-Мар.

— Господи, что же он такой злой? — кто-то обязательно должен спросить это у экскурсовода.

Сцена 2

Экскурсовод — крепкий молодой человек с небольшой рыжей бородкой. Его зовут Андрей Сергеевич Попов. Строго говоря, он не экскурсовод, а завотделом истории и археологии Ненецкого краеведческого музея. Но сейчас ранее утро, спросить о страшном старике из XVII века пока можно только у Андрея Сергеевича.

Андрей Сергеевич по образованию историк. Сначала он работает на стройках в родном Архангельске. Но таскать кирпичи до самой смерти ему совсем не хочется, поэтому в конце концов он устраивается учителем истории в глухое ненецкое село Ома.

Неожиданно Попов узнает, что в Нарьян-Маре в краеведческом музее освобождается место — увольняется завотделом, тоже по имени Андрей Сергеевич и тоже с небольшой рыжей бородой. Было бы странно не оказаться после этого здесь, среди лакированных крабов, набитых пластиком медведей, макетов щук, чучел сов, наконечников стрел и картинок с изображением людей-чудовищ, живущих на севере, согласно представлениям древних нечудовищных людей.

Андрей Сергеевич, ведомый сейчас силой непобедимого российского краеведения, неуловим. Мысль его почти что не видна. Она скользит быстро и легко, ловко пробирается через завалы странных и больше не нужных вещей, потерянных или навсегда забытых историей в здешних казенных витринах. Однако взгляд протопопа, вырезанного на черной доске, останавливает даже заведующего отделом.

— Да почему ж он такой злой? — кто-то должен все-таки спросить это у заведующего отделом истории и археологии.

— Он не злой, — неожиданно тихо отвечает на это Андрей Сергеевич. — Он неистовый.

Это сообщение звучит тревожно. В XXI веке проезжему или случайному человеку поверить в неистовство сложно, особенно если глядеть на него сквозь стекло как на экспонат. Вокруг и так полно странностей русского Севера, со всеми его тундрами, зырянами, печорами, самоедами, морозами, олениной и несуществующими в привычном языке словами типа «жирка» (выдвижной ящик комода или шкафа), «кружак» (изморозь на деревьях) или «хиус» (порывистый ветер со снегом). Надо бы еще разобраться, что такое «ушкуйник» — хозяйственное приспособление или северный пират новгородского происхождения. Ну так и что вы хотите от посетителя краеведческого музея? Простительно, когда ему не слишком понятно, откуда в здешних отдаленных местах взялась казнь за старую русскую веру, за неистовое сопротивление новому и, казалось бы, прогрессивному византийскому, насквозь христианскому мировоззрению.

Низовья Печоры, Арктика. До сих пор не существует никаких внятных дорог, ведущих сюда из привычного человеку мира. И как же именно в эти места четыре века назад проникла самая суть борьбы русской духовности и власти? Почему именно в этой вот глуши, найти которую на карте никогда не сможет большинство людей в России, всегда решались и наверняка до сих пор решаются самые главные и страшные вопросы нашей истории? За что эти земли пленили протопопа Аввакума и как они дали ему силы написать свое знаменитое «Житие», которое каждая средняя школа до сих пор считает дивным шедевром первобытной русской литературы?

Точнее всего об этом каждый день кричит сам Аввакум, но его никогда уже не расслышать среди треска бревен ненависти и огня русского неистовства. Приходится слушать экскурсовода. Тем более сам протопоп всех и учил этой музейной простоте: «Не ищите риторики и философии, ни красноречия, но живите здравым умом, ибо ритор и философ не могут быть истинными христианами». Так он писал. Сложный был человек.

Что мы знаем о нем? Прежде всего, как священника, Аввакума ненавидят даже его прихожане. Он держит их в строгости, клянет за пороки. Говорит примерно так: «Аще наказание терпите, тогда яко сыном обретается вам бог. Аже ли без наказания приобщаетеся ему, то выб***ки, а не сынове есте». С властями он тоже особо не церемонится. Например, отказывается благословить сына заезжего воеводы Василия Шереметева, за что тот велит утопить священника в Волге. Но он остается жить, спасается бегством и вроде бы делает неплохую карьеру. Хорошо знаком с царем, входит в Кружок ревнителей благочестия, дружит с московским патриархом Никоном, становится протопопом. Но когда Никон с царем Алексеем Михайловичем берутся за то, чтобы переделать русскую власть веры в византийскую веру во власть, начинают переписывать церковные книги и менять традиции богослужения, Аввакум становится главным в России защитником старой веры.

За годы церковного раскола, в изгнаниях и ссылках, за 14 лет земляной тюрьмы в арктическом Пустозерске протопоп пишет 43 сочинения, в том числе свое собственное знаменитое «Житие», тяжелый, страшный язык которого — в основном проклятия и отборная нецензурная брань.

И ясно, за что его с тремя единомышленниками заживо сжигают в срубе на площади спрятанного в низовьях Печоры городка.

Огонь еще пылает, когда из него вверх поднимается рука протопопа с двумя обращенными к небу перстами. По легенде, сам огонь в это мгновение говорит голосом протопопа: «Православные! Коли таким крестом будете молиться — во век не погибнете. А покинете этот крест, и город ваш песком занесет, а там и свету конец настанет! Стойте в вере, детушки! Не поддавайтесь лести слуг антихристовых».

Во все это не так уж и сложно поверить. Может быть, мы никогда и не слышим этот голос, но зато всегда знаем его. Потому что так к нам обращается не человек, а то, что мы от страха и заблуждений безошибочно называем дикой природой.

Сцена 3

За дикую природу в Нарьян-Маре отвечает Сергей Александрович Уваров. Он отвечает за нее не только фигурально, но еще и буквально, поскольку возглавляет региональное отделение WWF — Всемирного фонда дикой природы. Мы застаем Уварова за работой в небольшом офисе в окружении фотографий белых медведей, редких птиц и северных пейзажей. Выглядит Сергей Александрович как молодой, крепкий, спортивного вида борец, но рассуждает как борец не с плотью, а со сложными философскими сущностями, умеющий положить их на лопатки своей собственной простотой.

— Лучшие, как всегда, убили лучших, — так говорит Сергей Александрович о XVII веке в частности и о России вообще.

Уварову 34 года, у него трое детей. Свадьбу он праздновал когда-то прямо в Пустозерске, поскольку его жена руководила тогда пустозерским филиалом краеведческого музея.

Точнее так: имеет смысл, поскольку, как говорит Сергей Александрович Уваров, Пустозерск и есть родина смысла. Все, что надо знать человеку о мире, о его величии и хрупкости, о его притягательности и губительной силе, о его полноте и одиночестве в нем, — все находится здесь. Великие путешественники и изгнанники, глупцы и мыслители — все они были и будут тут. В месте, где живет дух мира, откуда начинается Россия, в самом ее диком, глубоком и простом понимании. Том самом вечном понимании, которое обычно не понятно, не приятно или даже смертельно опасно для русских людей.

Поэтому, кстати, единственный известный и подробный план Пустозерска сделан голландским предпринимателем, картографом и бургомистром Амстердама Николаасом Витсеном. В сочинении «Северная и Восточная Татария», которое он публикует в 1692 году, приводится карта первого российского города в Арктике, основанного, кстати, аж в 1499 году, но теперь уже довольно крепко и разумно устроенного, явно занятого каким-то своим, понятным и нужным делом, вполне процветающим, несмотря на близость северных и довольно ледовитых морей. Известно, например, что пустозерская таможня приносит доход российской казне аж до середины XVIII века.

Но не только процветание, надежды и амбиции, а еще и мученичество становится подлинной силой этих мест. Испытание глубины человека пустотой мира, в котором он живет, — вот самое страшное из доступных разуму наказаний. Оно холоднее снега, темнее земляной тюрьмы, в которой 14 лет сидит на хлебе и воде сосланный в Пустозерск неистовый, матерящийся Аввакум. Он знает: от заточения можно спастись, если одуматься и покаяться. Но никак нельзя спастись от самого себя. Ты и есть — главное заточение. Никогда нельзя выйти из него к людям, отдать себя можно только к Солнцу, Небу и Земле. Только шагнув в огонь безразличной вечности, можно остаться в каждом ее мгновении.

Вот из этого огня протопоп Аввакум и произносит в Пустозерске все свои проклятия людям, миру и России. Все они сбываются. Он проклинает царя и весь его род. Вскоре царь Федор Алексеевич умирает в возрасте 20 лет. Он проклинает и предает анафеме архиереев новой веры. Вскоре Петр I запрещает в России патриаршество. Он проклинает Пустозерск, и этого города больше нет на свете. Последняя его жительница Аграфена Андроновна Кожевина уезжает отсюда в 1962 году вместе со своей старенькой избой, разобранной и вывезенной в лучшие места.

На месте Пустозерска сегодня пустота. Сохранилось только кладбище. Вокруг бывшего города проложена Большая экологическая познавательная тропа, придуманная и устроенная Сергеем Александровичем Уваровым, краеведческим музеем и другими хранителями тайны этих странных, мучительных мест. Тропа как бы обозначает священные границы того, чего больше нет, а значит — наверняка есть и будет тут всегда. Не стоит постороннему нарушать эту границу, не нужно рассказывать о том, что именно находится за ней. Бог его знает, что может произойти. Пусть лучше это делают те, кто имеет на это право.

Сцена 4

Мы застаем Михаила Александровича Спирихина в кожаном кресле перед компьютером. Михаил Александрович одет в джинсы и клетчатую рубаху, и, если бы не морозы за окном и небольшая квартирка на Первомайской улице Нарьян-Мара, он вполне мог бы сойти за бодрого седого ковбоя на пенсии. Но на самом деле Михаил Александрович 32 года отработал в Нарьян-Марском морском порту. Сначала автослесарем, потом шофером и аккумуляторщиком.

Есть, впрочем, еще и другие обстоятельства, которые не дали Михаилу Александровичу ранчо, лассо, бич, стадо скота и какого-нибудь дикого красавца-мустанга. Последние 236 лет девять поколений родственников Спирихина жили в Арктике, в Пустозерске. На стене в рамке висит по этому поводу тщательно составленное Михаилом Александровичем генеалогическое древо, корень которого — священник Стефан Спирихин. В 1784 году он приехал служить во Введенскую пустозерскую церковь, с этого все и началось.

От всего, что случилось потом, сегодня остались только фотографии в компьютере, перед которым сидит Михаил Александрович Спирихин. Здесь много черно-белых архивных снимков, но в основном это сотни современных цветных карточек. На них — пустота и красота. Красные мхи, желтые листья, темная вода Печоры. Грибы, ягоды, деревья, трава. Спирихин фотографирует все это сам — каждый год он часто ездит туда, где стоял когда-то Городок, как называли Пустозерск жители поздних его поколений. Михаил Александрович перебирает снимки и говорит о том, что помнит и знает об этих местах.

«Надо просто один раз побывать там, и это навсегда. Нас отец с раннего детства возил туда. Для нас это был не Пустозерск, а просто Городок, так его тогда все называли. Я родился уже в Нарьян-Маре, но мне было три или четыре года, когда отец первый раз отвез меня туда со старшим братом. На лодке. По мелям. Мотор был у нас. «Москва» десятисильная. И вот приедем, посмотрим, а там стоят еще старые дома. Зачем он туда ездил и нас возил на это смотреть? Как это сказать? Притягивало. Родина. Я его понимаю. Для меня это тоже магнит. Меня всегда туда тянет. Как отпуск или свободное время — туда. Наловишь там щук, приедешь оттуда домой, чаю попьешь, и все, снова хочется ехать. Не знаю почему.

Вот старые фотографии. 1909 год. Сюда приезжал тогда архангельский губернатор Сосновский с фотографом. Вот Пустозерское волостное правление. Тут еще висит российский флаг. А вот церковь. Крестьяне пришли на крестный ход. А здесь вот жил пустозерский священник, вот его дом. Потом его разобрали на дрова. А вот дом Шевелевых, который перевезли потом в Нарьян-Мар, на улицу Тыко Вылки, и там сейчас находится Пустозерский музей.

Так. А вот наш дом, Спирихиных. Рядом с ним был когда-то старый, предыдущий, в котором жил мой прадед, а этот построен в 1923 году, после него уже ничего в Городке не строили. Это был последний дом, он сейчас стоит в деревне Устье, его перевезли, но больше там нет никого из Спирихиных.

А вообще вот самый последний дом в Пустозерске. Там жила Кожевина Аграфена Андроновна, вот она. Строгая бабушка была, я ее помню. Она уехала оттуда в Устье в 1962 году. Она выполняла сама все мужицкие работы. Ее все знали. Останавливались у нее, ночевали, она была последняя жительница там. Всех приютила, но была со всеми строга. Ее внуку сейчас 73 года, он так и живет сейчас в Устье. Иван Иванович, Ваня.

А вот кладбище. Черепа тут всегда были, кости. Лежали прямо кучами на земле. Их выдувало оттуда ветром. Ну а как? Вот зимой умрет тут человек, его же глубоко не закопаешь, надо же долбить. Так что черепа сами появлялись. Вот так в детстве возьмешь череп и удивляешься — все зубы на месте. Как жили! Это вот они жили на кислой рыбе. Кислую рыбу ели, и все зубы были на месте. Вот тебе и витамины. Безо всяких фруктов, без ничего.

Вот тут мой отец, а это его земляк — Семков Михаил Афанасьевич, участник трех войн. Финской, Великой Отечественной и Японской. Орденов было очень много у него, подполковник он был запаса. А вот памятник стоит пустозерскому писарю Петру Федоровичу Иванову, он был мой прадед по бабушкиной линии. Жители сами собрали деньги и поставили на них ему памятник, он был очень усердный, награжден тремя медалями. А вот эту оградку уже сделали мы сами. Я присматриваю за его могилкой, но она не в самом Городке, надо идти до нее около трех километров в лес, там такой Малый Бор, красивейшее место.

А вот 50-е годы. Пустозерск уже рушится. Никто в нем уже не живет. Не стало перспектив. Ездить туда было тяжело, все начали оттуда уезжать. Все вокруг стало угасать и до сих пор так и угасает. Деревни заброшены. А почему — не знаю. Наверное, заняться теперь нечем. Или неинтересно стало жить. Дома рушатся, люди скучают. Я тоже вот ездил в Пустозерск, но сейчас, чувствую, все, отъездил свое: проблемы со здоровьем, ноги болят. Детей своих возил туда, но у них не привилось. Сыну уже 44 года, дочери за 40, она в Архангельске живет со своей семьей. Продолжить-то традицию, получается, некому. Все. Здесь все кончается».

Нет. Не все, Михаил Афанасьевич. Есть еще линия горизонта.

Сцена 5

Елена Геннадьевна Меньшакова — высокая молодая женщина с короткой мальчишеской стрижкой. Она работает директором Пустозерского музея-заповедника, но говорит, что главное, в чем она хочет разобраться, — так ли это и кто она на самом деле по своей сути. Кем вообще сознают себя люди, что живут тут рядом с ней, на Севере, в Нарьян-Маре, в 20 километрах от Пустозерска, исчезнувшего места, где был заживо сожжен первый неистовый русский блогер протопоп Аввакум. У Елены Геннадьевны есть для решения этой задачи вполне современный и довольно модно сверстанный проспект, который называется «Пустозерск. Линия горизонта».

Формально это хороший рекламный плакат с планом достопримечательностей места, в котором ничего нет, но чтобы попасть сюда, надо что-то заплатить. Обозначены Малое и Большое грязные озера. Скульптура «Самоедский старшина». Роща танцующих берез. Река Гнилка. Крест ушкуйников. Еще с десяток краеведческих мелочей. Телефоны музея. Советы, как заказать экскурсию в эти тайные места. Кроме того написано, зачем сюда нужно обязательно добраться: здесь спрятана история последних 500 лет России.

Что мы такое важное прибавили к ней за 500 последних лет к миру, отчего из него исчезло все существенное? Неужели на несколько веков жизни и смерти действительно так уж влияет всего лишь третий палец при крещении, лишняя аллилуйя, одна только новая буква в слове Исус? И вот эта вот византийская попытка вставить самих себя в иконостас, сделать тайное явью, а ясность окружить таинствами — она что, правда до сих пор превращает города наши в музеи, а людей — в портреты на черной обгоревшей доске?

Ответов, как всегда, не существует. Где-то они там, в 20 километрах от Нарьян-Мара, спрессованы в четыре метра богатого и глубокого культурного слоя. Из него, кстати, растет на месте Пустозерска молодой кедр. Это единственный кедр на 500 километров вокруг! В прошлом году на нем даже появились вдруг шишки, и сотрудники музея думали впервые в русской Арктике собрать из них ореховый урожай. Но, странное дело, непонятно откуда прилетела вдруг кедровка. Откуда она вообще про все это узнала?! Но склевала, дрянь, все орехи, не пропустила ни одной шишки.

Вот, может быть, у нее и надо было спросить про судьбы России. Да она куда-то улетела, чертовка. Так что собирайтесь-ка, пока не поздно, в Пустозерск, спросите у птиц про Россию сами, если, конечно, повезет.