1.

Больше всего я боюсь привыкнуть. После года в карантине мне часто кажется, что так будет всегда. Жизнь сужается до места пребывания и расходится по кругу столь мизерного диаметра, будто мы перешли на верховой транспорт, а самолеты отменили вовсе. Сперва ты жадно ждешь, когда все это кончится: следишь за статистикой, слушаешься врачей, считаешь дни. Но постепенно перестаешь строить планы дальше вкусного, но монотонного домашнего обеда. Заменяя физическое перемещение духовным, перебираешься к экранам, особенно к тому, по которому показывают старые фильмы. В них тоже все происходит внутри, как в театре, поэтому они идут карантину. Старые книги также помогают, ибо отвлекают от газет, разносящих новости из внешнего мира, обычно — отвратительные. То ли дело Марсель Пруст или Томас Манн: тысячи страниц — и ни одной злободневной.

Но и это — периферия досуга. Центр его располагается там, где раньше не было ничего: в Фейсбуке. Что бы сейчас ни говорили о душителе свободы Цукерберге, отобравшего орудие опасного вранья у Трампа,

закрытые от внешних импульсов, мы бы вращались в среде, состоящей из себя и несчастных близких, которым от нас некуда деваться.

Нам неимоверно повезло, что пандемия разразилась сейчас, а не тридцать лет назад, когда она была бы куда более похожа на средневековую чуму: тотальный обвал без выхода. Компьютер спас экономику, позволив работать из дома. Сохранил — худо-бедно — образование за счет дистанционного обучения. Научился развлекать нас домашними концертами, спектаклями, даже футболом, пусть и при пустых трибунах. А «роскошь человеческого общения», которую Сент-Экзюпери считал высшей радостью, а Сократ — условием человеческого существования, в наших блокадных условиях обеспечивает незатейливая игрушка социальных сетей — Фейсбук, вступивший (вместе с последователями и подражателями) в золотой век своего общительного существования.

2.

Несмотря на опыт карантина, который радикально сократил число других в нашей жизни, современные психологи настойчиво уверяют, что мы социальные животные и нам абсолютно необходимо общество себе подобных. Специалисты называют даже точное число знакомых, которые составляют твой прайд, стаю, племя, круг, среду или, говоря другими словами, группу поддержки.

— У каждого, — говорят эксперты, — должно быть 150 знакомых, которые достаточно близки, чтобы прийти к вам на похороны.

Надо сказать, что этот критерий выбран точно и ответственно. Друзья штучны, приятелей считают дюжинами, но похороны собирают всех, кто уважает покойника — хотя бы формально, для галочки в собственных глазах. Поминки — это дипломатическая форма традиционных отношений с искусно выверенным этикетом.

ФБ, однако, решительно расширил спектр дружбы. Взорвав привычную иерархию, он вставил в нее принципиально новую категорию, которую русский язык, не подобрав достойного имени, зовет «френдами».

Я заметил, что каждый раз, когда соотечественники пускают в оборот английский термин, он заполняет лакуну, образованную не нуждой, а застенчивостью. Бойфренд, скажем, лучше сожителя, хотя это то же самое. В первом меньше физиологии, а ко второму прислоняется юриспруденция — вплоть до алиментов.

С френдами похожая история. Слово «друзья» обязывает ко многому. Так мы зовем тех, кого не стесняемся, или уж совсем посторонних, если забыли, как их зовут. Друг входит в то фатальное окружение, где есть место разве что жене, собаке или кошке: мы их любим, не задавая вопросов.

Френд — дело другое. Это фантомная личность с пунктирной биографией, сомнительной внешностью, необязательным именем. Мы знаем о нем лишь то, что тот согласен о себе рассказать или соврать. Это полувымышленный товарищ наших игр, которого ФБ облек в плоть необязательной беседы. Френд — партнер для интеллектуального флирта, а не серьезных отношений. Треть планеты пользуется им каждый день, и только маньяки принимают ФБ чересчур всерьез, но их быстро выгоняют.

Сетевое товарищество пережило стадию первобытного эгалитаризма, когда всех уравнивал доступ к Интернету. Повзрослев, ФБ разбил нас на страты с таким же успехом, как светское общество. В высших сферах патрициев сопровождают клиенты, которым, как саперам, позволяют ошибиться однажды.

вкусам и фобиям. Но всех объединяют поразительные, как у НЛО, свойства бестелесной дружбы в ФБ. Она не зависит от пространства, времени и гражданства. Словно тени в раю, френды парят в недоступном обыденному сознанию эфире, чтобы ненадолго соединиться, образовать занимательную фигуру и разойтись в поисках новых связей. В этой мимолетной мозаике общения мы находим опору и защиту от томительного однообразия внутреннего монолога.

«Когда я один, я в плохой компании» — так справедливо поется в ковбойской балладе.

Человеку, если он не будда, опасно слишком долго быть наедине с собой. Утратив материал для сравнения, мы и себе-то перестаем нравиться. Вот тут, спасаясь от отчаяния солипсизма, и приходит на помощь ФБ с его бесконечными ресурсами духовной близости, светской приязни, прикрытого воспитанием раздражения и чистой ненависти. Защищая нас от себя другими, экран ФБ транслирует иллюзорную реальность, которую мы выстраиваем сами и вместе.

3.

Я открыл ФБ ровно десять лет назад, когда сам был существенно моложе, а он — еще совсем в пеленках. Заразный, как семечки, ФБ отвлекал, развлекал и бесил примерно в одинаковых пропорциях. Никто толком не знал, зачем он нужен, и каждый пытался это выяснить, как говорила моя первая учительница, «в меру своей испорченности».

Многие считали его забором — и клеили туда что придется: интимные признания, скабрезные грезы, беззастенчивую саморекламу и прочую чепуху без всякой явной или тайной цели. Но уже тогда субстанциональную черту раннего ФБ составляла его бескорыстность. Он, конечно, приносил прибыль, но не нам, а Цукербергу, быстро занявшему в сетевом фольклоре роль одного из «Трех Толстяков».

В отличие от них ФБ не только эксплуатирует нас, но и попутно поощряет благодарнейшую из страстей — жажду творчества. Что бы ни привело каждого из нас в ФБ, рано или поздно все сводится к творчеству. Необязательно своему, но ведь отобрать и поделиться лучшим из чужого — тоже требует вкуса, азарта, хотя бы зависти.

Сам того не заметив, ФБ вырос в щедрый праздник самодеятельности, как считают одни. Или, как думают другие, самую большую в истории человечества свалку художественных отходов любительского производства. Не претендуя на бесспорные эстетические достижения, он берет числом, а не умением.

И политический фельетон разных партийных оттенков, и «жалобы турка», и кулинарное бахвальство, и непритязательная шутка, годная только для внутреннего употребления, и фотоэтюд с луной или кошкой, и, конечно, километры стихов — от лучших поэтов, ленящихся собирать их в книги, до домашней лирики, поток которой не в силах остановить даже близкие.

Многие годы я думал, что стенгазета осталась в старорежимном прошлом, но, судя по «ленте друзей», оказалось, что она выгребла из Леты, чтобы присоединиться к другим артефактам советской культуры вроде КВН и салата оливье.