За насмешками в адрес новой партии «Справедливая Россия — Патриоты — За Правду!» остался незамеченным один момент, знаменующий новый этап партийного строительства постдемократического периода. Партия СР-П-ЗП объявила, что ее учение всесильно, потому что верно, и помимо миллионов, готовых за нее голосовать, — она имеет еще и боевые отряды, некую «Гвардию Захара Прилепина». Не понял пока: возникающая у меня здесь ассоциация со штурмовиками Эрнста Рема является оправданием нацизма или же оскорблением большого писателя Земли Русской Захара Прилепина?

Это не только попытка институционализации титушек. Их уже неоднократно использовали и в Химкинском лесу, и в Екатеринбурге, но тогда они были просто какими-то анонимными «спортсменами», теперь же стали уважаемыми людьми, гвардией. Списки наверняка есть, официальные руководящие органы, аналоги воинских званий, финансирование и так далее.

Впрочем, хорошие новости про гвардию Прилепина и про него самого тоже есть. Источником информации о воинских подвигах Прилепина является сам Прилепин — не поверить, конечно, никак невозможно. Правда, когда некоторое время назад он поехал на Донбасс добровольцем, заняв должность политрука батальона, в доказательство его героизма появилась фотография, где герой стоит с задумчивым видом в пустом коридоре с винтовкой в руках. Зато буквально на следующий день он начал длительную поездку по расположенным далеко от Донбасса российским городам, рекламируя свои книги. Он бы хотел воевать, но не смог, не успел. Как в свое время Рогозин готов был отдать все за счастье оказаться в окопе под Славянском, но у него это все не взяли.

Любое государство желает контролировать поведение граждан. Где-то — очень объемно, добиваясь правильных с точки зрения властителей действий, — исполнения ритуалов, соответствующей канону одежды и так далее. Но постепенно в большинстве стран этот контроль стал сводиться к минимуму: к запрету лишь того, что мешает жить другим.

Дольше контролировались слова. В основном, конечно, в диктатурах, которые переполнены чем-то священным и неприкосновенным — символами власти, в основном. Нельзя говорить пренебрежительно о вождях, об их предках, о тотемах. Нельзя подвергать сомнению те достижения, о которых объявила власть: будь то рекордный урожай, даже если его не было, или очередное, удостоенное благосклонности верховного начальства литературное произведение. Нельзя, разумеется, высказывать несогласие с политическими постулатами власти. Но определенный контроль за словами сохраняется и во многих демократических странах: где-то нельзя отрицать Холокост, например, а где-то, наоборот, — говорить об участии в нем своих соотечественников.

Но для настоящей диктатуры контроля за словами недостаточно. Она не ощущает себя устойчиво и уверенно, пока не контролирует или не пытается контролировать чувства людей.

Любить — искренне! — то, что надо любить, а ненавидеть то, что предписано ненавидеть.

За этим стоит не только политическая прагматика — человек, любящий то, что велено, неопасен, а идентификация с властителями позволяет подданному сохранять лояльность режиму при любых провалах и при любом уровне несправедливости. За требованием правильных чувств и нечто большее — представление о правильном, «нашем» человеке.

Вспомните, что Родина начиналась, в том числе, и «со старой отцовской буденовки, что как-то в шкафу мы нашли». Справедливо предполагалось, что найти, например, какой-нибудь символ участия отца в Ледяном походе под руководством Каппеля в шкафу невозможно. И не только потому, что выживший и не репрессированный ветеран Белой армии свое участие в борьбе с большевиками старался бы тщательно скрывать, но и потому, что хороший человек и не мог быть нигде, кроме как в рядах красных.

В нашей стране попытка контролировать чувства надолго пережила массовый террор. Предписывалось не только то, как одеваться — дружинники с уголовным менталитетом высылались на улицы с полномочиями состригать слишком длинные волосы и портить слишком узкие (а чуть позже — слишком широкие) брюки, — но и директивно определялось, какая музыка и какая поэзия должны нравиться, а эстетических диссидентов, хоть уже и не сажали в тюрьму, но ограничивали в возможностях. Да и в недавние вполне вроде благополучные времена разгула плюрализма губернатор одной из наших областей (не хочу называть имя, поскольку человек добился в своей области очень впечатляющих результатов) запретил местным радиостанциям транслировать джаз. Он послушал и решил, что это неправильная музыка!

А сегодня не только сажают, причем все чаще за неправильные, оскорбляющие кого-то слова. Список оскорбляемых чувств, кстати, давно пора опубликовать для всеобщего сведения, как и список запрещенных к употреблению слов, которые тоже могут оскорбить чьи-то чувства. Власть взялась собственно за чувства — за то, что у нас в голове.

В пропагандистском ролике прилепинской партии его «гвардеец», объявляя себя народом, говорит, что народ не допустит беспорядка ни на улицах, ни — внимание! — в головах. Фельдфебель, данный нам за грехи наши в Вольтеры, предполагает выяснять, что у нас в голове, и наводить там порядок. Как следует этому порядку выглядеть, понятно. Россия — хранитель всего хорошего, противостоящая всему плохому, которое (плохое) и ополчилось на нас потому, что мы ему противостоим, прекрасно при этом развиваясь, что вызывает у этого плохого зависть и бессильную злобу. А мы в ответ сплачиваемся вокруг национального лидера, не обращаем внимания на отдельные трудности, вызванные действиями наших врагов, и продолжаем нести миру добро и свет.

Но как именно они будут наводить порядок? Лоботомией? Заглядываю в свою голову, в которой полный беспорядок, смотрю на Прилепина и его гвардейцев и понимаю, что ничего, кроме концлагерей, они и не предполагают. А вы с такой перспективой согласны? Или все-таки попробуем сопротивляться, а не просто радоваться их идиотизму?