Неупоминание

Эксперты считают, что формальных «с резолюциями» списков не существовало. Работа партийных, госкиношных и безопасности органов велась постоянно, подковерно и точечно. Но главное — в разнообразнейших формах. Например, неупоминание.

Допустим, приезжают «воронки» и забирают в ссылку гениального Николая Эрдмана и его соавтора Владимира Масса прямо на съемках «Веселых ребят» в Гаграх. И в любимой комедии Сталина (говорят, он хохотал до слез) вообще не было их имен… до нового тиража фильма в 1961-м.

Во время съемок «Волги-Волги» под хор «Эх, грянем сильнее! Подтянем дружнее!» арестовали и расстреляли оператора и соавтора режиссера Александрова — Владимира Нильсена, и оператором фильма вдруг стал значиться его помощник Борис Петров.

Но как быть с любимыми начальством картинами, где снимались популярные, хотя и репрессированные артистки Зоя Федорова и Татьяна Окуневская?

Муки сомнений мелких киночиновников разрешали на уровне Политбюро:

«Неупоминание» для советских чиновников — сакральный акт. Человек или фильм замалчивались, объявлялись несуществующими. О них в языческую эпоху тирана-божества нельзя не только писать, но даже публично интересоваться их судьбой.

Так возникали полочные фильмы и их несчастные родители-авторы. Временно или навсегда отлученные. А «полка» разрасталась и благополучно просуществовала до перестройки.

Похороненные заживо

Не упоминались не только репрессированные, но и «уехавшие», такие как Савелий Крамаров, Борис Сичкин. Случалось, и само кино изымали из проката и телевизора, а артиста из титров вырезали. В Гостелерадиофонде отлично помню бесчисленное количество ящиков с карточками: Снятый фонд (это временно спрятанные программы, например, классические концерты с эмигрировавшими оркестрантами) и Списанный фонд (кассеты рекомендовалось использовать для новых записей поверх старых, в том числе уникальных. На моих глазах стирали выдающиеся концерты Мравинского).

В Госфильмофонде запрещенные фильмы, как и карточки на них, хранились отдельно. О них даже научные сотрудники не ведали. Например, киноисследователи долгое время считали, что роскошная новаторская комедия «Новая Москва» Александра Медведкина не сохранилась. Да и сам режиссер-авангардист после ссылки фильма заметно потускнел, снимал в основном документальные картины вроде «Мир Вьетнаму» или «Пекин — тревога человечества». «Новую Москву» помиловали и вернули в «общий фонд» киноархива лишь в конце 80-х.

В рукописной версии справочника Вишневского о запрещенных фильмах было написано: «Не вышел». На карточках помечалось: «Не выдавать». Органы госбезопасности инспирировали очередную инициативу: к каждому фильму надо было делать «монтажные листы» фильмов (последовательное описание). В них вымараны имена репрессированных кинематографистов, ставших «врагами народа». Это руководство к действию: значит, и из титров имена исчезают.

Иногда приходилось жертвовать и самой картиной. Милейшие «Верные друзья», «На семи ветрах», «Бегущая по волнам» были изъяты из «действующего фонда» на 15 лет. Все из-за крамольного автора сценария Александра Галича, которого в 1971-м исключили из всех «творческих союзов», довели до третьего инфаркта и инвалидности, практически вынудили эмигрировать.

Фанера

В справочниках киноархива тех времен не отыскать нежнейшей картины «До свидания, мальчики!» узника ГУЛАГа Михаила Калика, истории о лириках и физиках «Лебедев против Лебедева» фронтовика Генриха Габая. Почему наказывали подобные безобидные картины? За что гнобили авторов прорывных, талантливых работ «История Аси Клячиной» или «Андрей Рублев»?

Андрей Кончаловский считает, что все дело в фактуре — уж слишком реальна: «Из советских фильмов тех лет буквально перла искусственность, пришедшая как наследство 30-х годов. Фанерные декорации, «нормальный портретный свет» по голливудским канонам. Мы это называли «фанера».

То есть эстетические разногласия приравнивались к политическим?

Символической смертью и тюрьмой наказывали и за своеволие. «Тени забытых предков» принесли славу Параджанову и… пробудили бдительность органов. Но обвинения в «симпатии к украинскому национализму» были лишь ширмой. Возмущала независимость, вольнодумие, непозволительная внутренняя свобода «художника-юродивого», который и говорит, и живет, и снимает, как вздумается. Да он с ума сошел! Его боялись, как огня, и на четыре года упрятали за решетку, где

Имя Германа старались не упоминать после запрета «Операции «С Новым годом!». Формально за «дегероизацию». Но Герман считал, что запретили просто «за все»: «За Быкова, за «абстрактный гуманизм». За жалость к людям в жестоких, чудовищных обстоятельствах проявивших слабость и сдавшихся в плен». Думаю, и сегодня Военно-историческое общество «вредную картину» Германа не пропустило бы. Не патриотична. И только в буфете «Ленфильма», как рассказывал мне Алексей Юрьевич, его, опального, разруганного, коллеги — в знак уважения — пропускали без очереди. Буфет «Ленфильма» восстанавливал истинные иерархии.

Только представьте себе, целые армии цензоров работали не покладая рук, воюя с непокорными авторами. Порой кажется, что их было больше кинематографистов. Когда терзали «Долгие проводы» и режиссера Киру Муратову,

Так что же их так возмущало в фильмах про хромоножку, мечтающую о любви, несчастную мать, истово верующего коммуниста? Эстетические разногласия? Чувство непричесанной правды? У них был просто животный нюх на «не свое», «чужое», на «заговор «не таких», нагло высвечивающихся талантом выскочек, не озирающихся на начальство.

С «пасынками» Госкино, попавшими в эти негласные списки, не хотели иметь дело. Режиссеры, разбивая лбы, протаскивали, пробивали Быкова, Высоцкого, Юрского… Они у начальства были на дурном счету. Иной раз не получалось. И роль Мейерхольда, предназначенную Ролану Быкову в фильме «Гори, гори, моя звезда», Александр Митта отдал Олегу Табакову, сыгравшему парафраз мученика Эйзенштейна.

Но самый наглядный пример «приговоренного и заживо казненного» системой — «Комиссар». За создание грандиозного мифа, поэзии «из крови и грязи», слов Гроссмана и музыки Шнитке — его автора Александра Аскольдова судили, прорабатывали, дважды исключали из партии, увольняли за профнепригодность с желтым билетом, приходили с обысками. Но в отличие от многих, Аскольдов не уступал. Оказался последним несгибаемым коммунистом: он не молчал, на всех заседаниях бился за картину, доказывал свою правоту, понимая, что если сдастся — фильм обкорнают до фонарного столба и в таком виде выпустят «в люди». Режиссер стал персоной нон грата, и ни Герасимов, ни Алов, ни Басов, как ни бились, не могли помочь. Делал под чужой фамилией заказной док про надувные конструкции, короткометражки, два документальных фильма про КамАЗ (туда он приехал рабочим). А бессонными ночами перемонтировал мысленно «Комиссара», свою единственную картину.

И вот все возвращается. Поиск врага, ресентимент — синдром ущербной агрессивности — героизация прошлого. Экран в унисон с линией партии и правительства взывает к единомыслию и подвигам ценой жизни. А осмелившиеся на свою позицию кинематографисты подвергаются обструкции и гонениям. И, как и прежде, важно даже не наказать, нужен языческий жест, росчерк невидимого красного карандаша на резолюции: «Смотри у меня!» А непокорных, «не таких» можно и в условный гроб заколотить… до следующей Оттепели.

Правда, Молоху неуютно во времена цифровых технологий. Непросто «банить» популярнейших актрис в эпоху YouTube, Instagram и TikTok. Да и видеосервисам и каналам вроде ТНТ, безусловно, их изгнание принесет ущерб.

Если эти условные списки перечитать, сложится коллективный портрет из сверкающих дарований, будто и выбирали самых лучших, без которых и история нашего кино была бы совсем иной. Серого цвета.

Ролан Быков, Владимир Высоцкий, Сергей Юрский, Инна Чурикова, Екатерина Савинова, Яна Троянова, Юлия Ауг, а теперь еще и Варвара Шмыкова, Александра Бортич…

Автор благодарит за помощь в подготовке материала Главного искусствоведа Госфильмфонда Евгения Марголита