«Нет, брат, земля — это, видишь, как шар круглый, — понимаешь?.. — продолжал дядя, очертив руками в воздухе подобие шара.

Мужик горько улыбнулся».

Ф. Достоевский. «Село Степанчиково и его обитатели»

1.

— Знаете ли вы, что миром правят педофилы, вроде Хиллари и Байдена, которых может одолеть один Трамп?

— Знаете ли вы, что он, надев маску Байдена, по-прежнему в Белом доме?

— Знаете ли вы, что штурм Капитолия — инсценировка, снятая в Голливуде?

— Знаете ли вы, что инаугурация — тоже инсценировка, снятая там же? Как, кстати, и налет террористов 11 сентября?

— Знаете ли вы, что леса в Калифорнии подожгли евреи с помощью лазера на орбите?

— И, наконец, неужели вы еще не видели, как Хиллари пьет кровь невинной девочки?

Если вы обо всем этом еще не слышали, то можете исправить положение с помощью одного клика. Многие так и делают. Сам я их лично не знаю, но среди моих знакомых таких не может не быть. Ведь почти вся Русская Америка голосует за республиканцев, среди которых 30 процентов верят всему перечисленному, кормятся информацией сайта QAnon и убеждены, что Трамп выиграл выборы. Впрочем, в последнее верят не 30, а 70 процентов республиканцев.

— Беда, — говорят эксперты, — не в том, что факты не соответствуют действительности, хуже, что сама действительность раздвоилась. Теперь это называют «кризисом реальности» и считают наиболее опасным вызовом из всех, с которыми мы, люди ХХI века, сталкивались.

Нельзя сказать, что мы его не ждали. Еще до того, как интернет узурпировал власть над нами, появился постмодернизм с его философией относительности. Тогда — в 80-х — она, в том числе и мне, казалась освободительной революцией, покончившей с «большим нарративом», который обслуживал тоталитарные режимы и неизбежно вел к коммунизму или фашизму. На фоне истории ХХ века представление об игровом, а не самодержавном характере реальности позволяло обновить шкалу ценностей, внести в нее ироническое сомнение и научить реальность множественному числу.

Так оно и вышло, но — боком. Интернет легко справился с тем, с чем мучились профессора.

Великая сетевая демократизация наградила каждого равными правами на правду. Или претензией на них. Упразднив редакционную иерархию, развалив информационную пирамиду, сравняв с землей вертикаль авторитета, интернет уравнял все точки зрения, предложив каждому выбирать свою. Без опоры на логику и знания он обошел по кривой наше сознание, чтобы захватить подсознание с его темными комплексами.

Дело не в том, что интернет заставляет верить в идиотские слухи, он предлагает те, в которые хотели бы поверить, но стеснялись, пока Сеть не нашла миллионы единомышленников. Разделенный на толпу комплекс (обычно неполноценности) выглядит уже не симптомом, а правдоподобной версией чего угодно. Так мы узнаем, что на самом деле земля — плоская, ковид — выдумка, вакцина — орудие порабощения, Трамп — мессия, Навальный — американский шпион.

Во всем этом интернет виноват не больше, чем ток в электрическом стуле. Слепой, глухой, он, как вся наука, делает то, чего мы от него хотим добиться. Лишенный свободы воли, он умеет отвечать на вопросы, а не задавать их. Но и этого достаточно, чтобы мы впали в панику, примеряясь к победе искусственного интеллекта, управляющего нами с помощью всемогущего Алгоритма. Утешает, что он действует не на всех: одни верят в плоскую землю, а другие все-таки нет.

2.

Ближе всего к массам я подошел в студенческие годы, когда перемежал учебу на филологическом факультете со службой в пожарной охране. Судя по тому, что вторую я вспоминаю несравненно чаще, чем первую, она и научила меня большему и лучше. И это при том, что за два года я лишь однажды столкнулся с возгоранием, которое загасил, помочившись на него, начальник караула Вацлав Мейранс.

От него я узнал много нового о стране, где мы жили. Прежде всего, что ею управляли исключительно евреи — и Брежнев, и Хрущев, и Сталин, и Ленин. Это убеждение разделяли все мои русские и латышские коллеги (безусловный алкоголизм не оставлял места для национальной розни).

Например — в Останкинскую башню, которую на самом деле давно спалили все те же евреи. Я не спорил, потому что увлекался в университете фольклором и пытался в пожарке добрать то, о чем не писал Пропп. Прежде всего, про евреев.

Мои пожарные даже не были антисемитами, и меня, получавшего 62 рубля 40 копеек, они в евреи не брали. Евреями для них была настоящая власть — от приемщицы стеклотары, не принимавшей бутылку с битым горлышком, до генерального секретаря, который мог делать, что хотел, но предпочитал гадости, открывая водочные магазины в 11, а по воскресеньям — в два.

Другими словами, евреи олицетворяли мировое зло, непобедимое и так далеко выходящее за пределы прагматизма, что их могущество не требовало оправдания в виде жалких мотивов, вроде прибыли. Всякая попытка найти смысл понижает градус, чего мои коллеги терпеть не могли.

3.

Прошло полвека. Я давно отошел от пожарного ремесла, но не так далеко, как мне казалось, если относительно трезвые, вполне взрослые, знающие алфавит и умеющие им пользоваться разделяют примерно ту же веру в заговоры, что и Вацлав Мейранс. Советский миф на него не работал, он твердо знал, что коммунизм ему не построят, что «Экран социалистического соревнования» не станет его любимой передачей, что Брежнев не будет отцом народов.

— Но развалившийся миф, — объяснял Юнг, — нельзя заменить реальностью. Еще и потому, что никто не знает, что это такое и как ее отыскать.

Как только зло нашло себе имя, оно стало ущербным — очевидным, и в мир вернулась надежда. Если нами управляют евреи, демократы, педофилы, ЦРУ или Хиллари Клинтон, то во Вселенную вернулся умысел. Пусть мы не в силах его расшифровать и усвоить, он, умысел, есть, а значит жизнью распоряжается не слепой хаос, от которого не дождешься пощады, потому что ему все равно, а разумная воля, подлая, извращенная, но умопостигаемая и доступная демонстративному разоблачению.

Вера в заговор помогает от отчаяния, которое охватывает тогда, когда вражескую власть заменяет случай. Вместо того, чтобы жить у него в плену, мы можем принять участие в войне добра со злом, какими бы невероятными эти сражения не представлялись тем, кто, как я, стоит над схваткой.

Самое опасное в этой ситуации то, что кризис реальности не лечится фактами. Напротив, от них миф пухнет. Неверующих автоматически записывают в противников, которые защищают тайны заговора, ссылаясь на их абсурдность. И чем больше аргументов мы приводим, тем яснее, что нам есть что скрывать. Логика тут бессильна, ибо психическая жизнь не знает лжи. Это как у Пелевина в «Омон Ра»: если кто-то поверит, что советские космонавты высадились на Луне, то так оно и будет, во всяком случае, в психическом пространстве, где коммунизм неизбежно побеждает всех, в нем сомневающихся.

Надежда в том, что всякий миф выдыхается. Особенно тогда, когда лишается своего демиурга, который долго и успешно творил и легитимировал фальшивые истины своего смутного времени. Такое уже было, когда в эпоху красной паники (во многом схожей с сегодняшней) маккартизм стремительно сошел на нет, оставшись без перегнувшего палку сенатора Джозефа Маккарти. Правда, тот хотя бы крепко пил.