31 января, 12:00 . Я в сквере и задерживаться здесь не собираюсь, уже понятно — никакой акции не будет, журналистов тоже нет. И гуляющих не видно. Разве что девушка с собакой. Но много полицейских и людей в штатском. Вот полицейские повели через сквер и пустую площадь какого-то очкарика с рулоном ватмана в руках. Вот еще одной не состоявшейся пикетчице, седой бабуле, не дали развернуть картонку с какой-то надписью и тем же путем повели в здание мэрии… Но минут через десять отпустили. Я подошла к ней с расспросами. Думаю, это и стало основанием для обвинения — нас уже снимали на телефоны двое провокаторов.

12:20. Возвращаюсь домой. Через квартал от сквера меня догоняют двое в штатском. Не представившись, требуют предъявить документы.

меня препровождают в здание мэрии, а потом во внутренний двор, в большой зеленый автобус.

12:30. Автобус полон, человек двадцать… Где они взяли столько задержанных? В сквере я их не видела. Потом узнала: народ хватали на подступах к скверу и площади — в кофейне, у библиотеки, банка…

13:00. Официальное время моего задержания, указанное в протоколе. Мы в ОВД на улице Рубина, стоим вдоль стен в узком коридоре. Снующие полицейские буквально задевают нас носами. Они перекликаются между собой, и мы узнаем, что задержано в этот день 47 человек.

Через полчаса меня уводят в комнату следственных действий.

13:30–21:30 . Комната, где я провела на ногах еще восемь часов. Здесь нет стульев, кроме тех, на которых сидят полицейские, опрашивающие задержанных. Задержанных, кроме меня, четверо, я буду называть их условно — девушка из кофейни, путешественница и бабуся с картонкой. Девушку из кофейни опрашивают первой, опрос длится около трех часов. В ее телефоне, который она безропотно отдает, полицейского интересуют соцсети, в первую очередь Telegram. Увидев группу Волкова, полицейский повышает голос:

— Ты целенаправленно пришла на митинг!

— Да не было митинга…

— Что делала на площади?

— Не была я на площади, я пила кофе. Возьмите видеозапись с камер наблюдения у кофейни. Мы договорились встретиться со знакомым, его зовут Дима, он член Российского союза молодежи, он должен быть на этой записи, он у меня в контактах, вызовите его как свидетеля.

(После суда, уже дома, она позвонила мне: подавать апелляцию не будет, родители выяснили, что видеокамер у кофейни нет, а свидетель, на которого она ссылается, зазывавший ее на встречу в этот день, оказался провокатором. Представил на нее ориентировку и обозначил ее как координатора акции.)

Невыносимо жарко, очень хочется пить, девушка-полицейский достает из своей сумки бутылочку с водой и одноразовые стаканчики. Каждому из нас достается по три глотка.

Телефон пока не отобрали, и я читаю ответные сообщения: дозвониться ни до дежурного, ни до начальника участка никто не в силах, местные журналисты пытаются выяснить мою участь через знакомых и родственников в силовых структурах (здесь, на юге, считают, что так куда действеннее). Редактор «Открытой газеты» Людмила Леонтьева просит, чтобы я дала трубку полицейским, она подтвердит, что у меня задание, но те трубку не берут.

В открытую дверь нашей комнаты видна стеклянная перегородка с надписью «Дежурная часть»,

Девушку отпускают домой, мы увидим ее только на следующий день в здании суда.

Полицейские не мешают нам тихонько переговариваться. Я, наконец, узнаю, что написано на картонке 65-летней пенсионерки Валентины Юрьевны: «Страна, просыпайся!»

Опрашивают путешественницу. Она из Тулы, остановилась в Кисловодске, вчера была в Архызе, завтра у нее оплачен тур в Чегем…

Полицейский отказывается смотреть вчерашние снимки Архыза в телефоне путешественницы: «В нужном месте в нужный час оказалась», — ехидно говорит он ей.

Узнаю, что человек пять после пятичасового стояния отпустили: тех, у кого дома дети, беспомощные старики или животные. Среди них задержанная в сквере девушка с собакой, молодая мамочка с африканскими косичками, еще одна, к которой пришел адвокат.

Догадываюсь, что меня вряд ли сегодня отпустят, прошли семь часов задержания, личность моя установлена.

21:30. Актовый зал ОВД. В нем — человек пятнадцать еще не опрошенных. В первом ряду и на сцене в поте лица трудятся «протоколисты». Наконец-то можно присесть, есть чем дышать, приоткрыто окно. С самого начала тут можно было без проблем разместить всех задержанных, количество сидячих мест позволяет. Почему этого не сделали? Зачем нужна эта многочасовая пытка спокойных людей, на вид ботаников — на ногах, в душном помещении, без воды?

Меня опрашивает старший лейтенант Попов, на протоколе пишу, что считаю свое задержание незаконным, попыткой воспрепятствования профессиональной деятельности, ссылаюсь на Конституцию и Закон «О СМИ». Писать объяснительную отказываюсь, ссылаясь на 51-ю статью Основного закона РФ. Старлей подзывает двух понятых засвидетельствовать мой отказ, который, как он дает понять, усугубит мое положение.

22:00–23:00. Опять на ногах, опять в битком набитой комнате, где оформляют административных: здесь откатывают пальчики (я отказываюсь), забирают под опись все личные вещи, распределяют народ по камерам. Требуют, даже у женщин, шнурки от обуви. Женщины сопротивляются, задают много вопросов. У маленького лысого майора, руководящего процессом, сдают нервы, он матерится и орет, что весь этот бардак ему надоел и что он ждет не дождется, когда же наконец подпишут рапорт о его отставке, который он давно подал…

Среди нас — 45-летний пенсионер, красавец-подполковник, бывший офицер Росгвардии: «Меня трудно чем-то удивить… но такого беспредела не ожидал». Уверяет, что в Росгвардии много порядочных.

При задержании он оказал сопротивление. Его единственного потом поставили враскорячку и обыскивали. Я не от него одного уже слышу, что подошедших людей в штатском, со спины выхватывающих телефон из рук, люди воспринимали как налетчиков, отбивались, кричали «караул!».

23:00. Камера. Два на три, три узких скамьи по периметру. Нас здесь шестеро. Есть окошко под потолком, не жарко. Соседняя камера побольше, но там ни окна, ни вытяжки и страшно жарко. Ночью две девчонки, которым там стало плохо, перебираются к нам. Камеры не убраны, не дезинфицированы, все щели в скамьях забиты бычками.

Мужских камер тоже две. А туалет с раковиной один, в конце коридора, общий. Там ни бумаги, ни мыла. Дверь в отхожее место не закрывается, а напротив — видеокамера. В отделении страшная вонь.

Мои сокамерницы — все с высшим образованием красивые женщины. Все не против, чтобы я указала их фамилии, но все-таки пусть будут под псевдонимами.

«Путешественница», она же профессиональный психолог. «Бильдредактор». «Художник». «Вкладчица» (пенсионерка 65 лет, задержана возле банка на площади). «Жена», 40 лет, то и дело плачет. Задержана вместе с мужем, но его, как и многих мужчин, поскольку камеры переполнены, увезли в полицию Минеральных вод. Очень за него переживает. Завтра ее ждет еще большее потрясение: мужу дадут пять суток.

Спать невозможно, поэтому говорим всю ночь.

Путешественница — о своей кругосветке, о том, что ей никогда не было страшно садиться в чужую машину и никогда не было проблем со стражами порядка ни в одной стране Европы, Латинской Америки, Азии. И что среди полицейских немало импотентов — профессионально выгорают. Наверное, она хороший психолог, потому что единственная из нас смогла заснуть в таком скрюченном состоянии и спала крепко, до утра.

Бильдредактор, высокая, модельной внешности девушка, единственная из нас то и дело стучала в дверь камеры и просила, «что положено по закону»:

— Господа полицейские! У нас все-таки пандемия, камера переполнена, но нет элементарных антисептиков, я очень боюсь заразиться, пожалуйста, будьте добры, у вас там на столе санитайзер, и выдайте нам маски.

— Да *** [шлюха], ты *** [офигела], что ли? Какие тебе, сука, на *** [хрен] маски? Это Россия!

Через 10 минут она опять стучит с очередной просьбой и снова получает порцию мата.

Но два раза ей удалось своего добиться. У «вкладчицы» ночью разболелась голова, она непрерывно стонала… Бильдредактор трижды ныряла в густопсовый мат и все-таки выпросила цитрамон. И на следующий день, в понедельник, тоже с третьего захода выпросила телефон, чтобы в присутствии полицейских позвонить на службу. Веселая и бесстрашная. Повезло тем, кто с ней работает.

Около полуночи меня препровождают в знакомую, уже пустую комнату, где накануне я провела на ногах восемь часов. Теперь предлагают стул. Мужчина в маске представляется сотрудником ФСБ, подполковником Юрием Михайловичем Дымовым. Говорит, что узнал о моем задержании из СМИ. Расспрашивает об обстоятельствах задержания и почему не защитилась специальным жилетом и редакционным заданием.

Объясняю, что уже много лет я — свободный журналист, работающий дистанционно. Печатаюсь в разных СМИ, редакции которых находятся в Москве и Ставрополе. Никогда не видела редакционное задание, высланное по электронной почте. Никогда не слышала, чтобы редакции заказывали жилеты нештатным авторам, тем более высылали их куда-то в провинцию. Эсэмэска от редактора «Открытой газеты» с просьбой написать заметку есть в изъятом телефоне… А постоянное место работы у меня — Фонд защиты гласности, я — собкор в СКФО. Фонд не занимается политикой, а мониторит нарушения прав журналистов, выпуская дайджест, в который мы, собкоры, сообщаем о любых поползновениях на прессу: отказ в информации, судебные иски, незаконные увольнения, нападения, аресты… Не даем никаких оценок, просто фиксируем. На акциях присутствуем как наблюдатели. Пятигорск в мои сводки не попадал, в основном Ставрополь, Дагестан, Чечня, Ингушетия.

— Вот какой смысл в моем задержании? — спрашиваю собеседника. — Ведь уже ушла по той же причине, что и 23-го: не о чем сообщать. Так нет же, догнали, задержали, посадили…

Получила сутки ареста, как и все остальные задержанные женщины.

Ночью к нам, «политическим», подсадили уголовницу-алкоголичку, которая, по ее словам, когда-то отсидела за драку с полицейским. Зовут Неля — на вид лет 80 (оказалось, 48). Рот не закрывается ни на секунду, в потоке мата прослеживается: вы бабы — дуры, если думаете в чем-то завтра убедить судью, там все решено и проштамповано, не хотите сесть на 15 суток — признавайте вину.

Потом она перешла в другую камеру.

Мои сокамерницы никогда не общались с журналистами, и им было интересно все, что я говорила. Никогда у меня не было столь благодарной аудитории, никогда меня так не слушали… Садиться чаще, что ли?

У меня были суровые родители, фронтовое поколение, не умеющее ласкать и хвалить детей. И я теперь понимаю, сама недалеко от них ушла. Но вот это поколение, сидящее со мной в камере, какое-то совсем другое: более открытое и веселое, абсолютно бесстрашное, не скупое на добрые слова, умеющее их говорить.

…Утром мы пытаемся, не стукаясь лбами, делать зарядку, разминаем затекшее тело. «Вкладчица» поражает всех, сделав шпагат на скамейке, а ей 65 лет, между прочим. Ни у кого нет расчески, салфеток, никто не рискует умываться в таком туалете. Измученные, потные, грязные, мы за ночь подозрительно стали похожи на правонарушительниц.

Мне приносят передачу, и все дружно радуются: там маски, салфетки, конфеты, печенье, сыр, пластиковые стаканчики, пакетики с чаем и кофе. Бильдредактор опять делает попытку выпросить теперь уже кипяточку, но вновь огребает по полной, хотя смена поменялась. Долго пытаемся растворить кофе в холодной воде.

В здании суда встречаемся с кормильцем. Узнаю, что это Магомед Аламов. В сквере он, как и его коллега Константин Гусев, были наблюдателями от общественного объединения «Комитет против пыток».

1 февраля, 14:00 . Здание Пятигорского городского суда. Сбитая в кучу, измученная толпа худеньких, как макаронины, молодых женщин, не понимающих, что происходит, и вальяжно плывущие в своих мантиях, как баржи, вершители их судеб. В каждую из мантий могли бы завернуться три «нарушительницы правопорядка».

Никому из нас не выдали в полиции копию протокола о задержании, хотя просили и требовали все. Никому перед судом не вернули телефон, чтобы сделать звонок адвокату. Ни разу не зачитали права — ни в полиции, ни в суде. Не дали ознакомиться с делом, с показаниями свидетелей. Уже дома, получив постановление суда, я узнала, что мои свидетели — Акименко А.С. и Матвеев К.В. По их показаниям, я «участвовала в публичных призывах и массовом одновременном пребывании и передвижении граждан в общественных местах, что повлекло нарушение общественного порядка или санитарных норм и правил… или помехи пешеходам и транспорту…» (КоАП, часть 1, ст. 20.2.2.).

Никому не дали бумагу, ручку и просто время, чтобы написать любое ходатайство: об адвокате, о приобщении видеозаписей с камер наблюдения на площади, о вызове свидетелей… Женщины сначала недоумевали, зачем нас привезли так рано, когда мужчин только начали пропускать через судебное сито, почему вообще их первыми, а не нас? Потом поняли — чтобы мы встречали их и узнавали: этому дали пять, этому десять суток… Точный психологический расчет. Ужас охватил девчонок — четверо разрыдались. Потом они радовались суткам ареста, считая это большим везением.

Красавец-подполковник тоже получил сутки. (Мы потом созванивались, он настроен дойти до ЕСПЧ).

Штамповал все эти решения (3–5 минут на человека) судья по фамилии Лихоман. Лет пять назад я написала о нем в «Открытую газету», статья называлась «Имитация торжества правосудия». Он тогда присудил мизерный штраф в 10 тысяч рублей владельцам мусоросжигательного завода вместо того, чтобы его закрыть в городе-курорте.

…У меня суд прошел как у всех. Его вступление: «Вы что хотите, как в 17-м? Там тоже именно так все начиналось!» Он — про «знаки отличия» для прессы, которых на мне не было, я — про роль наблюдателя общественной организации. Он — о провокационной роли журналистов. Я — о воспрепятствовании профессиональной деятельности.

Итого: административный арест на сутки.

Около 18:00 . Едем в автозаке в полицию, за вещами. Молодая мама с африканскими косичками включила в своем телефоне какую-то группу на английском языке и подпевает. У нее единственной его не изъяли, потому что отпускали до суда домой к детям — четырех и семи лет. Арест заменили штрафом.

— 10 тысяч, — говорит она. — Как раз получила детские пособия, отдам.

В полиции опять столпотворение, от нас требуют, уже по второму разу, отпечатки пальцев. Женщины просят ссылки на закон. Маленький лысый майор опять матерится и грозит, что все, кто не сдал отпечатки, будут сидеть еще сутки — плевал он на постановление суда. У меня нет сил, я спускаюсь в подвал, сдаю отпечатки, а потом брожу по коридорам, растопырив черные пальцы, потому что в туалете нет мыла. «Художница» и «пикетчица» от процедуры наотрез отказываются.

20:00 . Покидаю участок. А «художницу» (она потом звонила), действительно, продержали до утра, пока не сдалась. Отсидела 15 часов сверх суток.

Глубоким вечером позвонили из Москвы, из «Кавказского узла», расспрашивали о задержании и аресте. Утром читаю на сайте их заголовок: «В Пятигорске на митинге в поддержку Навального задержана…»

Сколько раз можно повторять: не было никакого митинга!