23 февраля 1937 года в Москве начал работу февральско-мартовский пленум ЦК. Новый нарком внутренних дел Николай Ежов зловещим голосом произнес:

— Не помню случая, чтобы кто-нибудь из хозяйственников и руководителей наркоматов по своей инициативе позвонил бы и сказал: «Товарищ Ежов, что-то мне подозрителен такой-то человек, что-то там неблагополучно, займитесь этим человеком». Таких фактов не было. Чаще всего, когда ставишь вопрос об аресте вредителя, троцкиста, некоторые товарищи, наоборот, пытаются защищать этих людей.

И на трибуну один за другим бросились участники пленума — обличать друг друга. В страхе за свою жизнь они доносили на сослуживцев, друзей и родных. Обвиняли в безумных и немыслимых преступлениях. Все выступавшие были верными сталинцами, руководителями партии и правительства или кадровыми чекистами. И все они сознавали, что любой из них может быть объявлен вражеским агентом и террористом.

Недавний член политбюро, оказавшись в тюремной камере, писал, обращаясь к Сталину: «Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я Ваш душой и телом». Сталина такие послания только веселили. Все, кого он приказывал уничтожить, были в его глазах преступниками, и он не нуждался в судебном подтверждении их вины. Он сам решал, кто виновен, а кто еще нет.

Революционное чутье

22 ноября 1917 года глава советского правительства Ленин подписал декрет № 1 о суде, который отменил все старые законы. Все! Страна вступила в эпоху беззакония – в прямом смысле. Разогнали суд. Заодно отменили институт судебных следователей, прокурорского надзора и адвокатуру. Взамен учредили рабочие и крестьянские революционные трибуналы — «для борьбы против контрреволюционных сил в видах принятия мер ограждения от них революции и ее завоеваний, а равно для решения дел о борьбе с мародерством и хищничеством, саботажем и прочими злоупотреблениями торговцев, промышленников, чиновников и прочих лиц».

В «Руководстве для устройства революционных трибуналов» говорилось: «В своих решениях революционные трибуналы свободны в выборе средств и мер борьбы с нарушителями революционного порядка». Если председатель трибунала постановил, что перед ним преступник, значит так и есть. Трибуналы руководствовались революционным чутьем и социалистическим правосознанием. Так формировались представления о праве и судопроизводстве.

В 1919 году ВЦИК (законодательный орган) утвердил положение о революционных трибуналах. Председателя и двух членов трибунала велено было подбирать «из числа ответственных политических работников». Не юристов! ВЦИК разъяснил: трибунал, получивший право приговаривать к смертной казни, сам решает, вызывать ли свидетелей, приглашать ли защитников…

Суд под руководством партии

Нарком юстиции Николай Крыленко втолковывал судьям:

— Я бы начал с заявления о том, что социалистическое правосознание, а не старый закон — это тот принцип, на основании которого мы действовали.

И уголовный кодекс 1922 года требовал от судей выбирать наказание, опираясь на «социалистическое правосознание».

На пленуме ЦК Анастас Микоян, кандидат в члены политбюро, объяснил, как осуществляется правосудие:

— Северо-Кавказский комитет решил по отношению к двум случаям, неслыханным, садистски-возмутительным случаям, применить решительные меры, вплоть до высшей меры наказания.

Секретарь ЦК Станислав Косиор его поправил:

— Это не Северо-Кавказский комитет решил, а суд решил.

Микоян не согласился:

Кто-то из зала поинтересовался:

— Нарком юстиции Крыленко что скажет?

Микоян уверенно ответил:

— Он промолчит, потому что он — член Центральной контрольной комиссии партии и не может отстаивать независимость суда от партии.

7 августа 1932 года появилось постановление ЦИК и Совнаркома, которое провозглашало хищение государственной и общественной собственности особо опасным преступлением, караемым смертной казнью. И наркомат юстиции запретил судьям выносить мягкие приговоры по делам о хищении зерна. Но некоторые судьи говорили, что у них рука не поворачивается отправить человека на 10 лет в лагерь за мелкую кражу, совершенную ради того, чтобы прокормить детей.

На январском пленуме ЦК в 1933 году наркомюст Крыленко возмущался несознательными судьями:

— Мы сталкиваемся тут с глубоким, впитанным с молоком матери предрассудком и традициями старых форм правовой буржуазной мысли, что этак нельзя, что обязательно судить, исходя не из политических указаний партии и правительства, а из соображений «высшей справедливости».

Роскошное алиби

В Москве, в Колонном зале проходили громкие судебные процессы: «шахтинское дело» («вредительская организация буржуазных специалистов в Шахтинском районе Донбасса», 1928 год), процессы по делам «Промпартии» («вредительство в промышленности», 1930 год), «Трудовой крестьянской партии» («вредительство в сельском хозяйстве», 1930 год), «Союзного бюро ЦК РСДРП меньшевиков» («реставрация капитализма в стране», 1931 год). Все процессы, на которые приглашали иностранных дипломатов и корреспондентов, были одинаковыми. Задача: показать стране и миру, что повсюду действуют вредители. Они-то и мешают восстановить промышленность и вообще наладить жизнь. А вредители — бывшие капиталисты, дворяне, белые офицеры, старые специалисты. Некоторые из них — агенты империалистических разведок.

Иностранцы с изумлением констатировали, что все обвиняемые сознавались в чудовищных преступлениях! Они не понимали, что обвиняемые думали только об одном — как выжить. И безоговорочно признавали свою вину. Эти процессы рисовали картину разрушения «вредителями» экономики страны, создавая Сталину роскошное алиби, которого хватило на десятилетия.

Многие годы партийные юристы доказывали, что политическая целесообразность важнее норм права и судьи должны руководствоваться революционным чутьем. В 30-е курс изменился. Идеи отмирания государства, судов и законов были отвергнуты как «левацкие перегибы». Сталин понимал, что никакие записанные в законах права человека не помешают власти делать то, что она считает нужным. Напротив, закон должен стать инструментом власти. Понадобился не законник, который заботится о строгом соблюдении закона, а юрист-крючкотвор, способный любому сомнительному дельцу придать законную форму. Ключевой фигурой стал Андрей Вышинский, назначенный прокурором СССР. Он требовал: нельзя арестовывать без санкции прокурора. Но прокуроры никогда в ордере не отказывали.

Прокурор СССР Вышинский до начала суда просил политбюро вынести приговор: «Обвиняемых, являющихся зачинщиками и организаторами изложенных выше вопиющих преступлений, полагал бы приговорить к высшей мере наказания — расстрелу, остальных — к длительным срокам лишения свободы».

И это соблюдение закона?

Вышинский писал: «Советский суд — этот ответственейший орган пролетарской диктатуры — должен исходить и всегда исходит исключительно из соображений государственной и хозяйственной целесообразности».

«Соблюдение процессуальных норм не требуется»

В июле 1937 года все партийные комитеты, органы НКВД и прокуратуры получили инструкцию, подписанную Сталиным, наркомом внутренних дел Ежовым и прокурором СССР Вышинским: «О порядке проведения и масштабности акций по изъятию остатков враждебных классов бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников».

Нарком Ежов подписал приказ № 00447 о начале 5 августа 1937 года операции, которую следовало провести в течение четырех месяцев. Все края и области получили разнарядку: сколько людей им следовало арестовать. Арестованных делили на две категории. По первой категории расстреливали, по второй — отправляли в лагерь на срок от 8 до 10 лет.

Вышинский отправил шифротелеграмму всем прокурорам: «Ознакомьтесь в НКВД с оперативным приказом Ежова от 30 июля 1937 г. Соблюдение процессуальных норм и предварительные санкции на арест не требуются».

Приговор определялся заранее.

«Товарищу Сталину

Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду: на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников — 200 человек.

Прошу санкции осудить всех к расстрелу».

Найдено 383 таких списка.

Суды оформляли заранее вынесенные приговоры.

Оправдательный приговор — брак

Когда-то за закрытыми дверями глава ведомства госбезопасности Генрих Ягода упрекал своих подчиненных:

— Я уверен, что вы все даже не знаете процессуальных норм, а они нам очень нужны. Больше скажу. Вы даже не знаете, что нам дозволено и что нет… Представьте, что дело, в котором вы уверены, в котором документально доказано преступление, в суде не пройдет, то есть суд оправдает обвиняемых. Ведь может суд допустить ошибку, тем более, что суды у нас еще не окрепли.

Иногда смежники действительно ставили судей в тупик.

Нарком внутренних дел Белоруссии Лаврентий Цанава разоблачил контрреволюционную организацию, в которую включил крупных минских чиновников.

Прокуратура СССР позже установит: «Арестованные в результате применения к ним незаконных методов дали на предварительном следствии ложные показания с признанием своей вины в контрреволюционных преступлениях. Эти показания были получены путем избиений и пыток, и в последующем все арестованные от своих показаний отказались».

Белорусское дело рассматривала Военная коллегия Верховного суда 27-29 мая 1940 года. Подчиненные Цанавы сработали настолько плохо, что Военная коллегия шестерых оправдала! Но нарком внутренних дел никого из оправданных Военной коллегией Верховного суда СССР не освободил.

Пленум ВС СССР 25 марта 1943 года вынес частное постановление: «Довести до сведения соответствующих органов, что оправдательный приговор Военной коллегии, вынесенный еще 25 мая 1940 года, до сих пор не приведен в исполнение и что лица, подлежащие по приговору освобождению, до сих пор находятся под стражей».

Мнение Верховного суда значения не имело! Оправданные высшей судебной инстанцией продолжали сидеть. Один из них, бывший председатель ЦИК БССР (фактически президент республики) Михаил Стакун умер в тюрьме с оправдательным приговором в руках.

Цанава и его сослуживцы исходили из того, что исполняют миссию государственной важности.

Бубновый туз на спину

После войны маршал Жуков попал у Сталина в опалу. Сажали близких к маршалу генералов. Герой Советского Союза генерал-лейтенант Владимир Крюков, в войну командовавший кавалерийским корпусом, дружил с Жуковым. Крюкова посадили в сентябре 1948 года. Следом арестовали его жену Лидию Русланову, замечательную исполнительницу русских народных песен.

Генерал провел за решеткой 5 лет. В 1953-м его освободили и реабилитировали.

Он рассказал, как в министерстве госбезопасности следователь его предупредил:

— Ты уже не генерал, а арестант. Станешь запираться, будем бить, как сидорову козу.

Крюков возразил:

— Я еще подследственный.

Следователь подвел его к окну:

— Вот видишь там народ? Вот они подследственные. А ты уже осужден. От нас на свободу возврата нет. От нас дорога только в лагерь.

Главный вопрос: зачем Сталин все это затеял?

Он видел, что его решения не воспринимаются в стране так уж безоговорочно. Нужен был страх, без него система не работала.

Массовый террор напоминает сход лавины. Она не выбирает жертвы, а давит все живое. Поэтому жертвами становились и люди, невероятно далекие от политической и общественной жизни, и партработники, и чекисты, которые отправлялись вслед за своими жертвами. Арестовывали самых преданных слуг режима, обожествлявших вождя. Когда за ними захлопывалась дверь камеры, им казалось, что это ошибка или козни обманывающей хозяина свиты. Но такова была система.

Вышинский из прокуроров превратился в министра иностранных дел. Он рассказывал своим заместителям, что присутствовал при расстрелах. Вспоминал, как в подвале Лубянки собрали группу осужденных за участие в оппозиции. Привели молодого партработника, который озорно и с недоумением воскликнул: «Мать твою! Куда я попал?» Но вместе со всеми получил через глазок в стене положенную ему пулю.

Отойти в сторону?

А зачем нужны были аплодисменты в зале суда при вынесении приговора? Власть нуждалась в постоянном подтверждении того, что она выступает от имени всего народа. Любое несогласие, сомнения, недоуменные вопросы — удар по самолюбию, серьезная травма для вождя. На митингах и собраниях градус эмоций поднимали так, что люди сами начинали требовать крови. И, выходило, что уничтожение врагов — воля народа. Поколения воспитывались в атмосфере ненависти, постоянного поиска врагов и их методичного уничтожения. Одни надеялись, столкнув другого в пропасть, спастись самим. Другие видели, что репрессии открывают дорогу наверх и спешили отличиться…

Идеологические кампании носили тотальный характер, поэтому непозволительны были попытки остаться в стороне. И люди аплодировали смертным приговорам. Это свидетельство разрушения морали и нравственности. Но это и эффект толпы, который имеет большое значение для тоталитарного общества.

Если все вокруг, решительно все восторгаются смертным приговором, то как в ревущей от счастья толпе демонстративно отойти в сторону? Отстраниться? Сохранить хладнокровие? Скептически взирать на стоящих рядом? Кто не жил в тоталитарном обществе, тот не поймет, насколько это страшно — оставаться иным, чем остальные.