Мингазовы

Альфира — стройная, юркая, успевающая делать сто дел сразу. Она хозяйка дома большой семьи Мингазовых. Во дворе же территория принадлежит Салавату Мингазову. Вокруг запчасти, колеса и другой очень нужный хлам, в котором Салават знает толк — он работал трактористом.

За домом — многочисленные хозяйственные постройки, где испуганно жмутся, увидев чужаков, овцы, отдыхают коровы и топчется лошадь.

Дом Мингазовых — один из десяти оставшихся в Старом Муслюмове домов (раньше здесь было 750 дворов). В начале 90-х люди с удивлением узнали, что их земля, дома и огороды с 40-х годов под облучением: радиоактивные отходы сбрасывал в местную речку Течу комбинат «Маяк», спрятанный за забором закрытого города Челябинск-40.

— Кампания «Переселение» началась в 2006 году, — вспоминает Альфира. — До этого мы жили как обычно. Поля засеяны были, картошку сажали, студенты приезжали урожай собирать. Совхоз до 1991 года работал. Мы в речке купались. Гуси, утки там плавали, ряску набирали для домашней птицы… Никто и не знал про радиацию.

Мы беседуем на кухне. Хозяйка разливает горячий чай, обязательно добавляя молоко. На столе — домашняя сметана, густая, как масло. Разговор у нас неторопливый.

…Альфира родилась через год после взрыва. Жила так, как и все; может, уставала быстрее. А потом выяснилось, что у нее врожденный порок сердца. Салават родился за месяц до взрыва. Его младшая сестренка умерла от рака крови в 28 лет.

— Семья моего папы на берегу жила, после бани сразу в воду ныряли, — подключается к беседе соседка, заглянувшая на пару минут на огонек. — Их в 1957 году переселили. Получается, кто на берегу жил, тех отселили без объяснения причины, а всех остальных оставили. Отец от рака почек умер.

Собеседники вспоминают, что в 90-е годы к ним приезжали специалисты из ФИБа (Филиал института биофизики в Челябинске), обследовали жителей, кого-то увозили в больницу в Челябинск на несколько недель.

— Там исследуют влияние радиации на организм человека, по анализам видно, что именно накапливается в организме, какую дозу облучения человек получил, — вступает в разговор Рустам Хасанов, руководитель общественной организации «Маяк-57 Наследие». — Кто-то ездит на обследование, поэтому примерно знает, что с ним происходит. А другие не ездят — добираться в областной центр и обратно нужно за свой счет.

Собравшиеся бурно обсуждают положенные им льготы. 129 рублей в месяц за проживание на загрязненной территории. 100 рублей на лекарства, при том что местные около пяти тысяч ежемесячно в аптеках оставляют.

— Я из семьи, где было семеро детей, — говорит Альфира. — Пятеро уже умерли.

Когда началась программа «Переселение», многие решились на переезд. Рассчитывали уехать подальше от радиации. Их переселили, назвали село Новое Муслюмово.

Их дома снесли, а они весь свой скарб, землю с огородов на новое место перетащили. Пешком сюда ходят. До нового села от нас метров 700.

Новое жилье оказалось холодным, построенным второпях, по дому приходилось ходить в валенках. Да и комнаты маленькие.

Стрелочники

— Из Муслюмово людей отселяли двумя способами, — рассказывает Надежда Кутепова, юрист, защищающий права пострадавших от аварии на ПО «Маяк». — Выдавали жилищный сертификат по федеральной целевой программе «Жилище», но право на его получение было не у всех, только у нуждающихся. Другой способ — это программа 2005–2010 годов, которая была принята «Росатомом» под давлением экологических организаций. «Росатом» выделил 600 миллионов рублей и заключил договор с «Маяком», чтобы тот провел программу добровольного отселения жителей. В свою очередь «Маяк», который должен был выдать деньги взамен на дома, юридически не хотел этого делать, потому что сдаваемые дома тогда бы числились как собственность на его балансе.

В результате был создан Фонд содействия отселению Муслюмово, через который и проводились деньги для отселяемых муслюмовцев. Впрочем, деньги быстро закончились. Еще до того, как всех переселили. А самым заметным результатом программы стало возбуждение уголовного дела по ст. 159 УК РФ (мошенничество) в отношении руководства фонда.

Как было установлено следствием,

из положенного им миллиона 550 тысяч рублей уходили ООО «Ресурс-Плюс», фирме-однодневке. Деньги исчезли, Родионов скрылся в неизвестном направлении, а виновным суд признал Губанова, приговорив его к четырем годам условно.

В декабре 2011 года «Росатом» завершил работу по отселению в Челябинской области. Муслюмовцев официально признали переселенными.

Село миллионеров

— «Росатом» предлагал переселенцам по миллиону рублей на покупку жилья в другом месте, — вспоминает Альфира. — Мы тоже хотели взять участок на эти деньги, чтобы дом построить ближе к железнодорожной станции. А нам ответили: пока свой дом не снесете, деньги не дадим. А куда нам тогда переселяться? На пустую землю. В землянке там жить, что ли? Мы искали на станции дом, но там по 800–900 тысяч самые дешевые. А здесь у нас такой большой добротный дом… У нас тут и газ, и вода проведены. А там воду таскать из колодца нужно. Думали-думали — и решили остаться.

Особенно местных обидела в этой истории чиновничья хитрость: чтобы получить миллион от «Росатома», нужно выписаться всем членам семьи, оставить одного хозяина — вот его якобы переселяют и дают адекватную стоимость жилья для одного. А куда детей девать? Или престарелых родителей? Их в программе не учли. Теперь в старом Муслюмово на улице нет ни освещения, ни нормальной дороги. Да и самого Муслюмово в документах больше нет. О тех, кто не переехал, просто забыли.

— Это зона отчуждения, здесь строить нельзя, — замечает Рустам. — На этой земле кадастровая палата не зарегистрирует ничего.

— Я видела в документах, что села Муслюмово уже нет, нас перевели в состав села Новое Муслюмово, — говорит Альфира. — В паспорте у нас еще стоит прописка, а юридически этого населенного пункта уже нет.

— Теча ведь никуда не делась. Если летом возле реки замерить радиацию, то будет 250 микрорентген в час, а норма — 24.

Кирпичи и дерево из разрушенных в Муслюмово строений использовались для строительства новых домов в других деревнях. Все, что не утащили деревенские, свезли на берег Течи. Там и сегодня огромный могильник, где гниет и постепенно стекает в реку радиоактивный мусор.

Впрочем, переезд в Новое Муслюмово от радиации тоже не спас бы.

— До строительства села нужно было воду найти, из речки же не возьмешь, — рассказывают наши собеседники. — Где скважину бурить? Месяцев семь искали, брали пробы в разных местах… Оказалось, дома построили на радоновой подушке (_газ радон и _продукты его распада провоцируют рак легких и лейкемию. — Ред. ). Поэтому здесь запрещено рыть погреба. Школу новую торжественно открыли, а потом на месяц закрыли. Оказалось, радон так сильно фонил, что это было опасно для людей. Что-то там забетонировали и пустили детей за парты…

У Мингазовых трое детей, все остались в Новом Муслюмово. У сыновей проблемы с сосудами, как и у многих односельчан.

— Понимаете, это деревня, — тихо говорит хозяйка дома. — Здесь люди не любят свои болячки обсуждать. А так в любой дом зайдите — в каждой семье онкология.

— Почему здесь остаются дети? — задумывается Альфира. — Деревенская жизнь нравится. У нас тут лес, летом ягоды и грибы собираем. Внуки играют во дворе — раздолье. Куда нам ехать? Где нас ждут? Мы никому не нужны. Если уедем, быстрее умрем.

— У нас все было: и больница, и магазин, и баня, и школа, — вздыхает Салават. — Как во сне все это осталось.

Погорельцы

Супруги Нигаматьяновы, Рафаил и Венера, родились в Муслюмово. Здесь жили и их родители.

— Мой отец умер в 42 года от рака желудка, — говорит Рафаил. — Брат умер в 45 лет, невестка — в 48. У всех онкология. Я один еще жив.

Мы разговариваем в доме Мингазовых. Гости чувствуют себя неуютно, сидят в верхней одежде, на лицах — медицинские маски.

— Мы не смогли переехать, чтобы воспользоваться миллионом, — вздыхает Венера. — У нас дом сгорел раньше. Когда люди стали переезжать, мы тоже хотели строиться на новом месте. Но тут же требование — снести свой дом сначала. Пока собирались, сносить стало нечего. Кириенко (Сергей Кириенко — на тот момент глава «Росатома». — Ред. ) как-то на вертолете сюда прилетал. Муж его спросил, куда нам обращаться, чтобы программой по переселению воспользоваться, тот ответил, что все вопросы — в администрацию Кунашакского района. Мы обратились туда, нам ответили, что денег нет. Понимаете, все дома же были «Росатомом» посчитаны, под них выделен фонд. Мы хотим знать: куда в таком случае делись наши деньги?

По словам Нигаматьяновых, влияние радиации они чувствуют каждой клеточкой организма. Хуже всего — хроническая усталость.

— Молодые умирают, чаще от рака. Государство нас просто кинуло. Когда пытаешься хоть как-то решить вопрос, всегда предлагают это сделать за откат: два миллиона дадим, но вы полмиллиона назад верните. Но почему так? Где наша вина, что эту землю облучили? А мы умираем потихоньку.

Лишние люди

Село Татарская Караболка находится почти на восточной границе ВУРС, в 30 километрах от эпицентра взрыва. Там по-прежнему живут люди, рядом с заброшенными стоят добротные ухоженные дома. Но иллюзия жизни рассеивается, когда видишь школу. Уже два года она закрыта — навсегда. Нет детей — нет развития.

— У нас, получается, будущего нет, хотя вроде бы и газ провели, — рассуждает Лилия Сулейманова, жительница Караболки. — Детей много, а возят их в соседнюю деревню. Там, где нет школы, молодежь семейное гнездо вить не станет.

Мы разговариваем с Лилией в пустом зале небольшого ресторанчика. Она с мужем открыла его после возвращения с Севера. Семья полжизни деньги копила, чтобы начать свой небольшой бизнес на малой родине.

— Сын хотел купить здесь участок земли, чтобы дом построить, но ему отказали в кредите, — разводит руками Лилия. — А причиной отказа стал радиационный след. Сын возмутился: мол, покажите документы. Но менеджер ничего показать не смог. То есть нам отказывают в кредитах, потому что мы живем на облученной территории, а в список деревень, пострадавших от взрыва, включить отказываются.

— Деревня вымирает, — говорит Светлана Абдрахимова, уроженка Татарской Караболки. — Скотина гуляет по кладбищам, а их здесь аж восемь. Решили огородить. Я поехала к председателю сельсовета: может, они помогут с деньгами на ограду? Во всей деревне 300 человек прописанных осталось, с кого собирать? А он мне: «У вас восемь кладбищ, мы где на такое количество заборов денег наберем?»

Смета спасения

Сегодня местные уверены, что после взрыва Татарскую Караболку даже не пытались переселить.

— Тут кто-то сказки рассказывал, что местные с вилами военных встретили. Чушь! — уверена Светлана Абдрахимова. — В Русскую Караболку, что в двух километрах отсюда, когда пришли переселять, военные с людей просто срывали одежду до нижнего белья, закидывали всех в грузовые машины, ничего не разрешали брать. У местных на глазах расстреливали собак, коров… А тут якобы пришли, а им не дали ничего делать. По документам, должны были переселить в 1958 году. Обсчитали, в какую сумму это государству обойдется, и все на этом. Иногда думаю: может, правы те, кто говорил, что оставили нас для эксперимента?

Весной 1958-го в Русскую Караболку народ потихоньку потянулся обратно. Там дома снесли, но кое-какие вещи еще можно было найти. Да и церковь устояла, хотя ее несколько раз взрывали. Чтобы у местных не было желания сюда возвращаться, приказали разобрать храм вручную. Разбирать заставили мусульман из соседней Караболки, а потом из церковных кирпичей построили в Татарской свиноферму.

Впервые о взрыве на «Маяке» Светлана узнала в старших классах. Ночью под одеялом пряталась с радиоприемником, слушала «Голос Америки», там говорили о Кыштымском взрыве. Девушка задала вопрос отцу, тот ответил, что об этом нельзя говорить.

— У нас в институте начальную военную подготовку вел бывший военнослужащий, — вспоминает Светлана. — Однажды он рассказал про ядерный взрыв, показывал картинки, а для большей убедительности вспомнил, как участвовал в ликвидации последствий взрыва на «Маяке».

Ну как не может? Мы же есть. Он на нас потом смотрел как на привидения.

На момент взрыва в селе насчитывалось 1270 дворов, два колхоза и почти 5 тысяч человек.

Отсюда до «Маяка» по прямой — 30 км. После взрыва облако поднялось и пошло на село. Основная масса радионуклидов выпала на истоки речки Караболки и на Бугайские болота.

— Был поднят вопрос, чтобы водопровод сюда провести, раз река заражена, — говорит Лилия Сулейманова. — Но потом все заглохло. Речка была признана негодной и для скотины, и для людей. А ведь нам никто ничего не говорил, никаких предупреждающих знаков на берегу не устанавливали. Местные там и стирали, и скотину поили, и сами пили.

Эхо взрыва

С Натальей (имя изменено. — Ред. ) мы общаемся в машине. Она просит не называть ее настоящее имя, потому что деревня не прощает слабости.

— Моя мама училась в школе, когда на «Маяке» взорвалось хранилище, она рассказывала, что их сняли с уроков собирать картошку. И это было очень странно: они грузили машины, а те увозили овощи не в хранилище, а за деревню, где сваливали в свежевырытые ямы. Дед убирал зерно возле Русской Караболки, это километра два по прямой. Погода была ясная, солнечная. Когда взрыв случился, небо почернело и будто буря пошла. Черный туман часа два стоял, потом осел. Взрывная волна была такая, что если бы не жатка, комбайн бы перевернулся. А потом снова стало солнечно. Позже у деда опухла рука, стала как валенок. Увезли его в больницу в Кунашак. Долго не могли понять, что с ним. Месяца четыре дед провел в больнице, опухоль спала.

Наталья говорит, что в селе в каждом доме онкология. Кого взрыв во взрослом возрасте застал, те еще долго жили. У детей здоровье быстрее пошатнулось, а у следующего поколения и того хуже.

— Когда я родилась, у отца внезапно отказали ноги, — говорит Наталья. — Лечили от ревматизма, потом решили, что проблемы с сердцем. Он пятый в семье, а умер первым.

Родители Натальи обследовались в ФИБе. Наличие радиации зависело от того, в каком именно месте человека застал взрыв.

— У мамы в организме больше цезия, у папы — стронция, от этого и зависит, какие именно болезни запустятся, — продолжает Наталья. — Но оба этих компонента вызывают генные мутации, которые могут передаваться детям, внукам… Когда именно выстрелит, знать невозможно.

Едва сдерживая слезы, она рассказывает, что ее сын родился с гемангиомой (доброкачественная опухоль. — Ред. ). У дочери до двух лет ежемесячно поднималась температура до 40. Врачи не могли понять, что это. А когда Наталья упомянула, что приехала из Караболки, возмутились, почему она сразу об этом не сказала. После двух лет эта странная болезнь сошла на нет. Но в 10 лет у девочки диагностировали геморрагический васкулит (заболевание с преимущественным поражением капилляров кожи, суставов, желудочно-кишечного тракта и почек. — Ред. ), у нее воспалились сосуды ног.

— Откуда все это у детей? — спрашивает Наталья. — Наверное, какая-то мутация. Сейчас выросли, обоим немногим больше двадцати.

Наташа вспоминает себя пятилетней девочкой, удивляется, как сильно болели ноги. Бабушка мазала мазью «Индовазин» свои колени, и внучке мазала, потом укутывала ножки шалью…

— Самое страшное, что этот взрыв отразился и на моей внучке, — уже не сдерживаясь, плачет Наталья. — Она родилась с шестым пальчиком на руке. Причем это не отросток, а полноценный пальчик с ноготком. Возле ушка какой-то отросток… Малышке всего четыре месяца; непонятно, что еще внутри организма. Недавно у нее начались остановки дыхания. Месяц пролежала в больнице. Делали КТ под наркозом — все хорошо. Объяснения этому нет. Диагноза нет, а на операцию даже по пальчику не возьмут без диагноза.

Совершенно секретный… диагноз

После смерти мужа Мансуфа Абдрахимова живет одна, но в просторном доме всегда тепло — дети и внуки без внимания и заботы ее не оставляют.

В комнате на письменном столе замечаю книгу «Зулейха открывает глаза», закладка примерно в середине.

— Я сыну постоянно говорю: возьми, прочитай, как мы в те годы жили, — замечает мой интерес к книге хозяйка.

Мансуфе давно за семьдесят, Татарскую Караболку любит искренне. Ее предки переселились сюда еще в 1600 году: одни пришли из Казани, другие — из Крыма. Поэтому в роду Абдрахимовых есть и брюнеты, и блондины. Пчеловоды с крепким здоровьем ЧП на «Маяке» пережить смогли, но потом, из поколения в поколение, радиация взяла свое.

— Я училась в пятом классе, когда произошел взрыв, — вспоминает Мансуфа. — Нас погнали собирать овощи. Голыми руками. Мы соревновались, кто больше соберет, веселились… Картошку увозили в яму за селом, но я слышала, что кто-то ее оттуда воровал, а потом продавал на рынке. Помню, старший брат с женой ходили к стогам сена. Им сказали снаружи вычесывать и сжигать, остальное отвозили на ферму скотине. Никто не понимал, почему выращенное нами добро нужно уничтожать.

Много лет для местных жителей история с радиацией оставалась тайной за семью печатями. Почему-то ягоды и грибы запретили собирать. Даже милицейские кордоны на подходе к лесу выставили. Но дети все равно находили лазейки.

В 90-е в Караболку зачастили люди с дозиметрами. Их интересовали сено, одежда, еда и даже зола в печках. При этом сами специалисты тихо признавались, что им запрещено называть реальные данные о радиации, поэтому для местных их всегда занижали. То же самое и в ФИБе, куда карабольцев приглашали на ежегодные обследования. Там их заводили в барокамеру, делали какие-то манипуляции, но о результатах не говорили.

— Брат, сестра, зять сестры, племянница умерли от рака… Да не сосчитать уже всех, — вздыхает Мансуфа.

Как-то на каникулах им привезли кипу карточек из ФИБа, которые нужно было заполнить. Муж, директор школы, попросил ее помочь — вписать данные о рождении, членах семьи и болезнях односельчан. При этом предупредили, что онкологию вписывать нельзя. Надо было писать что-то типа: умер от сердечной недостаточности…

***

В Татарской Караболке стоит памятник пострадавшим от радиации. Поставлен на общественные деньги, а вот место для него долго не могли согласовать с администрацией района. Селяне хотели, чтобы памятник установили возле мечети, рядом с кладбищем. Чиновники решили иначе — поставили его на территории закрытой навсегда школы, на фоне заржавевших качелей и детских турников.