23 августа. Для меня — день исторический, главный день в моей жизни… Утром Лужков и я собрались у Попова для обсуждения злободневных тем — и рутинных, и стратегических, вытекавших из особенностей момента. Внезапно в кабинет вошел с хитрющей улыбкой Шахновский, управляющий делами правительства Москвы, и протянул Попову лист бумаги. Попов прочел, хмыкнул и передал Лужкову. Лужков прочел, хмыкнул и передал мне. Беру лист, а это — написанное печатными, вкривь и вкось буквами письмо Государственного секретаря РСФСР Бурбулиса на имя Горбачева — о необходимости приостановки деятельности зданий ЦК КПСС на Старой площади. С одобрительной резолюцией Президента СССР, последнего Генерального секретаря ЦК КПСС.

— Выполняйте, Евгений Вадимович, — ласково и весело сказал Попов.

И я пошел выполнять.

Телефоны правительственной связи — на столе, что, конечно, сильно облегчило работу. Первый звонок — начальнику городской милиции (ГУВД Москвы) генерал-майору Мырикову:

— Николай Степанович, направьте в мое распоряжение две роты ОМОНа к зданию ЦК КПСС на Старой площади. Старший офицер должен встретить меня на углу Ильинки и поступить в мое распоряжение. До моего приезда пусть выставят спаренные патрули у всех подъездов комплекса зданий ЦК КПСС.

— А с чем это связано, Евгений Вадимович? Чье это распоряжение? Да у меня сейчас и сил таких в наличии нету. На весь город готова только одна рота ОМОНа.

— По решению Президента СССР, Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева производится временная приостановка функционирования зданий ЦК на Старой площади. Мэр Москвы Гавриил Харитонович Попов поручил мне провести необходимые действия. Николай Степанович, вы будете выполнять распоряжение Президента СССР?

— Конечно, буду, Евгений Вадимович, только вы покажите нашему командиру распоряжение президента.

— Конечно, спасибо за помощь, Николай Степанович.

— У меня есть поручение мэра Москвы выполнить решение президента СССР о закрытии комплекса зданий ЦК КПСС на Старой площади. Я сейчас туда выезжаю. Предупредите руководство охраны комплекса, чтобы встретили и оказали всяческое содействие.

— Я понял.

Подождал минут 30 и поехал, плохо представляя, что буду делать дальше.

На углу Ильинки уже встречал Дмитрий Иванов, командир и создатель московского ОМОНа, удержавший ОМОН от поддержки ГКЧП и сыгравший два года спустя важнейшую роль в подавлении вооруженного мятежа пропарламентских сил в Москве. Он доложил, что все подъезды блокированы его сотрудниками, ожидающими дальнейших указаний.

Мне показалось, что настроение у него радостное: похоже, что и ему чертовски хотелось избавиться от партийного монстра.

Подошел рослый человек с умным симпатичным лицом и представился как комендант комендатуры по охране административных зданий ЦК КПСС — майор Фролов. Смотрел со смесью любопытства и иронии: примерно так смотрел бы человек, который хотел сказать: мы, дескать, всегда успеем отвалить и вернуться, а вот сколько вы, ребята, тут дров наломаете?!

— Кто старший по зданию? — спросил я.

— Управляющий делами ЦК КПСС Николай Ефимович Кручина.

— Проводите.

— Вы все же покажите бумажечку.

Я предъявил все тот же «волшебный листок», майор хмыкнул почти так, как сделали это до него Попов и Лужков, и повел меня…

Входим в кабинет. Все, как положено: ковровая дорожка, стол у противоположной торцевой стены с портретом Горбачева, длинный стол (для совещаний) параллельно стене, маленький приставной столик, за который я и уселся. Сопровождавший меня товарищ как-то неопределенно заметил: «Вот тут к вам, Николай Ефимович», и ненавязчиво испарился.

Сидевший передо мной плотный широколицый человек лет 65 заметно волновался, но старался держать себя уверенно, как хозяин положения — сказывалась многолетняя привычка руководить большими коллективами, большими делами и… большими деньгами.

— Вы по какому вопросу?

— Вы знаете почерк и подпись своего руководителя?

— Какого?

— Вашего Генерального секретаря, Михаила Сергеевича Горбачева.

— Конечно, знаю.

— Тогда ознакомьтесь.

Протягиваю «волшебный листок».

Кручина берет его уже заметно дрожащими руками. Долго читает. Его лицо становится сначала розовым, потом — красным, потом — багровым.

— Вам все понятно?

— Да.

— Дайте приказ всем работникам очистить помещения ЦК. Мы возьмем его под охрану.

— Это невозможно. Здесь — значительные материальные ценности, секретные сведения, мы должны составить комиссию, провести инвентаризацию, передать все как положено на хранение.

— Все, что нужно, сделаем без вас. Понадобитесь — привлечем к работе.

— Я не представляю, как своевременно оповестить всех работников. Вот пусть рабочий день окончится, и, когда все уйдут, мы и очистим помещения.

— Насколько я знаю, именно сейчас здесь ведется уничтожение документов, говорящих о преступной деятельности КПСС. Мы, к сожалению, не закрыли вас раньше, но тянуть сейчас не будем. У вас есть радиосвязь системы гражданской обороны?

— Есть.

— Вот и сделайте необходимое объявление.

— Но это невозможно. Здесь — значительные материальные ценности, секретные сведения, мы должны составить комиссию, провести инвентаризацию, передать все как положено на хранение.

И пошло переливание из пустого в порожнее. Было ясно, что идет простое затягивание времени для решения каких-то неизвестных мне задач.

В кабинет вошел Шахновский, подошедший вместе с целой колонной демонстрантов, пришедших закрывать здание ЦК.

— Сейчас подъедет Саша Музыкантский (префект Центрального округа столицы), — сказал он.

Он подсел за «мой» столик, и продолжилось нудное препирательство по принципу «бог есть — бога нет». Меня такой ход событий вполне устраивал: было видно, что собеседник понемногу успокаивается и начинает чувствовать, что он снова контролирует ситуацию. Когда стало ясно, что он уже не ждет никаких новых сюжетов в нашем диалоге и совсем расслабился, я сильно ударил кулаком по столу перед самым его лицом и рявкнул:

— Хватит дурака валять! Делай, что тебе сказано!

Кручина «сломался», обмяк, вспотел и снова побагровел. Пришлось налить ему стакан воды, чтобы он хоть немного успокоился и вызвал своего заместителя. Им оказался бывший руководитель комсомола Виктор Мироненко.

— Проводите их, — сказал Кручина.

— Куда? — спросил Мироненко.

— Нам нужен радиоузел системы гражданской обороны, чтобы сделать объявление о закрытии зданий ЦК, — объяснил я.

В это время, как потом мне рассказали, шло заседание парторганизации ЦК КПСС, на котором обсуждался дальнейший характер действий. Кроме того, по всем этажам действительно лихорадочно уничтожались конфиденциальные документы и (для многих это было важнее всего) шла интенсивная скупка в буфетах ЦК остродефицитных тогда продуктов (колбасы, сыра, вина, водки и прочего).

Не могу сказать, что Мироненко удивила эта новость. Похоже, о принятом решении знали в этом здании если не все, то уже многие. И проверили, и перепроверили.

Втроем (Шахновский, Мироненко и я) мы двинулись по, как показалось, бесконечным коридорам, куда-то спускаясь и поднимаясь.

На одной из лестниц шедший чуть позади Шахновский предложил:

— Жень, давай бросим жребий, кто сделает объявление.

— Я уже бросил.

— И кто? — спросил Василий.

— Я, — ответил я.

Наконец, взлетев на лифте на какой-то 5-й этаж, мы вошли в кабинет, который оказался центром «распашонки», откуда был вход направо, неведомо куда, и налево — в тот самый радиоузел. Он — ах, незадача — оказался заперт. А радист — ох, какое невезенье — куда-то запропастился. В самой же комнате, в которую мы вошли, народу было уже немало. Среди них запомнился своей активностью и стремлением поговорить еще один бывший первый секретарь ЦК ВЛКСМ — Виктор Мишин.

Мы с Шахновским стали не столько участниками, сколько объектами небольшого митинга — с криками о беззаконии, произволе, угрозами и презрительным высмеиванием. Дав еще немного пошуметь, я зевнул, демонстративно посмотрел на часы и сказал:

Если бы кому-нибудь пришло в голову в этот момент поинтересоваться, кем мне это поручено, в какой процессуальной форме, на каком основании! Конфуз был бы изрядный!

Но нет!!! Вместо всех этих, казалось бы, естественных вопросов внезапно нашелся радист и при нем ключи. Как-то суетливо радист показал мне: вот на этот стульчик садитесь, вот на эту кнопочку нажмите, вот в этот микрофончик скажете.

И тут я испугался: как же я сяду в лужу, если сейчас от волнения у меня в горле пересохнет так сильно, что не смогу и слова сказать. Осрамиться в такой исторический момент!

Но все-таки сажусь, нажимаю, говорю. Бог миловал, голос оказался в порядке, пришлось только позаботиться, чтобы моя манера говорить очень тихо не проявилась в эти минуты.

Сказанное помню очень отчетливо, словно это было вчера:

Нажимаю кнопку. ВСЕ!!! Уф, вроде бы вышло как по писаному. И дались мне эти аресты. Хотя, с другой стороны, иначе ни на кого мои призывы не подействуют.

Сзади кто-то осторожно потрогал за рукав. Оборачиваюсь — Мироненко.

— А вы не могли бы повторить то же самое еще раз, но только представиться. А то непонятно, кто делает такое заявление, — попросил он.

— С огромным удовольствием.

И действительно, если бы не Мироненко, природная скромность не позволила бы запечатлеть себя в истории.

Снова нажимаю кнопочку и повторяю:

«Внимание, внимание! Говорит радиоузел гражданской обороны комплекса зданий ЦК КПСС! У микрофона генеральный директор департамента мэра Москвы Евгений Савостьянов.

В соответствии с решением Президента СССР, Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева и на основании распоряжения мэра Москвы Гавриила Харитоновича Попова сегодня, 23 августа 1991 года, с 16 часов прекращается работа в зданиях ЦК КПСС.

Все находящиеся в зданиях должны покинуть их не позднее 16 часов. Лица, оставшиеся в здании после этого времени, будут арестованы».

Вышли из радиорубки. 15.23. В общем-то чувствовал себя неожиданно спокойно. Попросил проводить нас в кабинет Кручины. Придя туда, застали в кабинете Музыкантского. Кручина уехал. Начали осваиваться в роли новых хозяев, новой власти. Революция свершилась.

Через несколько минут вошел Мироненко:

— Ваши люди останавливают на выходе сотрудников, обыскивают их, отнимают у них вещи.

Да, это уже перебор. Вышли на улицу. Там действительно стоит толпа горожан, сквозь которую протискивается поток убегающих сотрудников цитадели компартии, да и всего мирового коммунистического движения. Толпа их действительно обыскивает. Кое-что, наверное, действительно отнимают.

Бывшего первого секретаря Московского горкома КПСС Прокофьева кто-то награждает пинком и подзатыльником. Надо все это прекращать.

— Друзья! Не мешайте эвакуации персонала из здания. Дайте закрыть эту лавочку побыстрее и навсегда.

Люди взрываются криками радости и… возмущения: «Так они не просто уходят. Они, вон, колбасу и рыбу копченую тащат!» (Напомню, что по милости коммунистов в 1991 году колбаса и копченая рыба были роскошью почти невиданной.)

Коллективное озлобление лучше всего снимать шуткой.

— Да, ладно, — говорю, — последний раз тащат. Пусть закусят напоследок.

Люди посмеялись и успокоились. Посвистели, конечно, однако больше выходящим из здания никто не мешал. А со своим прогнозом «Пусть закусят напоследок» я ошибся.

Попросил подъехать депутата Моссовета Александра Соколова и представил его сотрудникам охраны как нового коменданта здания.

Задачи — обеспечить опечатывание помещений, охрану, постепенную ревизию содержимого. Договорились с Музыкантским, что для предания Соколову хоть какой-то легитимности решение о его назначении будет оформлено распоряжением префекта Центрального округа.

К 16.00 все сотрудники разбежались, здание опустело. Советская коммунистическая лавочка была навсегда закрыта. Так закончилась история КПСС — партии, виновной в гибели десятков миллионов людей.

Спустя много лет нашел ответ на интересовавший меня вопрос: почему хорошо образованный Бурбулис написал записку на имя Горбачева столь корявым почерком? В первый момент подумал: «Страхуется, что ли, Геннадий?» А потом было недосуг.

А дело было так. Бурбулис получил тревожный сигнал о том, что в зданиях ЦК уничтожаются документы, когда шел тяжелый разговор Ельцина и Горбачева перед его встречей с депутатами России, закончившейся публичным унижением Горбачева и торжеством Ельцина. Именно в ходе этого разговора Ельцин заставил Горбачева снять только вчера назначенных Моисеева, Шебаршина и Трушина (соответственно — министром обороны, председателем КГБ и министром внутренних дел). Бурбулиса к президентам не пускали, и он надиктовал текст по телефону охраннику Ельцина — Коржакову, поджидавшему шефа в приемной. Коржаков продиктованное накарябал со всеми исправлениями Бурбулиса и, не переписывая, отдал Ельцину, выжавшему из Горбачева подпись, хотя всего за два дня до этого Горбачев на пресс-конференции заявил, что своей целью видит реформирование КПСС. Так что в некотором смысле именно записка, накарябанная бывшим сотрудником 9-го главного управления КГБ СССР под диктовку Бурбулиса, и резолюция Генерального секретаря ЦК КПСС закрыли коммунизм в России!

Начали первичный обход помещений и на 6-м этаже встретили одного из наиболее известных в московском правительстве людей — Евгения Быстрова. Вместе с группой сотрудников он быстренько сворачивал какую-то аппаратуру. На мой изумленный вопрос, что это он тут делает и почему не ушел из здания вопреки приказу, взмолился:

— Мужики (сложившиеся отношения такое обращение допускали), это узел специальной секретной связи Генерального секретаря. Здесь прямой телефон в Вашингтон. Еще 30 минут — и нас тут не будет.

Обсудив нештатную ситуацию и пошутив: мол, жаль, что не успели позвонить Бушу в Вашингтон, пошли навстречу интересам государственной безопасности.

В коридорах порванные листы бумаги, на некоторых дверях оторваны ручки, кое-где сорваны и унесены телефонные аппараты. Шкафы распахнуты, вещи разбросаны в полном беспорядке. Налицо все признаки панического бегства…

24 августа хоронили погибших на Садовом кольце Кричевского, Комаря, Усова… Печальное расставание затмило в этот день и уход Горбачева с поста генсека ЦК КПСС, и его призыв к ЦК КПСС самораспуститься, и формирование вместо парализованного союзного правительства Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР во главе с Силаевым и в целом укомплектованного людьми, лояльными Ельцину.

За всеми этими событиями как-то выскочило из головы, что 25-го мне нужно лететь в Швейцарию на философский семинар, организованный известным американским филантропом Полем Гетти-младшим, сыном крупнейшего нефтепромышленника. В другое время такой возможности только порадовался бы: общаться с умными людьми, говорить на отвлеченные темы. А тут — явная несуразица. В такие-то дни тратить неделю (столько времени должен был длиться семинар) на философские прения… Но не отказался и срочно стал готовиться к отъезду.

Ночью — неожиданный звонок от явно взволнованного Соколова, продолжавшего тянуть лямку коменданта комплекса зданий на Старой площади.

— Жень, тут какие-то люди бегают, что-то происходит.

Приехали на Старую площадь. Вместе с Соколовым и сотрудниками охраны ходили по длинным коридорам. Людей не видели, но замечали мелькающие тени, а в кабинетах, куда заходили, ощущался запах только что сожженной бумаги. Понятно было, что тайная жизнь там продолжалась, полностью законсервировать комплекс не удалось, да при имевшихся у нас силах это невозможно, своей надежной гвардии у нас тогда не было. Обеспечить порядок и охрану сами мы не могли. Наверное, упустили момент привлечь активистов «ДемРоссии» к патрулированию помещений. Не было опыта пары-тройки революций за спиной…

Предупредил охрану, что руководству об упущениях будет доложено, сказал Соколову, чтобы срочно привлек к патрулированию помещений надежных ребят из защитников Белого дома и первого в Москве частного охранного предприятия «Алекс» братьев Андрея и Валентина Косяковых, с которыми мы взаимодействовали не раз.

Утром улетел в Цюрих.

Первое впечатление от Швейцарии: путч у нас, а БТР возле здания аэропорта — у них. Странно.

Встретивший меня наш высокопоставленный дипломат демонстрировал чудеса предупредительности (в МИДе ходили слухи о предстоящем изгнании всех, проявивших лояльность ГКЧП, а посольство в Швейцарии вполне попадало в этот список), довез до Санкт-Морица (примерно три часа — и полстраны позади). Я разместился в гостинице-шале и сразу почувствовал на себе отблески славы — оказался звездой местного масштаба. А как же — демократ, из тех, кто победил ГКЧП. Интерес был большой, рассказывать и объяснять приходилось так много, что основной теме семинара почти не уделял внимания.

Познакомился с этим престижнейшим курортом, поразился магазину военного снаряжения (все, вплоть до гранатометов, что естественно для Швейцарии с ее военным комплектованием по принципу ополчения).

Но на второй день все кончилось. Выйдя на кофе-брейк на балкон, заметил женщину, лежавшую топлесс в шезлонге балконом ниже. Перерыв продолжался час, и весь этот час она натирала себя кремом. Как по голове дубинкой — что я ТУТ делаю?! В Москве ТАКОЕ, а тут сиськи по часу кремом натирают!!! Пошел к организаторам, извинился, обменял билеты и на следующий день, 28 августа, — в Москву!

В аэропорту меня встретил Шахновский, сказал: «Жень, ты присядь».

— Зачем?

— Ну ты присядь, присядь, у меня для тебя новость.

Интересно. Сажусь.

— Жень, пока тебя не было, ГХ (так мы между собой называли Попова) представил тебя на должность начальника управления КГБ по Москве и Московской области.

И началось!..

Евгений Савостьянов