Я думал, немного отпустит в такси, но куда там. Мы ехали в белом, как крахмал, тумане. Может быть, даже и не ехали, а совершали скачки через какое-то непонятное пространство, заполненное красными тормозными огнями невидимых машин и плывущими где-то вверху фосфорными шарами фонарей. Через редкие просветы были видны деревья, столбы и провода, как будто сделанные из старой свалявшейся ваты и вывернутые неведомой силой наизнанку. Когда я вышел из машины у гостиницы, снег оказался сухим и мелким, как песок. Из тумана ненадолго появлялись темные силуэты разного размера и, как бы не касаясь даже земли, которой больше, впрочем, и не существовало, уплывали из виду. Мне показалось, что это люди, но у них нет лиц.

Одевшись в гостинице в амуницию циркового пони, я еще раз вышел на улицу. Судя по адресу в брони, это был центральный проспект Якутска имени Ленина. Я был так уверен в вожде мирового пролетариата, который придумал, спланировал и построил все переулки и проспекты моего внутреннего мира, что не сомневался: я быстро разберусь в случившемся. Но, похоже, все известное мне действительно больше не работало. Я не смог вообще никуда дойти и хотя бы куда-нибудь попасть. Я видел прилавки с замороженной рыбой, торчащей из картонных коробок, как мины, предназначенные для неизвестной пока еще войны. Рядом не было ни души. Я поднимался по ступеням к закрытым дверям. Я видел здания больших торговых центров, в которых, судя по надписям, никто и ничего не мог бы себе купить.

Пытаясь найти всему этому определение, я призывал на помощь весь свой скудный дар воображения и — увы — небольшой интеллектуальный багаж, которого, впрочем, раньше всегда хватало, чтобы заварить себе в дорогу лечебный сбор из травы скепсиса и культурного корня. Здесь были художник Тропинин и его «Портрет неизвестного в черном сюртуке». Работа неизвестного художника первой половины XIX века «Мальчик с погремушкой». Серов. «Лошадка». Архип Куинджи. «Лунная ночь». Шишкин. «Сумерки». И даже Иван Айвазовский. «Героиня Боболина с охотниками прорывается под градом выстрелов на катере сквозь турецкий флот, блокировавший Навили в 1827 году». Холст. Масло. (Странным образом все это я увидел через пару дней в Национальном художественном музее Республики Саха на улице Кирова, 9, но об этом, видимо, я расскажу уж как-нибудь потом, если пойму, как такое вообще могло случиться.)

Тщетно — как пишут в книгах. То есть, проще говоря, ничего не помогало, потому что и не было должно. Остановившись вдруг на каком-то перекрестке, на котором красный человечек отсчитывал секунды, оставшиеся до превращения меня в замороженную до состояния оружия рыбу, я вдруг не понял, а почувствовал: минус 50 — не температура, не природная издевка, не испытание.

Лучше не скажешь, потому что тут и нечего говорить. Мир в принципе состоит из вещей, которые не требуют слов.

Нужно просто слушать и слышать это. Как скачет богатырь срединного мира Ньургун Боотур Стремительный. Как оживляет своим грудным молоком убитого воина прекрасная Туйа́рыма Куо. Как во время Великой Отечественной войны стреляет и убивает 487 врагов Иван Кульбертинов, сын оленевода, снайпер 23-й отдельной лыжной бригады 7-го гвардейского воздушно-десантного стрелкового полка 2-й гвардейской воздушно-десантной Проскуровской дивизии. Как плачет трехлетняя Карина Чикитова, заблудившаяся в тайге, и как скулит ее пес, согревавший ее две недели и спасший от смерти.

Гость тишины должен молчать и слушать мир. Чтобы понять, что весь этот мир, со всеми его существами — это только он сам. Тогда он не замерзнет и не умрет. Особенно когда Бык Зимы сбросит свой рог и здесь начнется наконец весна.

Ну а пока минус 48. Неплохо. Все-таки не минус 50.