В Ростовской области несколько лет работает приют, в котором бездомные помогают друг другу выживать: брошенные женщины ухаживают за никому не нужными стариками, а те нянчатся с их детьми, пока мамы на работе или заняты по хозяйству. Все они в той или иной степени не видны для государственной помощи, а некоторые бегут от нее как от тюрьмы. Оставшись без грантов и пожертвований, здесь по-своему растолковали понятие «социальное предпринимательство» и открыли швейный цех…

Приют в 2012 году организовала простая ростовская медсестра Ольга Пивоварова. Можно было бы написать, что идею жизнь подсказала, но таких «подсказок» врагу не пожелаешь: 13 лет Ольга прожила с мужем-пьяницей, который бил ее и двух их детей, выгонял на улицу, и никому не было дела до их страданий. Ольга терпела, работала в доме престарелых и лечила себя милосердием — выгоревшая от жизненных невзгод душа медленно наполнялась им, как лампада — новым маслом. А потом — загорелась.

— Трудно там, — вспоминает она не свою семейную жизнь, а будни дома престарелых. — Не в том трудно, что надо ухаживать за немощными стариками, мыть их, кормить. Нет. Трудно смотреть, как они там никому не нужны. Сначала — родным, потом — персоналу. Как на них кричат, унижают.

Утешение женщина искала в церкви, и повезло им обеим: Ольга оказалась женщиной увлеченной и ответственной, быстро освоилась в делах милосердия при храме в честь Казанской иконы Божьей Матери в поселке Коксовый Белокалитвенского района, что в 160 км от Ростова-на-Дону. Церковь пошла навстречу: Ольга поступила в Свято-Тихоновский богословный институт — ездила на семинары, училась оказывать социальную помощь. Спустя какое-то время появились свои мысли на этот счет, изложила их в проекте и получила первый грант — сразу на 1,5 млн рублей от Синодального отдела РПЦ по благотворительности. Второй грант выделил Фонд святителя Василия Великого.

На эти деньги Ольга отремонтировала бывший шахтерский санаторий в том же Коксовом — заброшенное здание ей безвозмездно передала местная администрация. Подвели газ, наладили отопление, закупили оборудование и начали принимать на постой несчастных женщин — битых мужьями и жизнью, беременных, с детьми, без гроша в кармане, часто без документов.

— Я знаю, что это такое, когда тебя с детьми ночью выгоняют голой на мороз, — вспоминает женщина. — И знаю, что в таких случаях идти некуда.

«Белокалитвинская районная благотворительная общественная организация защиты материнства, детства, семьи, инвалидов и людей, попавших в сложную жизненную ситуацию, «Многофункциональная помощь», без организации юридического лица, по благословению епископа Волгодонского и Сальского Корнилия, названа в честь святой блаженной Матроны Московской». А если просто — «Матронин дом».

Белая Калитва — один из районов российского Донбасса. После закрытия шахт в сирых и убогих здесь недостатка нет, поэтому койки «Матрониного дома» редко пустуют. Брошенные женщины с детьми находят их сами, некоторых — привозят. Однажды, вспоминает Ольга, мать на дорогой машине привезла сюда беременную «мразь» — родную дочку. Другую постоялицу с двумя маленькими детьми такая же мама отправила жить в приют за то, что внуки плохо себя вели и поцарапали новый телевизор. Старшей девочке на тот момент было 4 года.

убеждена Ольга, которая сама окончила школу в середине 90-х. — Люди были брошены государством на произвол судьбы, выживали как могли. Детьми не занимались. А потом эти дети выросли, у них появились свои дети, но ни воспитывать их, ни любить они не умеют: у них не было положительного примера, они не понимают, как это — быть нормальной семьей.

В «Матронином доме» всегда есть дети. Раньше, когда приют числился благотворительной организацией, получал пожертвования, выигрывал гранты, детей было много. Сейчас — четверо, включая Сашку. В гостиной, где женщины собираются за общим столом, детский угол — самый нарядный и светлый: с игрушками, карандашами и маленькими разноцветными стульчиками на толстых ножках. Отчаянно глядя вперед, Сашка рассказывает стихотворение, женщины аплодируют ему и смеются — Сашка доволен.

Нынешнее здание — третье по счету, куда пришлось переехать приюту. В 2016 году в Коксовом «Матронин дом» начал рушиться — обычное дело для Донбасса, где земля изрыта шахтами.

— Пришлось в экстренном порядке эвакуироваться, а нас было около ста человек, — вспоминает Ольга. — Казаки приехали местные, помогали срочно грузиться.

Из Коксового приют перебрался за 40 км в поселок Шолоховский, где тоже сменил уже второе здание — помогли благотворители.

17-летняя Настя приехала к Ольге в Шолоховский в мае прошлого года из Синегорки — хутора неподалеку. В январе она родила дочку, но социальные службы побоялись отдавать ребенка несовершеннолетней матери без крыши над головой.

— Мама раньше пила, сейчас нет, — сидя в общей на пять девушек уборной-гардеробной, рассказывает Настя. В жилой комнате спит ее годовалая дочка, на полке перед зеркалом — ряды расчесок, дезодорантов, пенок, гелей. — Я когда родила, мне некуда было возвращаться: мужа нет, у мамы тоже жилья нет. Но я не хотела ребенка в детдом сдавать. Меня перевели на социальную койку в больницу, я пять месяцев там пробыла, потом пришлось возвращаться. Мама пила, они с моим братом и сестрами жили на съемной квартире. Когда с квартиры их погнали, меня привезли сюда. Мне здесь очень нравится.

По закону бедной Насте ничем помочь нельзя: местные чиновники могли лишь предложить ей отдать ребенка в детдом и продолжить скатываться на дно. Неожиданно помог… Путин, который в январе прошлого года распорядился выдавать материнский капитал не только на второго, но и на первого ребенка. Так «беременная в 16» спасла семью. На положенные 420 тысяч рублей они купили коттедж в Синегорке, затеяли ремонт, и Настя со дня на день ждет, когда вернется в свой первый в жизни настоящий дом.

— Он теплый! — Девушка хлопает ресницами. — Там два этажа. Там очень, очень хорошо. И мама не пьет больше.

Места в приюте немного, девушки живут по две-три в комнате. В соседней, проходной, обитает Ольга Трипута с четырехлетним Сашкой. Ее четыре года назад привезли в приют с луковой плантации в Краснодарском крае. Фермер, на которого она работала вплоть до родов, не захотел содержать работницу с ребенком. Родным 33-летняя Ольга оказалась не нужна. Так она и осталась в приюте. Помогает ухаживать за стариками, убирает, трудится на кухне.

В 2014 году работы приюту добавила война на юго-востоке Украины, от «Матрониного дома» до границы — две сотни километров. Лишь по официальным данным, в Ростовскую область пришло порядка 40 тысяч беженцев, сколько их пришло и осталось навсегда — неизвестно, сколько прошло через приют, Ольга тоже не помнит. В какой-то момент под крышей «Матрониного дома» собралось более 120 человек. Их кормили, лечили, собирали справки для получения документов, организовывали регистрацию. Помогали получать российское гражданство.

Сейчас таких постояльцев все меньше. Не иссякает лишь поток бомжей.

— Для спасения многих людей надо гораздо меньше, чем нам кажется, — объясняет Ольга. — Например, сделать документы. Если есть неоплаченный штраф — новый паспорт не дадут. Кажется, 1500 рублей — мелочь, а у кого-то из-за такой мелочи рушится жизнь. У многих нет денег заплатить госпошлину. Помогаем восстановить бумаги, после чего многие встают на ноги: получают пенсию, материнский капитал, кто-то на работу устраивается, начинает новую жизнь. Мы не дом престарелых, мы — та самая семья, в которую человек возвращается, когда ему очень тяжело и где ему помогают.

До прошлого года «Матронин дом» существовал на пожертвования и гранты, но в какой-то момент общественная организация лишилась этого статуса: налоговая служба обнаружила недоимку и без особых затей, даже не вызвав учредителей для выяснения причин и устранения противоречий, инициировала исключение «Матрониного дома» из списка организаций, оказывающих безвозмездные социальные услуги населению, рассказывает Ольга.

В «стардомах», как здесь называют дома престарелых, у постояльцев 75% пенсии забирают.

И лишают свободы, считает 47-летняя Ольга Кислицына, с детства прикованная к инвалидному креслу.

— Здесь мне хорошо, — говорит Ольга, которая практически всю свою жизнь провела в «стардоме». — Здесь я делаю что хочу. Здесь свобода. А там (Ольга кивает в сторону ненавистного «стардома» в Ростове) свободы нет. Здесь я — что: хочу — молитвы слушаю, хочу — читаю, хочу — телевизор смотрю. В «стардоме» не так: там можно делать лишь то, что разрешают. Могут без спроса взять твою вещь. Вам, людям которые живут в своих домах, не понять, что такое свобода. Когда ты можешь делать то, что хочешь.

Два года назад Кислицына неожиданно выскочила замуж. Но спустя некоторое время муж попросил ее убраться.

— У него умерла жена, и, как он мне рассказал, я была его временным утешением, — с улыбкой рассказывает женщина, раскладывая шитье на столике у окна.

Из ее телефона текут церковные песнопения, за окном ветер гонит морозную поземку. Ольга выбирает, какой рисунок будет вышивать.

— Вот ради таких, как она, я и затеяла это все, — рассказывает Пивоварова. — У меня нет мечты открыть частный дом престарелых. Я хочу, чтобы те, у кого нет денег, могли получать достойный уход.

В какой-то момент она вспоминает про Кислицыну.

— Ох, у нас же послеобеденные процедуры! — деликатничает бывшая медсестра и идет перекладывать женщину из инвалидного кресла на кровать, расстилает пеленки, идет за водой…

— Какой бы женщина ни была в прошлом, какой бы образ жизни она ни вела, когда она встает утром и идет менять старушкам подгузники, она меняется. Милосердие меняет людей, — говорит благотворительница.

Сейчас пять молодых женщин ее приюта ухаживают за четырьмя пенсионерками. Самая грозная из них — Веслава Ильинска.

— Ох и вредная бабка! — смеются вполголоса девушки.

Урожденная полька 72 лет от роду с тяжелым, как судьба, характером, подобных шуточек в своем присутствии не терпит. Ребенком в 1958 году она приехала в СССР из Польши с матерью, но социализироваться в полном смысле этого слова так и не смогла. Даже гражданкой СССР Ильинска не была.

— У меня был польский паспорт, но в СССР все нации были равны. Я и не обращала на это внимание, — объясняет пенсионерка.

После распада СССР ей также не удалось стать гражданкой России: свой польский паспорт она меняет раз в 10 лет. По нему ей даже пенсию российскую платят — несколько лет назад в России был принят соответствующий закон. Последние 15 лет Веслава Ильинска работала в ростовском приюте для бездомных животных, жилье снимала. Когда работать стало невмоготу, добрые люди подсказали, где искать помощи. Сейчас ее мечта — попасть в настоящий дом престарелых. Государственный.

— Почему? — удивляюсь. — К вам здесь плохо относятся?

— Нет, не плохо, — говорит упрямая полька. — Девочки убирают за нами, моют нас, но они не обязаны этого делать. Они мне милость оказывают. А государство обязано это делать. Я так понимаю.

Она показывает свой диковинный польский паспорт, с которым ей на родине пока что делать нечего.

— Там у меня пенсии нет, там я никому не нужна, — говорит она, но на всякий случай просит корреспондента рассказать ее историю в польском посольстве — вдруг там вспомнят о потерянной соотечественнице.

Условно приют разделен на мужское и женское крыло, и Ольга внимательно следит, чтобы линии жизни постояльцев на ее территории не пересекались.

— У нас это запрещено, — строго говорит она.

И видимо, есть о чем беспокоится: в мужском отделении далеко не все постояльцы немощны и беспомощны. Большой бородатый 46-летний Олег не называет фамилии, просит его не снимать, но рассказывает свою историю, горячась и расхаживая взад-вперед по комнате, где стоят четыре койки, — это самая большая мужская комната.

История простая: жил-был, иногда — пил. Как и большинство мужчин российского Донбасса, мыкался без работы. Устроился в Сочи, на олимпийскую стройку. Работодатель обманул, денег не выплатил. Пошел рабираться «по-мужски» — загремел в тюрьму. Вышел, жена приняла, но работы в поселке как не было, так и нет. Терпела-терпела, потом прогнала.

— Мне обидно и стыдно — не сказать как, — Олег не знает, куда деть руки. — Жена — инвалид, без ноги, но даже ей я не нужен оказался. От меня даже инвалид отказался!

Он надеется, что это его последняя зимовка в приюте, что он наладит отношения с детьми, а может быть, умилостивит жену и все вернется на круги своя. Оставаться в приюте навсегда не планирует никто. Но сосед Олега по комнате, 60-летний Петр Гереев, проводит в «Матронином доме» уже четвертую зиму. Ему сделали паспорт, оформили пенсию, а идти ему некуда. Как и другие постояльцы, он иногда подрабатывает в поселке, выполняет работу по хозяйству. В дом престарелых не хочет.

— Я нестарый еще, зачем мне в «стардом»? Там пенсию забирают, — говорит мужчина.

За 8 лет работы Ольгу Пивоварову хулители в чем только не обвиняли: что она отбирает у стариков пенсии, что привечает «уголовников», которые мешают жить соседям, что наживается на гуманитарной помощи и только ради этого затеяла весь балаган — с брошенными женщинами, с бесконечными хождениями по инстанциям для получения документов, с поиском денег на еду, воду, памперсы, детское питание, лекарства, оплату коммунальных услуг.

Большой двухэтажный двухподъездный дом, который ей отдали в поселке Шолоховском под приют, зимой обходится в 100 тысяч рублей: почти 30 постояльцев, отопление, вода, электричество. Утратив статус благотворительной организации, «Матронин дом» пошел на отчаянный шаг: Ольга оформила на себя ИП, открыла ОКВЭД по оказанию безвозмездных социальных услуг с проживанием и без, обучила постояльцев шить тапочки на продажу.

— Мы работаем на давальческом сырье, сотрудничаем с компанией, которая аналогичные заказы размещает в тюрьмах. Она и машинки нам поставила. Не только наши постояльцы работают, еще и местным рабочие места даем, зарплату платим, — рассказывает Ольга Пивоварова, открывшая для региона новый смысл словосочетания «социальное предпринимательство».

В месяц приюту необходимо заработать не менее 300 тысяч рублей, поэтому работа в цеху спорится: между стрекотом машинок слышны звуки популярной радиостанции, мужчины молча перетаскивают коробки с заготовками, женщины переглядываются. Часть из них получит за свой труд копейки, все остальное пойдет в общий котел, потому что на кухне «Матрониного дома» в котлах всегда должно быть «первое, второе и компот» для тех, кто уже за их общим столом, и для тех, кто может туда прийти в любой момент.

— Планировать расходы удается с трудом, — сокрушается Ольга. — То новые постояльцы, то непредвиденные расходы на старых. Вот сейчас пришлось оплатить одной женщине билеты в Брянск — туда и обратно да на «пожить». Там суды у нее, за детей бьется. Если отвоюет — куда ехать? Сюда привезет.

Местные социальные службы Пивоварову боготворят. Лишенные реальных инструментов оказания социальной помощи, они благодарны Ольге за каждую согретую старушку, каждую взятую под крыло несчастную женщину.

Но чем выше чиновник парит над землей, тем меньше ему дела до снующих внизу.

— Приезжали из министерства труда и социального развития области, проверяли нас, уговаривали наших старичков в дом престарелых перебраться, — вспоминает Ольга. — Веславе не предлагали, кстати, — у нее ж паспорта российского нет, она им не нужна. А остальные отказались. Говорят: «Зачем? Вы у нас пенсию забирать будете».

Старушки факт разговора подтверждают, особенно энергично кивая на словах про пенсию.

— Им же тут хорошо, поймите. Это как в семье: старые следят за малыми, кто может — работает, кто не может — по дому помогает. На мой взгляд, это самая лучшая форма помощи для престарелых и женщин, попавших в сложную жизненную ситуацию, для которых государство никакой другой помощи не предусматривает. Словно этих женщин нет. А они есть, и их много! Опять же — социализация инвалидов, дети растут и видят, что люди бывают разные, учатся помогать друг другу…

Попыток получить правительственный или, не дай боже, президентский грант, она больше не предпринимает, утратив веру в человечность бюрократической системы.

В планах у Ольги — прикупить сколько-нибудь гектаров земли здесь же, в Шолоховском, построить большой дом, чтобы места в нем хватало всем, кто придет к ней за помощью. На земле — выращивать овощи, завести домашний скот, поить домашним молоком детей и стариков, которых щедро посылает страна из самых разных своих уголков. Мечтает Ольга торговать фермерскими продуктами, выращенными общими усилиями, на вырученные деньги продолжать спасать живые человеческие души и себя.

— У меня рассеянный склероз, — признается женщина. — Мне как-то врачи сказали, что единственный способ продлить свою жизнь — это постоянно создавать что-то новое: в мозгу формируются нейронные связи взамен утраченных. Вот я и формирую.

Она говорит, что после двух инсультов окончательно убедилась в правильности выбранной терапии. И, взяв полотенца, отправляется мыть новую постоялицу.