С вектором внутренней политики все ясно, гайки закручиваются все туже, стыдливый авторитаризм перерастает в бесстыдную диктатуру — об этом убедительная серия публикаций в «Новой». А что с международной политикой Кремля? Может, тут есть «варианты»? Ведь так уже бывало — в стране «застой», а с Западом разрядка, договоры подписываются, лидеры обнимаются, товарооборот растет?

Придется огорчить надеющихся: варианты не просматриваются. И если есть надежда на какие-то просветления на отдельных направлениях (в том числе важных, вроде продления СНВ-3), то они, увы, не меняют цельной картины, не затрагивают магистрального маршрута кремлевской внешней политики, ее внутриполитического фундамента, идейных оснований и мифов для внутреннего потребления. А значит, и последствия ее будут столь же удручающими, как нынче.

В прежних публикациях на международные темы мы уже отмечали очевидную для любого грамотного эксперта формулу:

Весь веер более частных задач базируется на этих главных. Независимо от размера страны, ее потенциала и понимания суверенитета — эти параметры лишь диктуют различным странам конкретные способы достижения главных целей.

То, что происходит с российской внешней политикой в последние 10–12 лет и особенно после украинских событий и «взятия Крыма», обескураживает. И наталкивает на крамольную мысль, что ни Кремлю, ни обитателям высотки на Смоленской площади эти две главные основы международной политики таковыми вовсе не кажутся.

Что за успешность политики, когда страна практически лишилась союзников? Когда по периметру ее границ в основном обиженные или откровенно недружественные соседи? Когда отношения с ведущими развитыми странами наполнены враждебностью и взаимным недоверием, а наработанные годами связи, в том числе в экономике и технологиях, рушатся? Когда раскручивается очередная гонка вооружений, отбирающая средства на высокотехнологичные инвестиции и вложения в человеческий капитал? Когда опять, как в годы холодной войны, растет вероятность непредсказуемых военных инцидентов, грозящих опаснейшей военной эскалацией? То есть когда, казалось бы, очевиден ущерб и безопасности, и нормальному внутреннему развитию страны?

До недавнего времени казалось, что все дело в так называемой геополитике. О драматичной несостыковке представлений российских и западных политиков о мировом порядке и «сферах влияния», о различиях в оценке итогов холодной войны, нынешней роли России в мировой политике, причин и движущих сил так называемых «цветных революций», о взаимных российско-западных заблуждениях и обидах — обо всем этом мы подробно писали на страницах «Новой» (_см., например, статью «Перестать врать и начать разговаривать. Попытка прогноза международных возможностей российской политики» в № 12 от 04.02.2019). _

Но время идет, и все труднее объяснять лишь геополитической «несостыковкой» настойчивость российских руководителей в фактическом нанесении ущерба собственной стране через растущую конфронтацию с внешним миром, через упорное строительство «осажденной крепости». Можно спорить, что-то доказывать, на какие-то договоренности с «партнерами» идти, на какие-то нет, в чем-то демонстрировать свою решимость и силу, а в чем-то идти на компромиссы и развитие контактов — но зачем же постоянно стрелять себе в ногу и «бомбить Воронеж»? Зачем публично хамить, демонстративно нарушать международное право и сложившиеся традиции, зачем подменять дипломатию спецоперациями?

Напрашивается единственный возможный вывод: вся эта конфронтационная эскалация, это зачастую искусственное и

** ** Во-первых, если нет механизма выявления реальных интересов страны через политическую дискуссию различных общественных сил в рамках действующих демократических институтов, то остается лишь один способ их формулирования: интересы авторитарной власти — это и есть интересы страны. Или иначе: стране полезно все, что полезно для консервации несменяемой авторитарной власти.

И тогда никаких противоречий и экспертных недоумений. Тогда всё можно рассматривать примерно так, как это вдалбливает телепропаганда: мы всё сильнее, с нами стали считаться, безопасность крепнет, отечественный производитель счастлив и т. п. Не исключаю, что часть так называемых политических элит вполне искренне верит, что Запад посягает на наш суверенитет, что он погряз в русофобии, угрожает нам в военной сфере и давит в политике и экономике, желает внести раздрай в российское общество. А потому надо крепить ряды, укреплять оборону, ограничивать контакты. Другая часть все понимает, но принимает такой подход из цинично-карьерных соображений: зачем терять доступ к госкормушке. Тем более что многие — под санкциями, и в ближайшее время, даже после завершения пандемии, контакты им и так не светят.

А во-вторых, многолетний опыт автократий и диктатур убедительно свидетельствует: нет ничего эффективнее для поддержания своей популярности и подавления оппозиции, чем внешняя угроза. Иногда реальная, но чаще всего выдуманная и сфабрикованная. Это и возможность включить механизм идейно-политической «консолидации» вокруг правителей перед лицом «угрозы». И оправдание ограничения свобод. И объяснение деятельности организованной политической оппозиции и растущей личной оппозиционности граждан исключительно или преимущественно «происками» извне. В карикатурной, но от этого не менее зловещей форме это было продемонстрировано самопровозглашенным президентом Беларуси Лукашенко, объяснившим массовые протесты в стране вмешательством и подстрекательством внешних сил, а также прямым подкупом ими протестующих белорусов.

Поворот к политике «осажденной крепости» произошел в России не в связи с украинскими событиями 2013–2014 годов и реакцией в мире на действия России в этой связи. «Национализация элит», законы «Димы Яковлева» и об иноагентах, рост антиамериканской и — шире — антизападной риторики состоялись еще до Майдана, до бегства Януковича и присоединения Крыма. Этот поворот, вызревавший задолго до вышеназванных мер, скорее всего, был ускорен протестами 2011–2012 годов, разрушившими мираж «стабильности», напугавшими Кремль и заставившими его побыстрее включить механизм консолидации перед «внешними угрозами». Позже он был мощно укреплен «крымским консенсусом», который продержался несколько лет. Все это наглядно демонстрирует тесную завязанность внешнеполитических действий руководства страны на интересы сохранения своего доминирования внутри страны. А отнюдь не только отражение их геополитических воззрений и внешнеполитических фобий.

Сейчас, когда в российском обществе нарастают протестные настроения, когда на фоне критического падения рейтинга правящей партии приближаются очередные выборы в Госдуму, когда перед глазами пример Хабаровска и Беларуси, для власти было бы странно пересматривать свою «консолидационную» внешнюю политику. Ведь она должна не только «сплотить», но и убедить обывателя во внешних причинах внутренней оппозиционности, в подстрекательстве со стороны Запада и даже прямой финансовой поддержке протестного движения в России. Оппозицию надо представить антинародной и антинациональной — многие поверят.

При этом открытой конфронтации с Западом Кремль не хочет. Новых военно-политических авантюр за пределами страны — опасается. Значит, надо как минимум поддерживать состояние некоей внешней угрозы, которое в сочетании с ограничениями свобод и репрессиями против свободомыслия внутри страны, а также ограничением негосударственных контактов с внешним миром должно, по мнению авторов этой политики, обезопасить их от неприятных политических сюрпризов.

Это означает, что Кремль, пытаясь договориться по некоторым конкретным проблемам с ведущими западными державами, будет поддерживать нынешнее состояние «холодного мира». Кстати, западные «партнеры» ему в этом помогут, продолжая политику санкций (их уже около тысячи) и нагнетая тему российской угрозы. Страна — даже после выхода из пандемической изоляции — будет продолжать «окукливаться» и все более мариноваться в собственном соку. Вопреки интересам безопасности и развития.