— Михаил Владимирович, вы представили нам с иронией, даже с некоторым сарказмом образ Бальзаминова, этакого незадачливого недоросля, воспитанного женщинами. Лично для вас этот образ связан именно с российскими реалиями? Или эта история вне географических привязок?

— Я не стремился делать обобщения в масштабе всего мира. А про Россию, про нас, конечно, думал. Всё, мне кажется, очевидно и узнаваемо. И если открыть текст Александра Островского, то можно убедиться, что инфантилизм и вера в удачу — значимая часть национального характера, национального мышления. И я даже не уверен, что она связана с половыми признаками. Сегодняшние девочки, которые смотрят на мир через инстаграм и ждут принца на белом «Мерседесе», — те же Бальзаминовы. Просто одно дело, когда в стране веками действует принцип: если будешь добросовестно трудиться, будешь честен, законопослушен, то постепенно повысишь свой социальный статус, станешь богаче и твоим детям достанется то, что ты наработал за жизнь.

А когда живешь в стране не только с непредсказуемым будущим, но и с непредсказуемым прошлым,

и обрести желаемое.

— Нам остаются только вера и надежда?

— Эти слова слишком красивы в данном случае. А слово «счастье», которое в завершение звучит в этом спектакле, как раз ключевое. Оно много раз произносится в пьесе, и когда та же маменька говорит Бальзаминову: «Ничего-то ты сделать не можешь, ничего-то ты не умеешь», он отвечает: «Да причем тут это, да пусть было б счастье, а кроме счастья ничего и не надо». Мой Бальзаминов мечтает о счастье и в этом есть надежда на несогласие с обывательской пошлостью этой жизни. Вы сказали о сарказме. Но я смотрю на это не с сарказмом, а с грустью. Все равно по этому поводу моя природа рефлексирует сочувствием.

— Мне кажется, у Бальзаминова присутствует какой-то чувственный ум, он не просто такой вот Иванушка-дурачок.

— Я, конечно же, не хотел поставить спектакль о глупом человеке. Это не очень интересно. О простодушном — да. Важно то, что он простодушен, легковерен, идеалистичен, в нем нет расчета и способности к прагматическому, деловому подходу к жизни. Это не измеряется какими-то вещами, связанными с глубиной ума или образованностью. Свойства Миши Бальзаминова есть во всех нас, и во мне тоже. Для одного уровень простодушия вот таков, как у Бальзаминова. Для другого — в том, что добро победит зло, и справедливость восторжествует. Но это не значит, что надо быть циничным и отказываться от такого простодушия. Лучше быть обманутым, чем обмануть.

— Приятно, что зал живо откликался на простые вещи. Замудрить можно очень сильно, и на театральных сценах мы часто встречаем вот такой мудреж, выверт. Хотя в форме подачи вы применили изобретательность.

— Есть сложность, но не мудрствование. Это технологическая сложность, достаточно изощренная система. Но она создана для того, чтобы в конце концов донести идею, укрупнить детали, эмоции, чтобы на подсознательном уровне соединить с нашим бэкграундом. Советский кинематограф тоже имеет значение, вещи какие-то из прошлого. Но в общем, да, все должно быть достаточно просто, и я ваши слова воспринимаю как комплимент. Потому что на самом деле и нужно стремиться к простоте, ведь, казалось бы, ничего нет проще графики Матисса, и в то же время трудно найти что-то более совершенное и прекрасное в пластическом смысле. Хочется быть ясным. Когда это удается, я счастлив.

— И все же этот технологический прием с четырьмя экранами, которые показывают нам «дом» обитателей пьесы, как родился?

— Когда ты понимаешь, что надо донести основополагающие вещи, и в коммуникации со зрителем преодолеть штампы восприятия, которые возникли, например, после фильма с Вициным и Мордюковой, приходится искать какие-то пути. Например, не строить забор, через который перелезает Бальзаминов к богатой невесте, а возвести такой «блочный дом», в каждом пространстве которого разыгрывается своя история. Та же история с башмачником, под видом которого Бальзаминов у автора приходит снимать мерки с сестер, и потому его пускают в дом, закрытый для мужчин, тоже выглядела для меня как вопрос. Поэтому башмачника мы заменили на сантехника. Началось с желания эту историю оптически приблизить к нашему времени, компактно собрать в единую структуру. Я с самого начала понимал и хотел, чтобы люди разговаривали не раскатистым переливчатым языком, знакомым нам по Малому театру, а современно. Присутствие множества анахронизмов должно было раствориться за счет точности и правдивости сути в этих диалогах. Наши прекрасные артисты Камерного театра стали сначала говорок такой старомодный пробовать. А это было совсем ненужно. И я предложил поставить камеры и посмотреть на себя со стороны. Это было сделано только для того, чтобы добиться достоверности, уйти от наигрыша. Это артистам здорово помогло. И когда мы увидели на мониторах крупным планом сцены, у нас возникло желание это оставить. Мой сын — Алексей Бычков — имеет опыт и образование оператора. И он стал полноценным участником спектакля, постановщиком этого видеоряда. Наши техники освоили онлайн-монтаж. Я восхищен, как монтируются планы по ходу спектакля.

— Вы вывозили уже этот спектакль?

— Да, две недели назад мы были в Москве на фестивале «Уроки режиссуры» в рамках Биеннале современного искусства. Показали «Бальзаминова» на сцене театра «Современник». Очень волновались, как вывозить нашу громоздкую конструкцию — по сути надо на сцене построить двухэтажный дом. Ничего, справились, нас прекрасно приняли, и зал был настроен очень тепло.

— Вы во многих городах и странах ставили спектакли, но остаетесь преданным Воронежу. Что вас удерживает в этом городе?

— Я приехал сюда 32 года назад. Воронеж стал тем местом, в котором я смог осуществить важнейшие задачи своей жизни. Я создал здесь театр. С моей командой мы сделали его достаточно заметным явлением. И не только в Воронеже. Недавно мы обрели свой дом — для нас специально было выстроено здание, очень удобное, компактное, мы им очень гордимся. Сюда с удовольствием ходит публика. При всем гостеприимстве площадок, куда мы приезжаем, я ничего удобнее технически и правильнее по атмосфере не встречал. Мог ли быть другой город в моей жизни? Возможно.

Масштаб города, где один миллион жителей, не давит на тебя, здесь невозможно потеряться, но это и не глухая провинция с одной улицей. Это разнообразный, многогранный город с набережными, мостами, интересными планировочными особенностями, очень зеленый. В таком месте ты имеешь возможность реализовываться и влиять в целом на это пространство.

— Вы же не только театр создали, но и фестиваль Платоновский, который теперь гремит по всей России и хорошо известен в мире. Я была на вашем фестивале и была поражена тому, что весь город вовлечен в него. Много площадок, везде фестивальные флаги, яркие афиши. Как вам удалось выйти на такой высокий уровень? И — фестиваль тоже изменил город?

— Да, удивительная история, но фестиваль безо всяких сомнений меняет город, меняет отношение к городу извне, он иначе воспринимаем в сегодняшнем культурном контексте. Это был постепенный процесс. Я рискнул организовать многожанровый фестиваль с разными направлениями, не будучи специалистом в других сферах, кроме театральной. Мне помогали советы тех людей, вкусу которых я доверяю. Мы убеждали людей в других городах и странах приехать, рассказывали, кто такой Платонов. Для кого-то имя Мандельштама имело значение. Или Бунина, который здесь родился. Сегодня к нам с удовольствием стремятся попасть те, кому это еще не удалось. Трижды у нас был Малый драматический театр — Театр Европы. В этом году приезжал «Приют комедианта» с «Преступлением и наказанием». Были театр имени Ленсовета со спектаклями Бутусова, Начо Дуато с балетами Михайловского театра.

— Это вы о наших петербургских участниках. А сколько стран приезжало?

— Перечислять долго. Со всех пяти континентов были гости. В этом году мы подошли к десятому фестивалю на очень высоком уровне, с хорошим настроем. Если бы не история с пандемией, нынешний фестиваль был бы наиболее заметным.

— Фестиваль влияет на вашу творческую политику в Камерном?

— Несколько лет назад я понял, что в Воронеже не хватает современного танца. Есть Театр оперы и балета, есть хореографическое училище, есть свои достижения в этом направлении. Мы привозим на фестиваль Батшеву , МакГрегора, но где наши современные танцоры? И вот сегодня в Камерном театре две труппы — драматическая и танцевальная. Два с половиной года назад мы устроили кастинг. Собрали способных ребят, начали с ними заниматься, пригласили хореографов и педагогов хореографических центров из разных городов. И вот уже дважды номинировались на «Золотую маску» с нашими танцевальными спектаклями. Такое движение, когда быстро видны результаты, очень вдохновляет.

— Вы человек со смелыми взглядами, независимый. Вам приходилось преодолевать сопротивление в отношениях с властью?

— На разных этапах моей карьеры были всякие истории. На заре моей деятельности я бодался с идеологическими отделами партийных комитетов, получил запрет на профессию. Это в прошлом. Сегодня все иначе. Не то, чтобы я стал компромисснее, скорее, научился отстаивать свою точку зрения. Ну и, конечно, мне везло. Девять лет я работал в Воронеже при очень умном и просвещенном губернаторе Алексее Гордееве. И кроме поддержки ничего не встречал. Сейчас пришел на этот пост другой человек. И в момент этого перехода, смены команды, перераспределения каких-то центров влияния был наезд на меня достаточно чувствительный. Звучали обвинения в том, что Бычков «портит наш Платоновский фестиваль». И это совпало с общим креном нашей жизни, с деятельностью бывшего министра культуры Мединского, с тем, что начали возвращать идеологическое руководство с патриотическим душком, пытаться все регулировать и цензурировать. Я принципиально веду себя так, как позволяет действующее законодательство. Я ведь делаю фестиваль и театр не лично для себя, а для публики, и я очень хорошо понимаю, что у зрителей существует авангардная мыслящая часть, и существует середина, которую надо вовлекать и расширять ее представления об искусстве. Есть чувствительные точки, которые надо осмысливать. Это не самоцензура, а здравый смысл, это моя стратегия. И

И при этом были самые высокие образцы того, что я необыкновенно ценю в искусстве: человеческое, психологическое, настоящее, как те же спектакли Льва Додина. Недавно мне по каким-то причинам предложили войти в Совет при президенте России по культуре и искусству. И это укрепило мои позиции. Сегодня губернатор нашей области доверяет моему подходу, чувству момента, меры и вкуса. Я стараюсь делать фестиваль, чтобы он оставался важным не только для группы специалистов и друзей, а и для широкого зрителя. Недавно в Воронеже социологи проводили опрос, в результате самым позитивным событием уходящего года многие назвали наш Платоновский фестиваль.

— Ковидное время нас сильно выбило из колеи. Но что лично вы для себя нашли позитивного?

— Может быть, я скажу крамольные вещи, но я пытался все это время сделать так, чтобы не сильно менять свой образ жизни. Не ограничивал контакты, не сидел на изоляции. Встречался с людьми, репетировал, восстанавливал репертуар, делал новые спектакли. И, как только открыли театр, мы тут же выдали новые работы. И сейчас изо всех сил работаем. У нас три сцены, и они все задействованы. Если на меня пытаются как-то надавить, я могу ответить лишь объективными показателями: я руковожу успешным, вполне востребованным публикой театром, где на лицо совпадения творческих возможностей и вложенных средств. Мы в нашем маленьком театре продаем билетов на сумму, превышающую выручку нашего Театра оперы и балета, который в шесть раз больше Камерного. Думаю, разгадка только в том, что мы очень профессионально строим свою работу — и творческую, и административную. Скажу без ложной скромности, что мы —один из лучших театров страны.

Беседовала Елена Добрякова