Оппозиция у нас постепенно достигает уважения и известности. Этому способствует и мужество протестующих и, конечно, глупость начальства. Навальный давно уже входит в пятерку тех, кому граждане склонны доверять, страну сотрясают протестные акции, а критические оценки властей — и их деятельности, и самих властных фигур — поддерживаются уже повсеместно.
Но динамика электоральной ситуации явно отстает от общественных настроений. Да, в знак протеста, чтобы показать начальникам кукиш, люди готовы проголосовать хоть за пуделя. Да, в регионах иногда появляются настоящие оппозиционные лидеры, за которых голосуют не для того, чтобы не прошел кандидат от «Единой России», а потому, что хотят видеть в местном парламенте именно этого человека. Но в целом даже многие из тех, кто отторгает нынешнюю вертикаль, не готовы отдать власть оппозиции, не видят в ней подлинной альтернативы. Обсценную лексику в адрес нынешнего строя слышу часто, а вот разговоры о том, как было бы хорошо, чтобы президентом был Навальный или, шире, чтобы к власти пришли те, кто так активно выступают против системы, — редко.
Что-то не то в отношениях оппозиции и общества, не складывается диалог.
Одна (лишь одна!) из причин — высокомерие тех, кто позиционирует себя как оппозиционер.
Человек, которого власть и за человека-то не считает (презрение к холопам — одна из наших традиционных ценностей), внезапно обнаруживает, что и оппозиция разговаривает с ним сверху вниз. Ватник ты, мол, сам во всем виноват.
Власть пытается погрузить страну в перманентную истерику. Оно понятно — враг, окруживший Россию, стремящийся поставить ее на колени, завладеть нефтью, завидующий нашей духовности и желающий нас уничтожить, самим своим существованием оправдывает нищету, бесправие и коррупцию. Все для фронта! Поднимать иные вопросы — свидетельство недостаточного патриотизма, а часто и принадлежности к пятой колонне. Кто не с нами, тот против нас. Каждый сомневающийся, не поющий, высунувшись с портретом ветерана из форточки, в войну был бы полицаем (вспомните безумие на последнее 9 Мая).
Но и гранды протеста позволяют себе разговаривать с гражданами через губу, выстраивая картину мира почти столь же примитивную, как та, которую создает власть, оценивая все — и всех! — лишь с точки зрения укрепления или ослабления власти Путина.
Однако жизнь большинства наших соотечественников не сводится и не может сводиться к противостоянию с системой. Такого не бывает, такого не было ни при Сталине, ни при Гитлере — при любом режиме людям надо зарабатывать деньги, лечиться, жениться-разводиться. А у кого-то есть еще творчество и любимое дело. Презирать их за то, что они живут своей жизнью, никто не имеет права. А если значение имеет только ослабление власти, то одобрите тогда и приказ Сталина сжигать дома на занятой врагом территории — свои погибали, конечно, зато Гитлеру было тяжелее.
Протест — дело добровольное. Ты имеешь право рисковать собой, но не можешь требовать этого от других. Если мы за свободу вообще, то мы и за свободу неучастия, за свободу не слушать нас — тех, кто говорит о злодействах системы, за свободу считать, что оппоненты власти ничуть не лучше ее самой. И если кто-то так считает, это еще не значит, что ты умнее и чище. Может, это ты так себя ведешь, что не вызываешь доверия и симпатии?
Лично для меня нет сомнения в том, что нынешний режим — зло, что чем дольше сегодняшняя команда у власти, тем дольше потом надо будет разбирать руины, в которые она превращает нашу страну. Поэтому я — против режима. По объему пролитой крови, по масштабу насилия нашему государству еще далеко до чемпионов. Но по уровню лицемерия,
по рвотной реакции мы уже со Сталиным, по крайней мере, сравнялись.
И в какой-то момент я для себя решил, что для меня невозможна никакая форма сотрудничества и компромисса с системой. И следую этому решению. Но это я для себя решил, а не для других.
Есть много людей — в промышленности, в медицине, в искусстве, да и, несмотря на отрицательную селекцию, в госуправлении, — чья деятельность делает жизнь лучше или, по крайней мере, замедляет ее постоянное ухудшение. Все они идут на компромиссы, а кто-то даже участвует пассивно в каких-то мерзостях. Но до известного предела (не берем очевидных преступников — председателей областных избиркомов, судей, выносящих неправые приговоры, палачей в тюрьмах) — люди сами вольны определять размах компромисса и соучастия. Не знаю, чего в результате больше — добра или зла. Не мне судить. Но они — чтобы не упоминать ныне живущих без их разрешения, назову, например, доктора Лизу — точно не нуждаются в советах по этому поводу, а тем более в высокомерных поучениях, которые доносятся из каждого утюга, то есть из каждого аккаунта в ФБ.
Агрессивное ощущение собственного морального превосходства отвратительно и отталкивает даже в случае содержательной близости. Синявский недаром говорил именно о стилистических разногласиях с советской властью.
Я могу найти общий язык с националистом или с левым, но не с тем, кто, забравшись на табуретку, поучает сограждан,
в том числе и других оппозиционеров, действующих не так, как ему кажется единственно верным. Особенно если сам он в безопасности.
Но и со стороны тех, кто участвует в реальной борьбе, позиция гуру этически неприемлема. Когда-то Эрнест Ренан объяснял жестокости церкви тем, что первые христиане, жертвуя своими жизнями за веру, дали тем самым своим последователям моральное право жертвовать жизнями других. На самом деле они этого права не давали, иерархи его себе просто присвоили. Мне не нравится нынешняя система, нарушающая все божеские и человеческие законы. Но я бы и не хотел, чтобы право судить оказалось у тех, кто сегодня так уверенно объясняет, как надо. Тем более за глаза.
Мне посчастливилось быть знакомым с выдающимися людьми, в смелости и последовательности которых вряд ли кто усомнится: с Сахаровым, с Войновичем, с Алексеевой. А с некоторыми и дружить. Ни они, ни другие, принадлежавшие к этому героическому кругу, никогда не позволяли себя презрения по отношению к согражданам.
