1

Когда выяснилось, что американский президент ведет себя, как белорусский, страна получила бесценный урок политграмоты. В процессе избавления от Трампа стал предельно наглядным опыт демократии в действии, накопленный за два с половиной столетия. Для этого Америке понадобилось обернуться, всмотреться в свои корни и убедиться в их прочности.

Все началось тогда, когда в 1800 году власть перешла в руки не друга, а врага предыдущего президента. Не важно, как их обоих звали (и все же: первого — Джон Адамс, второго — Томас Джефферсон). Важно, что они были от разных партий. Историки называют эти выборы «Революцией 1800 года», и правильно делают.

Джордж Вашингтон выиграл Войну за независимость и распорядился ею самым необычным образом. Ему прочили судьбу американского Наполеона и обещали корону, он предпочел стать президентом и отдать власть в чужие руки, в сущности — народу. Тогда это считалось безумно дерзким экспериментом, сейчас — тоже. Как можно доверять невежественному, себялюбивому, недальновидному и ограниченному избирателю, заинтересованному в немедленной выгоде, падкому на соблазны вроде крепкого сидра, которым тогда кандидаты угощали на выборах? Как можно отдать толпе омытую кровью патриотов высшую ценность страны — республику? Как можно доверить черни свободу?

Никак. Просветители XVIII века мечтали о короле-философе, отцы-основатели надеялись на себя и конституцию. Чтобы обезопасить молодую республику, она настаивала на мирной и регулярной смене власти. Как бы ужасна ни была прежняя власть, всегда остается надежда, что новая будет лучше и исправит ошибки старой.

Вашингтон отказался от власти, вернувшись, как римский Цинциннат, в свое поместье, чтобы завершить свои дни джентльменом-земледельцем. Такие примеры бывали и раньше: диктатор Сулла в Римской республике, Диоклетиан в Римской империи, Карл Пятый в Священной Римской империи, наконец, Николай Второй на станции Дно. Отречься от власти можно, отдать ее сопернику и конкуренту никак нельзя. Власть сакральна. Добившийся ее переезжает на верхний этаж самосознания, где чувствует себя незаменимым и всегда правым. — Не признавать это, — считает тиран, — могут только враги и шпионы.

Саддам был уверен, что в его гибели виноваты не победители, а изменники. Гитлер тоже так считал. И Милошевич, да и все остальные, если им не повезло умереть в своей постели.

Иногда он — иноверец, часто — иностранец, нередко — еврей, в американском случае — из другой партии.

Отдать ему власть — предать народ, даже если народ этого не понимает. Короче, власть сводит с ума, и чем дольше ее держат в одних руках, тем она опаснее.

Первая демократия это понимала лучше всех и меняла власть с такой частотой, что заслужила название радикальной. В Афинах не терпели вождей подолгу. Популярных, вроде Фемистокла, наказывали остракизмом, справедливо считая народную любовь рискованным соблазном для политика.

Авторы американской конституции, прекрасно зная античную историю, мечтали ее повторить и развить. Поэтому так надежны придуманные ими намордники, охраняющие Америку от узурпаторов.

Впрочем, на нашу долю тоже пришлись красивые конституции. Сталинская, например, нравилась Бердяеву, брежневскую любили цитировать диссиденты, путинская — ветрена и переменчива. И все они никогда не работали, чем разительно отличаются от американской, которая работает так исправно, что о ней вспоминают лишь по праздникам. Но это в обычное время, а мы живем в необычное, когда Трамп сумел отстранить главный и тривиальный ритуал передачи власти.

2

Задолго до выборов Трамп отказался отвечать на центральный для демократии вопрос: согласен ли он добровольно уступить власть в случае проигрыша на выборах.

— Такого просто не может быть, — утверждал Трамп, считая себя непобедимым.

Напуганные обозреватели, которые такого еще не слышали, готовили избирателей ко всему, включая белорусский сценарий — с общенациональными маршами протеста.

Как теперь наконец стало ясно, Америка обошлась без заграничных примеров — своими силами.

Выборы состоялись, танков на улице нет, процесс перехода власти начался, и 20 января в стране будет новый президент — восьмой за мою американскую жизнь.

В Америке этот переход, чреватый в других странах майданами, гражданской войной и кровавыми расправами, совершается настолько автоматически, что страна отвыкла восхищаться деловитой процедурой, которой она обязана своим процветанием.

Привычное, однако, не значит безболезненное. Америка всегда живет накануне выборов, не успевают закончиться одни, как начинаются другие, и проигравшие готовятся к реваншу, как это уже обещал сделать Трамп в 2024 году.

Но если предвыборная лихорадка — постоянная и раздражающая примета, то сама кульминация кратка и почти всегда укладывается в одну ночь. Сперва мы следим за подсчетом голосов в каждом штате, включая те, о которых редко упоминают газеты и которые мы с трудом находим на карте. Потом, утомившись выборной математикой, ложимся спать, чтобы спросонья первым делом — с радостью, разочарованием или безразличием — узнать, с каким президентом нам предстоит жить следующие четыре года.

То, что происходит дальше, уже никого не интересует — бюрократическая возня, связанная с переключением информационных и финансовых потоков от одной администрации к другой. Скучная и необходимая, как водопровод, механика передачи власти. Это и сертификация подсчитанных голосов, и отбор выборщиков, и утверждение итогов в Конгрессе — все, о чем нам не надо было знать, пока Трамп не сумел внести смуту в старинный ритуал.

В ночь выборов он поспешно объявил себя победителем и попытался остановить подсчет голосов. Когда блицкриг не удался, президент решил взять страну измором. В окопной войне приняла участие армия адвокатов во главе с Джулиани, который поставил на кон репутацию одного из трех лучших мэров Нью-Йорка — и проиграл ее. Три дюжины абсурдных процессов закончились ничем, кроме позора для их участников.

Не в силах убедить систему в несправедливости выборов, Трамп решил оставить в наследство Америке тех своих сторонников, что не доверяют результатам выборов и не считают Байдена легитимным президентом.

Среди республиканцев таких 52 процента, и все они — сознательно или бессознательно — являются соучастниками заговора против демократии. Отказавшись признать честную преемственность власти, они подрывают фундамент Америки с несравненно большим успехом, чем это могут сделать малограмотные кремлевские тролли. И с этим нам предстоит жить, если, конечно, провал Трампа и предстоящие ему судебные преследования не изменят отношение к лузеру его поклонников.

3

Так получилось, что в отчаянные дни борьбы все с увлечением смотрели сериал «Корона». Соединив по рецепту Толстого личную жизнь с историей, авторы создали семейную сагу про аристократов на фоне памятных современникам событий. Это обеспечило сериалу всемирный успех у зрителей, и без того привыкших следить за приключениями королевской семьи.

— Наша монархия, — объяснил мне как-то английский историк, — схожа с футболом тем, что она всегда занимает таблоиды и мысли масс.

Однако за драматическими перипетиями несчастной любви, мучительных браков и политических дрязг прячется второй — подспудный — сюжет об уникальной судьбе важных и бесправных личностей, прикрывающих короной экзистенциальную пустоту размером с дворец.

И это позволяет увидеть в «Короне» портрет несменяемой власти. В отличие от других стран, изгнавших, а то и убивших своих царей, английская монархия уцелела лишь потому, что она ничего не значит, ни во что не вмешивается и ничего не дает, кроме красоты анахронического обряда.

Такая власть может быть только декоративной — как бы ни старался нас убедить в обратном американский президент, пытавшийся взять пример с белорусского.

Нью-Йорк