Речь не о том, что этой поражающей воображение женщине было очень много лет, речь о том, чтó эти годы вместили в себя. Точнее, что вместилось в нас благодаря ей. Если б не эрудиция Антоновой, азарт и точное (всегда соответствующее моменту) поведение, многие остались бы в состоянии погремушек, где незаполненное высоким искусством пространство забивается бытовым шумом или политическим треском.

— Это кого вы там выставили? — угрожающе прижав к стене миниатюрную Антонову, спрашивала министр культуры Фурцева.

— Тышлера.

— Тышлера?!

И чем бы закончился этот разговор, неизвестно, если бы не подошел маститый художник Борис Иогансон.

— Что воюешь, Катюша? — спросил он, приобняв за плечи, Екатерину Алексеевну.

— Вот Антонова выставку Тышлера устроила…

— Хороший художник.

— Да?.. А что ж мне сказали — плохой?

Не знал министр культуры — ладно. Ему в наших лесах так положено. Но и мы не знали многого, потому что не видели. А она показала. Мир велик и многообразен. Он не кончается на нашей границе, он за ней продолжается. А часто и начинается.

Помню выставку Пикассо, первую, которую помог привезти в Союз Илья Эренбург. Мы этого Пабло только по бледным репродукциям чешских и польских народно-демократических альбомов и знали. А тут в натуральном виде. Прямо оттуда. Откроется, не откроется — гадали до последнего. Ждали начальника. С опозданием, но открыли. Наверное, потому что Пикассо нарисовал замечательного голубя мира, а тогда борьба против войны была любимой идеологической «фишкой» партии.

Вроде свой.

А потом — лавина радости. «Москва — Париж», «Москва — Берлин», десятки шедевров из самых крупных музеев мира, которые мы увидели, не выезжая за пределы бульварного кольца. И всякий раз не толпа, а чудесный зритель. Антонова своей неистовой художественной активностью поставила Пушкинский музей в ряд узнаваемых миром наших музеев наряду с Эрмитажем, Третьяковкой, Русским, а сама стала в один ряд с выдающимися отечественными директорами: Василием Алексеевичем Пушкаревым, Борисом Борисовичем Пиотровским. Они уберегли и приумножили художественные сокровища и, главное, показали, что мы достойная, но все же часть мировой культуры.

Маленькая женщина, преодолевая сложности своей непростой личной судьбы, двигалась по мировому культурному пространству с пользой для него и для нас. Она была очень важной (VIP — правда) персоной — главой международного музейного сообщества. И авторитет ее столь высок, что ей (ну да, лично) давали для экспозиции в Пушкинском музее шедевры, которые мало кому удалось бы получить. Вермеер, Мане, Гойя… Я пишу не каталог, все перечислять места не хватит, но все же выставку Андре Мальро, которую Ирина Александровна придумала и организовала на 95-м году жизни, уже в ранге президента Пушкинского музея, вспомню.

Поразительное понимание культуры, накопленной человеком.

— Вы думаете, этот период закончился?

— Я думаю, Ирина Александровна, то же, что и Вы. Не кончается ничего хорошо начатое.

Вот «Декабрьские вечера Святослава Рихтера» в Пушкинском музее.

Когда-то, попав на фестиваль великого пианиста во Франции, она предложила ему устроить нечто подобное в Москве. Рихтер быстро согласился и спросил:

— Где это может быть?

— У нас.

Так возникло уникальное сочетание музыки и живописи в пространстве музея. Первыми героями были Бетховен и Рембрандт. Это было в 1981 году. Уже давно нет Святослава Теофиловича, теперь нет и Ирины Александровны, а «Вечера» живут. Десятки выдающихся музыкантов, актеров, поэтов продолжают хорошо начатое дело в обрамлении мастеров, тоже неплохо поработавших когда-то.

Антонова до последнего дня была поглощена идеей восстановления Музея нового западного искусства, который был в нашей стране и чьи уникальные коллекции, собранные Сергеем Щукиным и Иваном Морозовым, поделили между Москвой и Питером, нарушив его целостность.

Азарт и аргументы Ирины Александровны не нашли поддержки в государстве и музейном сообществе, но она не оставляла своих надежд на осуществление мечты. Просто не хватило времени — своих девяноста восьми лет.