— Повлияла ли пандемия на то, как мы стали одеваться?

— Все катаклизмы — экономические кризисы, войны, пандемии, несомненно, влияют на моду. В этом году ее темп явно замедлился, тенденции стали держаться дольше. Мы окончательно поняли, что можем обходиться меньшим, и совсем не обязательно перманентно меняться, чтобы выглядеть модным. Классические вещи вполне могут составлять базовый гардероб, и уже не нужно кидаться за очередной вещью хотя бы потому, что выходить в ней особо некуда.

— Этот кризис совпал с кризисом собственно модной индустрии?

—В этом году завершение очередного модного цикла, который длился с 2014 года, наложилось на пандемию. Есть у моды такой механизм — механизм гротеска. Новая тенденция сезон за сезоном развивается, доходя до максимума, до абсурда, чтобы потом резко исчезнуть. И вот тот грубый образ моды, «моды урода» — ugly fashion, нарочито антигламурная мода середины 2010-х, к концу десятилетия дошел до своего пика, и теперь мы видим, как он размывается.

— Мы, наконец, пережили эпоху оверсайза и сверхуродливых кроссовок?

— Да. Образы начинают меняться. Они уходят от вызывающей грубости, подростковой манифестации в более мягкую, комфортную среду.

Комфорт становится базовым запросом потребителя. Тот же оверсайз идеологически изменился. Если гипертрофированный объем несколько сезонов назад был манифестом женской моды, то теперь объем возвращается с идеей обволакивающего комфорта. Актуальными становятся стеганые куртки-«одеяла», «бабушкин» бесформенный трикотаж, «дедушкины» жилетки.

— Как вообще в истории человечества кризисы и войны влияли на моду?

— Все кризисные моменты прошлого века так или иначе влияли на образ моды. Наиболее яркое и драматичное изменение произошло после Первой мировой войны, поставившей точку в эпохе корсетов, длинных юбок, в «силуэтной» моде. После Первой мировой обнажаются руки, плечи, ноги. Тело становится свободным. Это было радикальным изменением телесного и модного канона.

— В чем причина такого резкого изменения?

— Война затронула весь западный мир, женщины были вынуждены работать, занять мужские места на заводах и фабриках, работать в пышных юбках и корсетах было невозможно. Даже роскошные особняки и отели превратились в госпитали, а светские дамы стали сестрами милосердия. За годы войны дамы, отказавшиеся из идеи удобства от сковывающей одежды, поняли, что вполне могут обходиться без нее и впредь. Существенно на моду повлияла и Великая депрессия 1929 года — приведя гламур.

Вообще, в кризисные моменты мода выходит в поле нарядного, вызывающего и яркого. Чем глубже кризис, тем наряднее его последствия. Самые жесткие экономические провалы приводили к тому, что мода активно гламуризировалась. После Великой депрессии мода превратилась в крайне гламурную и сюрреалистичную (главным дизайнером эпохи стала сюрреалистка от моды Эльза Скиапарелли).

После Второй мировой войны в 1947 году в моду вошел диоровский «нью лук» с пышными юбками, тонкими талиями, шляпками, туфельками и кружевными перчатками. Образы стали крайне торжественными, элегантными, гиперженственными. На кризис 70–80-х мода отреагирует появлением огромных плеч, яркой бижутерии, начесов.

— Нас ожидает очередная буффонада?

— В некоторой степени.

Несомненно, неогламур — это одна из будущих тенденций. Но не нужно ожидать, что вернутся 50-е, с затянутыми талиями, или 70-е, с диско-стилем. Возникнет новая нарядность, но не про сексуальность и китч, как было в 90-е, а про самовыражение и самобытность.

— Бренды умерли или трансформируются?

— История с логоманией и увлечением брендами — тоже качели, маятник. Логомания приходит и уходит, тогда как брендинг — основа современной моды. Бренд предлагает человеку важнейший механизм моды — механизм причастности к определенному кругу. Поэтому бренд — это не только про образ вещи, но про избранность и причастность. Потому увлеченность брендами никуда не исчезнет.

— В последние время часто можно увидеть, особенно на молодых людях, образы, собранные из треников и «олимпиек». Почти пародийные. Но в ЦУМе такая «олимпийка» будет стоить три прожиточных минимума. Как понимать эту пародийность?

— Это не пародийность. Мы живем в эпоху метавинтажности и постиронии. Под «метавинтажностью» я имею в виду соединение вещей разных эпох и культур, разного социального происхождения и формирование для них нового характера и даже смысла. Это делает и Алессандро Микеле в Gucci, и подросток, который перетряхивает бабушкин гардероб в поисках вещей для стилизации. Вообще, идейное присвоение бабушкиного гардероба — это один из самых основных и главных молодежных трендов. Абстрактное обобщенное прошлое юным модникам очень нравится, но в первертированном виде.

— Унисекс с нами навсегда?

— Унисекс уже давно не тенденция, он с нами как явление уже больше сорока лет. Современная мода размывает гендерные стереотипы. Никого не удивляют женщины в брюках или «бесполая» белая рубашка. Само понятие унисекс не является частью моды или тенденции. Это просто норма нашей современности, когда вещи не имеют жесткой гендерной идентичности.

— Можно ли делить моду на высокую и массовую? И есть ли она — массовая мода?

— Мода элитарна в основе своей. Но здесь перед нами, опять же, возникает вопрос терминов: есть мода в смысле fashion-fashion — то, что мы видим на подиуме, а есть мода в смысле повального увлечения чем-либо.

— Выходит, что «за МКАД» моды нет?

— Есть внутренние локальные тенденции, которые определяются верхними слоями общества в каждой среде. Даже в поселке есть своя «светская львица», на которую хотели бы походить местные жительницы, и если она носит какой-то определенный халат, то и все будут стараться носить подобный, потому что он «приличный». И в отдельном классе средней школы всегда есть своя успешная девочка-лидер, которая будет навязывать свою локальную моду. Но если говорить про глобальную моду, то, что мы определили английским словом fashion, то, несомненно, это всегда исключительно высокие цены и покупатели из верхних социальных слоев. Поэтому речь скорее об условном идеологическом «МКАД». Потребитель Fashion может быть жителем любого региона, если это позволяет его статус и вовлеченность в тему. Мода в ее высоком проявлении не принадлежит большинству.

— Шокирует, когда вы говорите, что мода — это не для рядового человека, а только для элиты.

— Но это так. Как только модная тенденция уходит в народ, она перестает быть модной. В этом особенность, смысл самой системы моды — отделять одних от других. Для всех есть одежда, а мода не для всех. Поэтому абстрактный «рядовой человек» (ненавижу это понятие) не всегда понимает моду. Он крутит у виска, когда видит где-нибудь вещь с подиума. Она ему кажется странной, сумасбродной, нелепой, тогда как для потребителя моды — это стильно, круто, дорого. В этом и есть разница.

— Получается, что весь массмаркет не может быть моден по определению?

— Не совсем так. Выход вещи в тираж — это финал моды. Нужно понимать, что массмаркет работает крайне быстро. ZARA выпускает свои коллекции практически одновременно с брендами класса люкс. И именно это запускает процесс бесконечного ускорения моды, который в этом году наконец-то затормозился.

— Мир сотрясают кризисы. И, так или иначе, становятся более важными иные ценности, нежели модная одежда. Разве не так?

— Так. Глобальные тенденции общей моды приходят к большему упрощению. К базовым вещам, к нейтральным цветам и мягким силуэтам. На смену офисному костюму приходит комплект из джемпера, рубашки и джинсов. Приходят комплекты умеренно классические, не выходящие из моды. Это надолго.

— Как вы оцениваете то, как одеваются сейчас? Лично я часто вижу людей, как будто что-то случайно на себя нацепивших, потому что, по большому счету, все равно, как ты выглядишь.

— А я много вижу ярких симпатичных людей. Москва очень стильный город, И Москва хорошо одета, особенно молодые люди. Интересно, что в Москве люди более ориентированы на элитарную моду. А в Петербурге молодые люди находятся скорее в антагонизме к моде, они очень самобытны. В Петербурге нельзя пройти по улице и не встретить человека с цветными волосами, например. Впрочем, возвращаясь к терминам, это тоже мода, локальная, петербургская мода. Тем не менее столицы — это всегда особый мир. В прошлом году я много ездил с лекциями по стране и зачастую было грустно от того, что видел.

— А где особенно грустно?

— Не хочется обижать этот гостеприимный город, но самое печальное впечатление на меня произвел Ульяновск. У меня было ощущение, что там просто принята униформа для женщин, и буквально каждая вторая одевается в трапециевидную норковую шубу с пуговичкой и уродливые сапоги, которые заканчивались коленкой в телесного цвета колготках.

Опять же, везде своя локальная мода, там вот такая. В некоторых городах ожидаешь что-то китчевое и вульгарное, а встречаешь хороший вкус. Как ни парадоксально, для меня это Краснодар. Там очень стильная молодежь, интересно одетая люксовая публика. Ты ожидаешь, что столкнешься с южным китчем, а получаешь прекрасную подборку хороших гармоничных образов. Очень интересно одеваются в Сибири.

Одна из самых сильных fashion-школ находится в Омске. В Татарстане есть свои локальные дизайнеры, которые умудряются объединить и глобальные тренды, и элементы национальной эстетики, национального костюма.

— Но если вернуться ближе к условному обывателю, как вообще одеваться, чтобы чувствовать себя хорошо? Воспитывать вкус?

Здесь важно два момента понимать про себя. Во-первых, насколько для вас важна оценка и мнение окружающего вас общества. И, во-вторых, состоите ли вы в оппозиции к этому обществу, или являетесь его частью.

Максимально комфортным будет тот образ, который принимается вашей средой как нормальный. Иногда можно одеть женщину в очень модные вещи, подобрать стильный образ. Но она скажет: «Мне некуда в этом ходить», и ей будет некомфортно. В ее окружении адекватна кофта в цветочек, а не джемпер оверсайз.

Если кратко, то главное — комфорт и гармония с собой, и мода здесь играет далеко не главную роль.