В 1882 году на выставке Товарищества передвижников появился «Этюд» Николая Ярошенко (1846–1898) — портрет настороженно смотрящего молодого человека с редкой рыжей бородкой, несолидными усами и в большой шляпе с большими полями. Слегка сутулый, рука прячется в одежде — почему зрители сразу определили его как студента, хотя ни книг, ни прочих атрибутов знаний у него нет? Взгляд выдавал студента-разночинца, заставляя биографа Ярошенко Владимира Порудоминского говорить о «конспиративности, напряженной готовности» героя, «жесткого, настороженного, все решившего и на все готового, беспощадно и дерзко смотрящего прямо в глаза зрителям».

Типичный ли это человек 80-х или миф, созданный ценителями революционной России, в любом случае такого из наших дней сегодня в музеях не покажут, ведь еще самый знаменитый в русской истории обер-прокурор Синода Победоносцев понимал, куда ветер дует: «Учащаяся молодежь необыкновенно податлива на разрушительные теории… Из нее набирается главный контингент нигилизма». Собственно, «Нигилистом» и следовало бы назвать «Этюд», но это был бы форменный скандал для картины, ставшей не только лицом времени, но и одним из главных портретов в истории передвижничества. Неслучайно работа Ярошенко украшает сейчас обложку каталога выставки в Самарском областном художественном музее «Передвижники: образ эпохи».

Для Самары Третьяковка, уже формально открывшая в городе филиал (полноценно он заработает в 2022 году после реставрации фабрики-кухни), отобрала 40 работ из своей коллекции. Есть здесь широко известные — вроде портрета Чайковского кисти Николая Кузнецова, полотна Крамского и Репина, Сурикова и Нестерова. Есть полузабытые авторы, такие как Эмилия Шанкс или Сергей Коровин, брат великого Константина Коровина. Нет пейзажей, лишь портреты и жанровые сцены, зато показывают мало кем виденное. Например, «На стрелке» Константина Савицкого: общество на пляже — неожиданный сюжет для тех, кто воспринимает передвижников как авторов крестьянских сцен да историй из жизни мелкого служивого люда.

Выставки столичных музеев в провинции — события не из простых. И шедевры все не привезешь, что-то надо и дома показывать, и халтурить не получается — зритель теперь всюду разборчивый.

Борьба со стереотипами — хорошее решение в ситуации, когда в музейных залах встречаются два поколения людей — одни еще смотрят на культуру сквозь призму советского опыта, другие едва представляют себе течение истории, готовы искать среди старших тех, кто видел царя.

На вопросы отвечает Светлана Усачева, куратор выставки.

— Как отбирались картины, ведь среди них такие неожиданные для передвижников вещи, как «На стрелке» Константина Савицкого?

— Задача была показать разные, в том числе и в стилистическом отношении, работы, разрушить стереотипы восприятия. Один из прочных — передвижники по живописи довольно унылые, у них однообразная тематика, и они не светские художники, особенно Савицкий, что не совсем так: у нас целый раздел имеет довольно светский характер.

История картины «На стрелке» интересна: Савицкий работал в тот момент над заказом Третьякова, очень серьезной картиной, задержался в Петербурге, чтобы ее закончить, и в какой-то момент поехал отдохнуть, ему понравился сюжет: толпа, закат… трудно назвать это пленэром, но что-то французское в этом есть.

— Можно себе представить, что сказал об этой картине Стасов.

— Ничего. Он ее просто не видел. Картина осталась незаконченной и не покидала стен мастерской. Позже она оказалась в частной коллекции и уже оттуда попала в галерею.

Любая выставка рассчитана на определенное пространство. Эта делалась специально для музея Самары. Нам хотелось показать два актуальных жанра, которые передвижники изменили и по содержанию, и по стилистике: портрет и бытовую картину. В итоге появилась историко-бытовая картина. Современность на глазах становилась исторической, и в этом процессе было интересно все — прежде всего повседневность.

— Вы их сближаете с работами импрессионистов, которые тоже были заворожены повседневностью.

— А почему бы и нет? Наши художники в этом смысле более ограничены рамками академии, у нас это было единственное учебное заведение. Московское училище живописи, ваяния и зодчества тогда не имело большого влияния, его расцвет — 80-е и 90-е годы. Они все были «правоверные академики»: как бы ни относились к альма-матер, они все ее воспитанники; традиции — парадного портрета, малых голландцев — все это для них живо, они уважали академию, даже когда находились к ней в оппозиции. Вместе с тем это художники, которые не могли не реагировать на современные тенденции. Вот Виноградов, которого мы показываем, я бы не рискнула его назвать импрессионистом, но это тоже свет и воздух, желание полюбоваться, как выглядит мир, а не только стремление показать сцену из жизни рабочих.

— Его ранние сцены из народной жизни порой выглядят довольно салонно, в них иногда проглядывает что-то конфетно-оберточное, он порой словно салонного mjujik’a рисует.

— Это все было на стыке стилей, передвижники не были одинаковы как живописцы, как это порой позже представлялось. Еще одна задача выставки — пересмотреть штампы, связанные с передвижниками.

— Штампы, во многом порожденные насилием Стасова над движением?

— Я бы не называла это насилием. Стасов — человек драматический, экспрессивный, невероятно искренний в убеждениях, которые тоже могут вызывать неприятие.

— И вызывали. Даже у самих передвижников.

— Да, они к нему неоднозначно относились, иконой его сделали в советское время. Но и к передвижникам относились по-разному — это показывает подборка из цитат современников, помещенная в каталоге. Чем многим не понравился портрет Чайковского работы Кузнецова?

Одна из дочерей Третьякова, Александра Павловна Боткина, писала, что портретом, заказанным Владимиру Маковскому, Третьяков остался недоволен, и он заказал портрет Кузнецову. Но и тот, на ее взгляд, получился не очень удачным — мрачен, не передает обаяния Чайковского, человека живого. Братья Чайковские дружили с Третьяковым, были не просто вхожи в дом, но тесно с ним связаны. Но поскольку Чайковский вскоре умер, восприятие портрета изменилось, его драматизм и даже мрачность стали иначе восприниматься, он стал каноничным. А другая дочь, Вера Павловна Зилоти, наоборот, отмечала физиогномическое сходство портрета с оригиналом и то, что в нем передано стихийное чувство музыки.

— К передвижникам после критики «Мира искусства» принято относиться как к явлению консервативному и даже ретроградному.

— Это справедливо: любое сообщество, ориентированное на конкретные цели и идеалы, тем более если это современность, рано или поздно себя исчерпывает с точки зрения преемников, видящих в нем живописное прошлое, а не их прогрессивные идеи или устремления. Впрочем, представление о передвижниках было искусственно сформировано уже в советскую пору.

— Остается ли зритель пленником этих сформированных в советское время представлений?

— Я никогда не считаю зрителя пленником. У него всегда остается право выбора, право на собственное суждение; порой в хорошем смысле слова наивность, неискушенность (Стасова не читал): он видит то, что видит, — яркие эмоции, интересные характеры, то, что ему может понравиться, а может и нет. Но сразу становится ясно:

В этом смысле, скорее, надо перестраивать «просвещенную», профессиональную часть сообщества. В любом случае, они заняли свое, очень достойное место уже навсегда.