Этот понедельник был особенным, потому что шествие превратилось в марш траура: «Пенсионеры Беларуси выходят сегодня почтить память всех невинно убитых! Почтить память Романа Бондаренко! Руки прочь от мирных граждан! Будьте прокляты, фашисты!»

Марш намечен на два часа дня. Пенсионеры непременно на него придут, несмотря на все акции устрашения. Но уследить за всем, что происходит в стране, становится практически невозможно: репрессии приобретают массовый характер. Утром из РУВД начинают выпускать некоторых людей, задержанных накануне. Конечно, появляются подробности: в РУВД и автозаках били, над многими издевались. Людей, как в августе, стали помечать краской: это означает, что на них должны обратить особое внимание сотрудники правоохранительных органов. Вина этих людей лишь в том, что они говорили на белорусском языке. В понедельник мама Романа Бондаренко поехала в Генеральную прокуратуру, чтобы получить разрешение на выдачу тела сына, но ее никто не принял, сказали ждать ответа и обращаться позже. Она не может общаться с журналистами, невозможно представить, что она вообще чувствует. Ей приходится слышать, как за окнами, прямо во дворе, бьют людей, которые пришли почтить память ее сына, разбивают лампадки, топчут цветы на том месте, где Рому как беззащитного котенка схватили и украли анонимные представители режима. Ей приходится слышать по телевизору Лукашенко, который врет о том, что Бондаренко погиб в пьяной драке и сам был пьян, а теперь из него делают «сакральную жертву».

Тем временем в Минске начинается обычная рабочая неделя. На улицах мало людей. Свинцовое небо висит над городом, а потом выдыхает мелким снегом с дождем, температура плюс два, но ощущается как страшный колотун.

Я сижу на работе у моей знакомой, Елены. Она очень красивая женщина, в прошлом медик, сейчас у нее небольшой бизнес. Мы пьем кофе. Елена рассказывает, как людей забирают прямо из квартир. Говорит эмоционально, в голосе и взгляде ненависть, слезы, ощущение беспомощности сменяют друг друга: «Моего знакомого забрали и посадили на 16 суток, обманом проникнув в квартиру под видом ковидных врачей: сказали, что пришли к его сестре, та болеет коронавирусом. Еще двух забрали переодетые в коммунальщиков, одного забрали ночью, представились доставкой, его так и увезла машина доставки пиццы. Мы пока всех находим, но в СИЗО». В двенадцать она судорожно пытается дозвониться до своего отца, тот берет трубку:

— Алло, папа, ты где?

— Я в хозяйственный магазин вышел.

— Папа, немедленно вернись.

Но он кладет трубку с фразой: «Ты ничего не понимаешь».

Елена объясняет мне, что ее отец — бывший сотрудник милиции. Ему почти 80 лет, и каждый раз он идет на «Марш мудрости»: «Он думает, что может им что-то объяснить, что так не поступают сотрудники правоохранительных органов, его в октябре газом на митинге травили. И вот сейчас он пошел в хозяйственный магазин? Я что, дура? Магазин в соседнем доме, а он пошел митинговать вместе со всеми».

Место сбора пенсионеров — Красный костел на площади Независимости, но саму площадь перекрывают, как и переходы, которые расположены рядом. Маршрут идет вдоль проспекта Независимости, и те пенсионеры, которые не смогли добраться до места сбора, договорились, что присоединятся к маршу по ходу.

В два часа становится плохо Нине Багинской, которая не пропускала ни одного протестного понедельника. Ее знают многие как «бабушку революции». Сегодня она появилась первая с большим бело-красно-белым флагом. Многие пожилые люди из-за препятствий, созданных силовиками, задерживаются. Появляется информация, что рядом с площадью стоят «бусы», но движение не перекрыто.

В 14.20 пенсионеры выдвигаются шествием. Их, кажется, больше двух тысяч человек. Они идут медленно, кто с палочкой, кто прихрамывает. Средний возраст митингующих — от 60 до 85 лет. Все громко скандируют: «Я выхожу!» Из окон им кричат: «Молодцы!» Машины сигналят без остановок. Кто-то в красной куртке и белом берете, кто-то — с бело-красным зонтиком. В руках самодельные плакаты: «Пенсионеры против насилия», «Сила в правде», «Нет — лжи, насилию, беззаконию», «Я/МЫ Рома», «Картофельный пюрер идет по трупам», «К трибуналу карателей ОМОНа», «Заводчане, сколько еще нужно убить белорусов, чтобы вы все поняли?!», «А людей убивать — это «хлопотное дельце» или это тот случай, когда не до законов?», «Гитлер отравился, Чаушеску расстреляли, Каддафи растерзали. Лукашенко, выбирай!».

Плакатов очень много, еще больше людей с цветами. На цветах, на флагах с бело-красно-белой символикой повязаны черные траурные ленты. Пенсионеры подходят к дому с колоннами на проспекте Независимости, 17, и дружно минуты полторы скандируют: «Убийцы!» Это здание КГБ.

Колонну сопровождают «бусики». Пенсионеры прошли от одной станции метро до другой, тут к ним присоединились те, кто не смог дойти или не успел. Какая-то женщина, тоже пожилая, кричит: «Разойдитесь, дурью маетесь, только злите их!» Бабушки гордо ей отвечают: «Иди отсюда!» Кто-то выкрикивает: «Бабушки и деды идут до победы!»

Появляется информация, что Багинской стало лучше и она догоняет митингующих. Около центрального универсама они останавливаются, чтобы Нина успела их догнать. Среди пенсионеров ходит такой же пожилой дедушка и из-под руки фотографирует плакаты и молодых людей, которые идут рядом, а также журналистов. Одна из бабушек спрашивает меня, я правду пишу или нет. Отвечаю, что да. В качестве благодарности она показывает на этого деда и говорит: «Это «тихарь», он молодежь сдает».

Почти всех своих «тихарей» пенсионеры знают в лицо и знают, что те их фотографируют. «Ну и черт с ним! Наверно, бывший сотрудник органов каких-то или сыну помогает погоны получать, всей семьей зарабатывают».

На метро «Октябрьская» еще присоединяются пенсионеры, молодые люди хлопают им. Митингующие скандируют: «Наши дети самые лучшие!», «Руки прочь от наших детей», «Лука — убийца!». Абсолютно бесстрашно, с остановками, отдыхом, термосами с горячим чаем они продолжают шествие. «Я с 94-го года живу при этом режиме, — говорит мне бабушка, — но в этот раз забрали моего внука, в августе он был на Окрестина. Он столько насмотрелся!.. А сейчас я выхожу за него, его место в институте, а не в тюрьме. Я должна все исправить, сейчас самое время все поменять». Другая пожилая женщина была на выборах наблюдателем: «Они за одну ночь переписали все голоса».

Дед-«тихарь» все снимает, старается не упустить для своего доноса ничего. Одна из женщин лет семидесяти с траурной лентой на цветах говорит мне:

Пенсионеры доходят до здания прокуратуры, тут они опять скандируют: «Убийцы!» Машины сигналят в знак поддержки пожилым людям, а те, не нарушая правил дорожного движения, идут по пешеходному переходу, только когда загорается зеленый свет.

Переход дороги занимает минут пятнадцать, около парка все дожидаются друг друга. Я ухожу вперед, чтобы посмотреть, нет ли там ОМОНа. «Бусик» стоит возле парка Победы. Я захожу в переход, и в этот момент появляются два силовика в черной форме и масках, хватают проходящего мимо молодого человека и закидывают его в белый «бусик», после чего моментально уезжают. А ведь могли вот так же схватить и меня.

В чате телеграма появляется невероятное количество благодарностей пенсионерам, вышедшим на марш: «Матерь Божья, защитница ты наша, защити этих милых людей, пошли им здоровья, убереги их от карателей и дай им возможность вернуться всем домой живыми и невредимыми. Сохрани их, убереги их, прошу тебя!»; «Не сдерживаю слез! Спасибо вам, родители! Не знаю слов, которые смогли бы передать все чувства. Всем сердцем обнимаю каждого! Дай бог здоровья!»; «Самые достойные пенсионеры — в Минске. Низкий вам поклон».

Бабушки скандируют, продолжая шествие: «Пошел вон, ты и твой ОМОН!», «Трибунал!». В это время кто-то в толпе выкрикивает: «Крыса! Крыса!». Недалеко от площади Якуба Коласа обнаруживают молодого «тихаря», толпой его окружают, и он под крики «крыса!» вынужден позорно ретироваться.

Пенсионеры — усталые, но довольные — доходят до площади, начинают угощать друг друга чаем, печеньем, беседовать, делиться впечатлениями. Кто-то из них сразу идет в метро. И уже оттуда доносится: «Жыве Беларусь!», на что все проходящие по переходу кричат в ответ: «Жыве!»