11 ноября (н. ст.) 1920 года генерал П.Н. Врангель пишет приказ об эвакуации из Крыма: «Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих. …Дальнейшие наши пути полны неизвестности.

Кто тогда думал, что на «одолеть и пережить» уйдет век?

Уходят они в порядке: грузятся лазареты, портовые управления, семьи казаков, военных, беженцев. Армия прикрывает. Потом идут на борт три юнкерских училища, донцы и кубанцы, корниловцы, марковцы, дроздовцы… Такие, какими были на последних смотрах: «Истоптанные порыжевшие сапоги, выцветшие истертые рубахи. У многих верхних рубах нет, их заменяют шерстяные фуфайки. Вот один, в ситцевой пестрой рубахе с нашитыми полотняными погонами, в желтых английских ботинках… Ужасная, вопиющая бедность. Но… пригнана ветхая амуниция, вычищено оружие, выровнены ряды».

Врангеля просит к телефону революционный комитет Евпатории. Сообщает: «В городе полное спокойствие. …Войска и все желающие граждане погружены на суда. Суда вышли в море». Генерал и комиссар желают друг другу всего хорошего. Теперь не верится: в России, на излете Гражданской противники могли разговаривать по-людски? Выходит, могли. Но явно нечасто.

Странные знаки есть в их исходе. Небывалый мороз в октябре облегчил красным взятие Крыма. Но вот другой знак: поздняя осень на Черном море — время штормов. А старые суда перегружены. На 126 кораблях уходит 145 693 человека, не считая моряков: в два раза больше, чем рассчитывали. Ан не штормит. Море как зеркало. Погиб один миноносец. 125 судов уцелело. Словно вышняя сила определила спасти этих людей.

Но — не на этой земле.

Еще забытый знак. Главнокомандующий — прямой потомок Абрама Петровича Ганнибала. Его бабушка Дарья Александровна Врангель была троюродной сестрой Пушкина по этой линии. Своеобразные черты лица, тяжелые веки на портретах (и плакатах «Бей Врангеля!») — не от желания извести прогрессивную общественность. А от наследственности Арапа Петра Великого. Свою последнюю попытку «ногою твердой стать при море» Российская империя делает под предводительством потомка Ганнибала. Проиграв, уходит за море под его же командой.

Осмыслить российский XX век, его запредельную доверчивость и запредельную жестокость, его неготовность к переменам (что в начале столетия, что в конце) почти невозможно. Но кажется, мы — все социальные слои, вся «пирамида» России — узнали о себе за сто лет много горьких истин.

Врангелевский Крым — отчасти исключение в наших невеселых хрониках. По крайней мере эта власть, балансируя на краю материка и пропасти, не жила порывом, на авось. Меньше других рассчитывала на терпение и жертвенность «своих» как главный ресурс. Пыталась строить. Просчитывать будущее. Держать хлебный паек на уровне хотя бы фунта (в те годы подвиг, в Москве 1918-го и осьмушку, то есть 50 г, на день давали). Эта власть отправила всех несовершеннолетних из боевых частей в кадетский корпус. И еще: разумно планировала отход.

Еще в марте 1920 года казалось, ужасом и хаосом кончается Гражданская война на Юге. Неподготовленные эвакуации белых из Одессы и Новороссийска страшны: «Два парохода отъехали, но уехали не все. Остался только маленький катер, и на этот катер погрузилось 200 человек. Катер отошел… перевернулся; не спасся никто. Многие, которые не успели сесть на пароход, застрелились, становясь так, чтоб упасть в море. Впоследствии эти трупы выбрасывались на берег…»

Цитата — из школьного сочинения. Гимназистке в 1920-м было десять.

Генерал Врангель принял звание «правителя и главнокомандующего» 4 апреля 1920-го. Семь месяцев были отпущены его «острову Крым». Чтоб вернуть армии самоуважение и организовать спасение 150 тысяч душ. Не чудом, не упованием — а именно силой и разумом.

П. Н. Врангель, как ни странно, был инженером по первому образованию. Отец его, Николай Егорович, перепробовав много занятий (гвардия, дипломатия, философия), нашел себя в бизнесе эпохи Витте: золотодобыча, нефть, трамвайные линии, электромоторы. (Да, в России 1900-х годов.)

Петр, старший сын промышленника, окончил с отличием Горный институт. Но в годы Русско-японской, поступив добровольцем в армию, вошел в свою истинную стихию.

Однако в его инженерной выучке тоже был некий промысел. По распоряжению генерала с апреля 1920 года в Крыму приводят в порядок потрепанный флот. Сразу начинают разработку единственного на полуострове месторождения угля, прокладку железнодорожной ветки от шахт. На этих судах, на этом запасе топлива они и уйдут поздней осенью в Константинополь. Но готовились-то не только к уходу… Просчитывали разные сценарии выживания малой России.

Из спокойной Европы в Севастополь, в правительство Врангеля возвращается Петр Струве. Генерал просит Александра Кривошеина — «правую руку» Столыпина, продолжателя его земельной реформы после гибели премьер-министра — стать председателем правительства Крыма. 63-летний Кривошеин соглашается. (Четверо его сыновей — в Добровольческой армии, Гражданскую переживут лишь двое.) На полуострове летом 1920 года готовятся земельная и земская реформы — раздел крупных поместий в пользу крестьян. Но с выкупом частью урожая: Крым надеется продолжать русский экспорт хлеба… в сопоставимых размеру масштабах.

В июле 1920 года Василий Шульгин (думец, но все-таки журналист до мозга костей) берет у генерала интервью. Оно войдет потом в книгу «1920 год».

Тут решают тьму вопросов: отношения с Украиной, Польшей и Грузией, ремонт конского состава, помощь инвалидам войны (а их много), создание уголовного розыска, введение новой меры наказания — высылки в Советскую Россию, приказ о довольствии для военных, штатских служащих и их семей. Например, о выдаче им дважды в год кожи для починки обуви. Мера нужная: в Крыму 1920 года цена новых сапог равна жалованию офицера за полтора месяца.

Врангель скажет потом в «Записках»:

При этом все лето и всю осень 1920 года идут кровопролитные для белых и красных бои за хлебородные районы Северной Таврии — за Перекопом, вплоть до Мелитополя и Каховки. В июне «белые части», выдвинутые из Крыма в Северную Таврию, превосходят красных в числе (25 тысяч штыков и сабель против 15). Но к осени прекращены бои на Польском фронте. В Риге идут переговоры. Ленин заявляет: тут Советы легко пошли на территориальные уступки «не потому, что считали это справедливым, а потому, что считали важным делом сорвать интриги русских белогвардейцев…» Выведенные из Польши части переброшены в Крым. Поздней осенью 1920 года соотношение сил здесь: 160–200 (по разным источникам) тысяч штыков и сабель у красных, 40 тысяч — у белых. «Остров Крым» становится Атлантидой. Только тонет в крови.

Еще в апреле 1920-го Великобритания настоятельно предлагала Крыму свое посредничество в заключении мира с Москвой. Джентльменского, конечно. С амнистией и возможностью отъезда.

Врангель явно в эту идиллию не верил. 12 сентября 1920 года «Правда» публикует «Воззвание к офицерам армии барона Врангеля» за подписями Ленина, Троцкого, Калинина, Каменева и генерала А. А. Брусилова: «Честно и добровольно перешедшие на сторону Советской власти не понесут кары». 11 ноября генерал получает по радио предложение красного командования «гарантировать жизнь и неприкосновенность всему высшему составу армии и всем положившим оружие». И приказывает опечатать радиостанции полуострова. Кроме одной, где работали офицеры. 12 ноября Реввоенсовет Южного фронта выпускает уже прямое обращение к «офицерам, солдатам, казакам и матросам белой армии»: создавайте революционные комитеты и сдавайтесь… издан приказ по советским войскам о рыцарском отношении к сдающимся противникам.

В январе 1918 года в Ялте генерал сам был под арестом ревтрибунала и спасся чудом. На городском молу, у маяка Александра III, в те дни было расстреляно около 100 душ. По Крыму — куда больше. Он брал летом 1919 года Царицын после года с лишним народной власти: «Красный Верден, как называли его большевики, оказался в ужасном состоянии. Все мало-мальски состоятельное или интеллигентное население было истреблено…» В овраге за городской тюрьмой было свалено около 12 тысяч трупов — жертв красного террора и тифа.

В воспоминаниях Н. Е. Врангеля, отца генерала, есть глава «Подчистую»: о судьбе их обширной родни в 1917–1920 гг. Тут свыше 20 смертей. Жертвам от семи до семидесяти: тиф, голод, расстрелы, суицид, погром усадьбы с убийством. Заключение:«В России у меня родственников не осталось. Большевики мели чисто».

Опыт явно был общим для всех, кто пережил в России Гражданскую. В «красном» романе Серафимовича «Железный поток» так же погибают дети по обе стороны фронта и сходят с ума матери. Впрочем, Серафимович видит в этом и некое величие. Поступь истории.

А белые уходят. Вот на транспорте «Рион» плывут два младших брата Михаила Булгакова, два прототипа Николки Турбина — Николай и Иван. Николай ранен в легкое на Перекопе. В эмиграции станет санитаром в тифозном отделении. Окончит университет. Будет приглашен в парижский Институт Пастера. Ученый-бактериолог, кавалер ордена Почетного легиона… Иван Булгаков останется навсегда музыкантом в русских ресторанах Монмартра.

На пароходе «Крым» плывет корнет Константин Веригин 21 года. Воевал в корпусе генерала Барбовича («самые отъявленные головорезы» в оценке тов. Буденного). Станет химиком-парфюмером, автором духов Chanel и Bourjois, председателем Ассоциации парфюмеров Франции. Но главное — впереди у этих юношей долгие десятилетия. Как и у большинства ушедших.

О модельерах, вышивальщицах, «манекенах» первой эмиграции, о блеске русского Голливуда после 1920-х написаны (и, к счастью, публикой прочитаны) книги Александра Васильева. Меньше известны у нас монографии-альбомы другого русского парижанина — Андрея Корлякова: Первая мировая в фотоматериалах русской эмиграции, «Великий русский Исход. 1917–1939», «Русская культура в изгнании». Лучший том фотоэпоса — «На пути к успеху. 1917–1947» (Париж: ИМКА-пресс, 2005).

Сюжет этой монографии Корлякова — труд как способ выживания первой эмиграции.

Тут 1000 фото. Студенты 1920-х (почти все работали в самых немыслимых местах). Артель русских моряков на «техобслуживании» Эйфелевой башни: вот они висят метрах в ста над Марсовым полем, снаружи, на страховочных ремнях. Страшно, конечно. Но терять нечего. Казачий цирк на гастролях в джунглях Восточного Тимора: шпрехшталмейстер — в чине хорунжего.

Вот вываливается из товарного вагона рабочая артель. У многих подозрительно тонкие черты. На вагоне вечная надпись про сорок человек и восемь лошадей, только по-французски. И крупно, мелом, по-нашему: «СОФIЯ — КАННЪ. ПРIЕХАМШИ…!» (Пишу с ошибкой, но где ж взять «ять»?)

Еще: в Париже в середине XX века создано восемь русских высших учебных заведений.

Сила и разум. Несомненные сила и разум. Но не для возвращения в Россию: долгий был срок.

…Генерал Врангель — глава большой семьи. Жена Ольга Михайловна (бывшая фрейлина прошла с мужем войну сестрой милосердия), четверо детей, пожилые родители, мать жены. Эмигрантские организации предлагают главнокомандующему пенсию. Он отказывается.

Последние два года жизни П. Н. Врангель работал в Брюсселе инженером. Умер он в 1928-м, в 49 лет, тяжело и странно. Была это болезнь или отравление, спецоперация ГПУ, неясно до сих пор.

От предложения 2007 года перенести прах генерала в Москву потомки его вежливо отказались, пояснив в письме:

«Произошли огромные перемены в сознании россиян относительно сущности большевизма и советской власти. Однако не произошло главного: осуждения этого зла на государственном уровне… Продолжается брожение в человеческих умах… При опросах населения в последние годы чуть ли не половина населения России считает, что Сталин — личность положительная».

150 тысяч «вранжелистов» (как говорили тогда) ушли за море. Осталось — по разным причинам — много больше. Ленин в декабре 1920-го оценит число «буржуазии» в Крыму в 300 000.

Ушли и не все, кто хотел: вот тифозный лазарет в Джанкое не эвакуировали… А вот из него выходит — пошатываясь, но под конвоем — пленный. Вольноопределяющийся улан Иван Савин. Из пяти братьев Савиных двое уже погибли на Перекопе. Еще двоих вскоре расстреляют. Последний уцелеет в Крыму и уйдет в Финляндию чудом. Всего проживет 27 лет. Некролог ему напишет Бунин, его будет оплакивать Репин: проза и стихи Ивана Савина обещали много.

В повести «Плен» он сидит во дворе комендатуры в ноябре 1920-го среди других избитых и полураздетых. Идет фильтрация: кого к стенке, кого в ЧК до выяснения, кого в строй, в красную пехоту. У станции Джанкой в мирное время — у ворот моря и лета — слышны выстрелы.

«Он обошел весь двор и принес… обрывки шинелей, куски грязной ваты, несколько пар рваных брюк и френчей, мешки, солому. Все это было обильно усыпано вшами.

— Вша сон дает, — сказал ставрополец, укрывая меня рванью. — Ты плюнь на все на свете…

По всему двору, на улице, у облупленных стен комендатуры запылали костры — в консервных жестянках «белобандиты» разваривали вымоленные у красных сухари. Справа у каменного сарая на сорванной с петель двери полулежал высокий юноша. Завернувшись в рогожу, как в тогу, он сказал кому-то: «Это же свинство, Володька! Ты уже всю папиросу выкурил. Это не по-гусарски. Хоть на одну затяжку оставь, Володька!»…

Сквозь разноголосую волну криков прорвался выстрел… На миг двор притих, затем у ворот снова заспорили. …Два матроса нашли в обмотках пленного капитана погоны. В носке было спрятано кольцо».

У крестьян, все ж таки получивших помещичью землю в Гражданскую, народная власть отберет ее, погонит их с семьями на лесоповал лишь через 10 лет. Срок почтенный.

Слово, данное белым в Крыму, красные держали 10 дней. 16 ноября Дзержинский дает секретную директиву особому отделу Южного фронта: «Примите все меры, чтоб из Крыма не прошел на материк ни один белогвардеец…»17 ноября начинается регистрация бывших офицеров и военных чиновников. Уже от 22 ноября 1920 года сохранились расстрельные списки.

Это из списков расстрелянных только в Керчи с 17 ноября по 7 декабря 1920 года. Там 452 имени. ЧК Керчи хоть помечало, кто они. В других городах и того не делали.

Перекличку у Соловецкого камня надо бы начинать с их имен. Нет, с расстрелов 1918 года.

Число убитых в Крыму в 1920–1921 годах в источниках расходится. Эмиссар «красной Москвы» Мирсаид Султан-Галиев в возмущенной докладной наркомнацу Сталину («О положении в Крыму», апрель 1921 года) пишет о 20–25 тысячах. Пишет и о тех, кому удавалось бежать из-под расстрела: «Появление их в голом виде почти в сумасшедшем состоянии в деревнях производило самое отрицательное впечатление на крестьян. Они их прятали…»

Писатель Иван Шмелев, потерявший в крымских расстрелах единственного сына, историк красного террора Сергей Мельгунов называют другие цифры. До 120 тысяч душ.

Честного большевика Султан-Галиева вычистят из РКП(б) в 1923 году. А в 1940-м расстреляют. Розалия Землячка, валькирия крымских казней, благополучно доживет до 70 лет. Четыре года будет зампредом Совнаркома СССР. Урна с ее прахом — в Кремлевской стене.

Вольноопределяющийся Иван Савин в своей прозе приводит одну из глумливых расшифровок непривычного слова «РСФСР». (Их было несколько в 1920-х: контра изощрялась…). У Савина — «Редкий Случай Форменного Сумасшествия Расы».

«Пережить российское лихолетье…» Кажется, то, прежнее, штамм 1917 года, все же пережили. На это ушли жизни двух поколений. Вывихнутые судьбы еще двух. А в целом — век.

Но пережили. Дальнейшие пути, как всегда, полны неизвестности. Силы и разума нам всем! Умения всегда говорить даже с противником по-людски. Силы и разума. Силы и разума…