— Апелляционное решение миланского суда, с одной стороны, неожиданно для нас: как же так — отменить столь тяжкий приговор, не проштамповать его?
С другой стороны — это то, на что мы надеялись. Решение суда [первой инстанции] в Павии (именно он приговорил Маркива к 24 годам заключения — ред.) было неожиданностью, потому что суд первой инстанции был странным по как минимум трем причинам. Там рассматривалось дело о гибели журналиста Андреа Рокелли и Андрея Миронова, который был переводчиком, фиксером и, по сути, старшим и наиболее опытным в этой группе, и о ранении французского журналиста Вильяма Рогелона, который в этой истории единственный выжил — на его свидетельствах в значительной степени основано [первое] судебное решение.
Речь шла о событиях 24 мая 2014 года на окраине Славянска, когда в зоне боевых действий погибли Миронов и Рокелли и был ранен Рогелон. Это место, железнодорожный переезд, было, по сути, передним краем обороны и хорошо простреливалось.
Речь шла о военных действиях, при которых право мирного времени не очень применимо.
Да, Россия, как в случае с Первой и Второй чеченскими войнами, предпочитала называть [конфликт на востоке Украины] контртеррористической операцией, а не вооруженным конфликтом, а Украина вслед за этим, назвала это антитеррористической операцией. Понятно, зачем — чтобы не вводить чрезвычайное положение, не заморачиваться со сложными правовыми процедурами и не попадать в контекст международного гуманитарного права, который ограничивает государство в действиях.
Если же это просто борьба с преступностью, борьба с терроризмом, то у государства руки развязаны. Тем не менее, события попадали в контекст боевых действий, ведь это крупномасштабный вооруженный конфликт с применением тяжелой техники. Тут уже существует возможность применения оружия и смерти от него не только противника (то есть разрешенной цели), но и гражданских лиц.
Есть же так называемые сопутствующие потери, это уже не как в мирное время, когда каждая выпущенная пуля должны быть учтена. Крайне важно учитывать вопрос правовой системы и ответственности. Он не был учтен. Как будто это происходило в мирное время.
С Андреем Мироновым в свое время мы работали в Чечне, в первую войну. У нас были сложные ситуации, когда мы оказывались под обстрелом. Но мне показалось бы странным, если бы что-то случилось (а что-то могло случиться), и за это сделали бы ответственным артиллериста из Ханкалы. Просто потому что это другая ситуация. Когда нас чеченский особый отдел посадил под замок, задержав, и потом это место подверглось обстрелу, это был штаб противоборствующей стороны, разрешенная цель. То, что огонь был не очень избирателен, пострадали соседние дома, не было намеренным нападением на гражданские объекты. Так и здесь.
Мой коллега Дмитрий Борко подробно исследовал имеющиеся изображения, в том числе снятые с горы Карачун. Выяснилось, что [в момент обстрела] практически невозможно было отследить, кто находился на этом переезде. Ясно, что какие-то люди, а что за люди — непонятно. Выживший [Вильям Рогелон] говорит, что Андрей давал им вполне профессиональные рекомендации по передвижениям, но как это могли воспринять наблюдатели на Карачуне?
Могли ли они вообще понять, что это за люди? Или это был рутинный обстрел позиций противника?
Это вторая сторона вопроса, мог ли вообще кто-то определить, что это за люди и дать команду? Осужденный (а теперь оправданный) Маркив не был командиром на этой высоте, он не был человеком, отдающим приказы, не был артиллеристом, он не был минометчиком, потому что огневые средства были в распоряжении другой структуры — не Нацгвардии, а армии.
То есть, первый вопрос — что это было? Второе — какова могла быть роль Маркива в этом? И третье —приговор 24 года заключения был вынесен в условиях развернутой пропагандистской войны. Очень напоминало российскую ситуацию.
Вспомним процесс с Савченко. Якобы Савченко — наводчик, из-за которой погибли журналисты на блокпосте. Абсолютно симметричная ситуация: блокпост — это военная цель. Можно понять, кто приблизился к блок-посту? Журналисты или нет? В конце концов, Савченко просто не была в этом месте, ее задержали раньше. И это адвокат Илья Новиков блестяще доказал в суде. И [Савченко назначили] такой же существенный срок, только она была освобождена в рамках другой процедуры. В итоге у нас был приговор, аналогичный делу Савченко. Только не в России, а в Италии. Апелляционная инстанция с этим в течение нескольких заседаний разобралась и отменила приговор первой инстанции.
В ходе заседаний выяснилось, что в суде первой инстанции использовалось свидетельство самого Маркива против себя: якобы уже под арестом он признался сокамернику в убийстве Роккелли.
Но на самом деле он сказал другое: «Меня обвиняют в убийстве». То есть даже нормального перевода не было.
С точки зрения корректности предварительного и судебного следствия это было нечто странное.
Очень жаль Андрея, очень жаль Андреа Ракелли. Андрей погиб мгновенно, Андреа долго и мучительно умирал. Жалко тех погибших журналистов, [убийство] которых вменяли Савченко. Но журналист на войне рискует и, если можно под предлогом гибели журналистов осудить любого военнослужащего противоположной стороны, — это неправильно. Потому что война страшна тем, что за ней скрывается подробное обсуждение того, кого можно убивать, а кого — нельзя, при каких- обстоятельствах можно стрелять, а при каких — нельзя. Есть военные преступления, которые, безусловно, подлежат наказанию, а есть — война. Гибель и ранения журналистов на войне, к сожалению, остаются частью профессионального риска.
Андрей как-то меня учил прятаться от снарядов. У него была такая особенность: он под обстрелом начинал объяснять, как прятаться от обстрела. Сам он от своей мины не спрятался. Она его настигла, потому что он очень много работал на разных войнах. Не только на чеченской, а, например, и на афганской в 2001 году. Я хотел бы, чтобы виновные в преступлении были наказаны. Я хотел бы, чтобы происходящее было введено в правовые рамки. Но я не хотел бы, чтобы под видом правосудия вершилась его имитация, шло беззаконие.
Оказывается, где-то есть правосудие. Оказывается, где-то и 24-летний срок может быть отменен. У нас с этим хуже. У нас несколько лет назад в Грозном были осуждены [члены запрещенной в РФ УНА-УНСО] Николай Карпюк и Станислав Клых. Осуждены тоже на 20-летние сроки за то, чего они не совершали. (Карпюк и Клых были в 2016 году приговорены к 22,5 годам тюрьмы каждый за убийство российских военнослужащих во время войны в Чечне в 1994-95 гг. —ред.).
Их не было на тот момент в Грозном — зимой 1994-1995 года. У них не было такого оружия, которое могло бы привести к смерти этих тридцати солдат. Им дали сроки за участие в боях, которых не было, потому что обвинительное заключение представляло собой научную фантастику.
Только ничего отменить в апелляционной инстанции пока не удалось. Карпюк и Клых были обменяны, они сейчас на свободе, но они вышли по обмену. Это был гуманный акт, но это не было торжеством правосудия.
Андрей Миронов в суде первоначально представлялся как второстепенный член группы, местный переводчик. А ведь он был чуть ли не вдвое старше остальных, побывал на многих войнах, прекрасно знал английский и итальянский. Он еще и политзаключенный советского времени, был арестован в 1985 году. И до тюрьмы, и в тюрьме учил итальянский язык, много работал с итальянскими журналистами и попытался их обезопасить. Их последний записанный разговор — он объяснял им, что нужно уходить с этого места. Один в итоге спасся, но роль Андрея в этой группе была явно недооценена в судебном процессе. Родственники Андрея не были даже извещены должным образом. И сейчас это решение суда — еще одно напоминание о том, что был такой советский диссидент и российский военный журналист с огромным опытом работы в горячих точках Андрей Николаевич Миронов.
Перед первым процессом украинская сторона никакого должного следствия не проводила. Видимо, этим объясняется такой результат первого суда. Российская сторона в рамках большого дела о применении запрещенных мер при ведении войны на востоке Украины занималась и делом о гибели Андрея Миронова. Меня допрашивали следователи главного военно-следственного управления по этому поводу. И помнится тогда, после окончания допроса следователь спросил с такой горечью:
«Скажите, почему вы Савченко признали политзаключенной?».
Не только в России может быть человек несправедливо осужден за чью-то смерть. Но никакого углубленного расследования, насколько я понимаю, не проводилось. В ближайшее время совместная российско-украинская рабочая группа неправительственных организаций представит подробный доклад об этом деле, в том числе анализ показаний выжившего свидетеля, который должен был быть процитирован следствием, но не был сделан. Я бы отметил роль украинских неправительственных организаций, в частности, Центра гражданских свобод и коалиции, которая вела наблюдение на этом процессе, и Центра содействия международной защиты и «Мемориал» немного в этом участвовал.
