— Родился я в 1978-м в Североморске. В 17 лет переехал учиться в Петербург, где отучился 4 курса на истфаке СПбГУ и там же чуть позже окончил филфак. На филологическом увлекся фольклористикой. Еще студентом стал ездить в экспедиции на Русский Север. Приезжали в деревню, три недели жили там, общались с местными жителями.
Собранные материалы сдавали в архив, но уже тогда я понял, как важно не только записать, но и передать традицию. С этой целью я параллельно с учебой стал петь в фольклорных ансамблях Санкт-Петербурга.
Первой фольклорно-этнографической экспедицией для меня стала поездка на Вологодчину в 2002 году. Речка Индоманка, глухие деревни Никоново и Нефедово, где живут глубокие старики. Там произошло мое первое знакомство с другим миром. Представьте себе, из города приехал обычный юноша, студент, а тут мистика, люди с духами общаются, считают их хозяевами домов, лесов, рек, почитают. Были курьезные случаи. Так, я общался с человеком, Василий звали, ныне покойный, который охотился на домовых, ставил ловушки.
Он их видел, рассказывал мне, как они выглядят. Причем был абсолютно вменяемый человек. И таких там много, целые деревни.
Казалось бы, домовые — нечистая сила, но в тех местах они следят за христианским порядком. Я общался с людьми, которые мне говорили, что домовой следит за тем, чтобы люди посещали церковь по церковным праздникам. В быту домовые часто следят, чтобы люди не ругались. В одной из экспедиций, это уже на Мезень, в Архангельскую область, мне удалось записать обряд, когда рождается ребенок, его домой приносят и домовому представляют: «Заботься, помогай, лапкой гладь».
Что касается песен, самая архаика мне попалась на Печоре, река Пижма. Это был уже 2010 год, поехал я туда один. Там попал к староверам поморского согласия. Удалось записать полностью беспоповскую службу. Очень открытые для общения бабушки. У них было понимание, что они — «последние из могикан», если сейчас их не зафиксировать, то все пропадет. Я сперва на аудио записал, а мне в конце службы староверы говорят: «А чего ты не снимал на видео?» А я просто постеснялся спросить. Но в следующий раз уже все на видео заснял. Удалось записать песни. Например, «Не одна в поле дорожка пролегала» — протяжная, минут на восемь.
На Русском Севере традиционный русский фольклор сохраняют староверы. В старообрядчестве сакрализуется старина.
«Это еще из старины мой дед говаривал, значит, это надо сохранить» — такая логика.
За счет этого они держат культурную память нетронутой. Впечатляет, конечно. Я, например, жил неделю в деревне Замежная, они там, бывает, еще ходят в сарафанах, песни старинные знают. Север — это то место, куда всегда стекались гонимые и теснимые, люди, любящие свободу и независимость.
Был у меня еще интересный опыт изучения русского фольклора в городах. Я шел за фольклором в больницу к старикам. Причем старики там со всей необъятной родины. В Питере можно записать донской, сибирский, уральский, фольклор Русского Севера. Все что угодно. По сути, это то же самое, что и экспедиция в деревню, только ты приходишь к руководству больницы и спрашиваешь, где лежат постарше пациенты. Дом престарелых — еще одно отличное место для изучения традиционного фольклора.
Русский фольклор — исчезающее явление. Носители русской старины в абсолютном большинстве старики. Как будет жить русская культура, когда они уйдут? Этим вопросом я занимаюсь, собираю и фиксирую стремительно исчезающее культурное наследие. Допустим, себя я считаю носителем фольклора. Смотрю, сколько в среднем знали сказители, например, на Печоре это не более десяти былин. А я сейчас могу рассказать тридцать. Выходит, в моем случае традиция сохранилась. На данный момент моя задача — зажечь других, передать свои знания.
Вообще термин «фольклор» означает дословно «общее знание».
Сегодня парадокс в том, что это уже никакое не общее знание, единицы знают и когда-либо слышали традиционный русский фольклор.
Для современного человека это диковинка. Можно ли снова превратить фольклор в общее знание? В принципе можно, но пути передачи будут другие. Не как раньше из уст в уста, а через государство, систему образования. Например, ввести в учебную программу обязательное знание трех песен своего региона, или уметь сказывать по памяти одну былину на выбор. Что-то вроде этого. Еще вариант — посредством встреч. Например, я рассказываю людям о фольклоре, пою песни, сказываю былины. А дальше люди сами должны решить, кто-то, может, увлечется.
Есть такие люди, которые после встречи со мной начинают интересоваться, задают вопросы, я консультирую, а дальше они в кругу своей семьи, для себя или для друзей начинают петь и сказывать.
Как в Европе обстоит дело с фольклором?
— Я много раз сталкивался с феноменом того, что малые народы лучше сохраняют фольклор. Знакомая чешка рассказывала, что в каждой школе у них есть народный ансамбль или коллектив. После окончания чешской школы она знает свои народные песни, хорошо их поет, не являясь фольклористкой. Почему так? Наверное, из-за того, что народ немногочисленный, и подсознательно они понимают, что им надо как-то сохраниться. А у нас широкий народ, и мы надеемся, что кто-нибудь вместо нас сохранит нашу культуру.
В той же Франции, насколько я знаю, до сих пор есть большой пласт сельского населения, ведь там не было раскулачивания. Я иногда слушаю французские колядки, очень аутентично звучат, хотя и слышно, что молодые голоса. Я думаю, им удалось это сохранить, потому что никто искусственно не деформировал их жизнь.
Конечно, в отличие от Европы, у нас в советское время была война с фольклором. Например, на Печоре в Петров день было принято водить хоровод, его называли там «горкой». На самом деле, это обычное народное гуляние. На это в советское время был запрет.
Представьте себе, выходят люди водить хоровод, а тут им навстречу нарочно играет комсомольский оркестр.
На Вологодчине мне рассказывали про запрет на гармошки.
Конечно, одновременно с этим в те времена были слеты культурной самодеятельности, куда пускали с фольклором. Но и тут были свои ограничения. К примеру, можете на сцену выйти и так коротенько, на пять минут, рассказать былину, только не пойте. Ну хоть так, премию выделили, какой-то почет оказали.
Настоящий удар по русскому фольклору нанесли индустриализация и раскулачивание. Разрушение традиционного русского быта, где воспроизводился и передавался русский фольклор. Представьте, деревенскому человеку в деревне есть с кем петь, там есть пространство, среда, организованная для этого, а попадая в город, это все исчезает, а вместе с тем и сама культура пения.
Мое увлечение фольклором началось, кстати, с того, что я от бабушки узнал, где была наша деревня. Нашу деревню уничтожили во время кампании по ликвидации бесперспективных деревень. Это была уже вторая по счету ломка традиционного русского быта, а вместе с ним и фольклора. Закрывали почту, больницу, школу, переселяли людей в города. Весь наш сельсовет, целый куст деревень — это сегодня одна сплошная пашня. Три века там жили люди, работали, рожали детей, молились Богу, а теперь это голое место. Нехорошо.
Есть ли выход?
— Сегодня моя цель — подготовить продолжателей моего дела. Потому что сказительством былин, кроме меня, мне кажется, больше никто не занимается на профессиональном уровне. В Кижах живет один человек, но он работает музейным работником, знает пару былин. Можно найти еще пару человек. Но все они заняты своими делами. Они к вам в город не приедут спеть. На уровне профессии они не сказывают, как я.
Сейчас я готовлю учеников. В Петербурге затеял регулярное пение былин. Люди приходят слушать. На самом деле, слушание — это уже и обучение, во время сказывания любой может задать мне вопрос, я поощряю всегда подпевать. Если регулярно слушать старины — это другое название былин, — то постепенно привыкнешь и сможешь тоже заниматься сказительством. Пока это происходит с переменным успехом, но в Москве, например, через мое обучение, когда я делал там школу, прошло 40 человек. Я считаю, это неплохой результат.
Когда я начинал писать диссертацию по былинам в университете, пошел как-то к своему научному оппоненту Александру Александровичу Горелову в Пушкинский Дом, один из самых крупных центров изучения русского фольклора. Я тогда ему сказал, что-то вот былинами вообще никто не занимается. Многие мои сокурсники выбирали темы, связанные с современным фольклором, а я вот увлекся былинами. На что мне Горелов ответил: «Культуру делают одиночки».
Может быть, то, чем я занимаюсь, станет основанием для возрождения нашей традиционной культуры, а может, и нет. Все захиреет. Надо же понимать, что культуры сменяют друг друга. Был когда-то Древний Египет, строили пирамиды, а потом перестали, а вместе с этим Египет перестал быть Древним. Все когда-то кончается.
Я думаю, что процесс угасания русского фольклора уже произошел. Но мы-то живы. Нам ничего не мешает продолжать петь и сказывать.
Особенно если у кого-то по роду идет эта традиция или живешь в местах, где когда-то были центры распространения культуры фольклорной. И главное, такие люди есть, кто полностью погружается в эту историю.
Яркий пример — на реке Пижме жил Илья Чуркин. Он в 10 лет увлекся своей культурой и знал ее не хуже бабушек, а он, между прочим, родился в 1999 году. Он знал былины, все песни пел своего края, какие смог собрать. Он прожил двадцать лет, но успел очень многое сделать. Иными словами, на местах люди есть, а значит, и продолжение традиции есть. Но фольклор уже, конечно, не будет массовым. Будущее русского фольклора — это единичные носители традиции и их благодарные слушатели, которые и составляют наш народ.
