В нынешней атмосфере повсеместных запретов и секретности в это трудно поверить, но в начале перестроечной суматохи открывали и даже публиковали многие самые секретные архивы. Печатали всё подряд, вплоть до донесений сексотов. Помню один из опубликованных тогда доносов:

«Александр Ерёменко отнес книгу стихов в издательство «Советский писатель»…

Отнес!

Не издают книгу, не готовят к изданию, а просто: отнес книгу стихов.

Как если бы Ерёма бомбу туда отнес. С часовым механизмом.

Собственно, это и была бомба.

Александр Ерёменко, Ерёма — легенда поколения поэтов, «король поэтов», получивший в начале 80-х этот титул в честном состязании. И получивший его по праву. Безоговорочно.

Много позже, в 2010-м, к шестидесятилетию поэта, вышла книжка «А я вам — про Ерёму», вся состоящая из посвященных ему стихов.

Случай сам по себе уникальный в истории русской поэзии.

Игорь Иртеньев живописал там портрет поэта:

А он стоял Мужского рода В своем единственном числе, И непредвзятая свобода Горела на его челе».

Михаил Поздняев предлагал посредством поэта решить проблему памятника на известной площади:

Соберемся, мои товарищи, не для пьянки, но затем, чтобы каждый довел до финала роль, и поставим Ерёме памятник на Лубянке: пусть потомки увидят, кто у нас был король.

Борис Рыжий рассказывал о том, что означали стихи поэта для тех, кто помоложе:

Окраина стройки советской, фабричные красные трубы. Играли в душе моей детской Ерёменко медные трубы».

И всё это — о нескольких десятках фантастических текстов. О том времени, когда они не были напечатаны и когда их твердили наизусть.

Дальше — тишина.

О которой написал все в той же книжке про Ерёму Олег Хлебников: «Он живет как поэт — он не пишет стихов».

Не пишет уже четверть века. Если не больше.

Хорошо помню тот момент на рубеже девяностых, когда, наконец, книжка стихов Ерёменко была напечатана.

Посреди ночи я услышал звонок в дверь. Открыл.

У лифта стоял Ерёма.

Не похоже было, что он пьян.

— Хорошо, погоди минуту. Оденусь.

Натянул штаны, взял пару бутылок водки, пачку только что вышедшей тогда моей первой книжки стихов, вышел.

Про бутылки Ерёма ничего не сказал, про пачку мрачно спросил:

— А это что такое?

Похоже было, что от самого вида книг его мутило.

— Это моя, — говорю. — На растопку пойдет.

Мы молча пошли к нему, благо жил он неподалеку. Во дворе Ерёма показал удобное место для костра.

В комнате у него в аккуратно связанных пачках лежал весь, наверное, тираж его только что вышедшей книги, которую я еще не видел.

Никто еще не видел.

Я почувствовал свою высокую миссию: спасти книжку Ерёменко!

Лопались мозги, но вообще-то голова моя в таких случаях не отключается.

Ноги отваливаются, голова не отключается. Так что напиваться бессмысленно.

К тому же меня не покидала задняя гуманитарно-миссионерская мысль, что надо Ерёму как-то отвлечь.

К утру вырубились оба. Тираж так и не сожгли.

Вроде все получилось. Книга была спасена.

Теперь думаю — зря.

Это я был дураком с высокой миссией, а Ерёма, как всегда, был прав.

Первая книжка стихов Александра Ерёменко должна была стать бомбой. Но в то смутное время, когда все увязало, уходило в вату, в труху, поэтическая бомба не имела шанса на взрыв.

В цитированной уже не раз книге поэтов к юбилею Ерёмы есть и мои давние строки:

Разве выносимо расставаться, растворяться в импортной дали, если человек 15–20 составляют население Земли?

Разве есть поэт, кроме Ерёмы? Разве польза есть, кроме вреда? Разве существуют водоемы, кроме Патриаршего пруда?

Один старательный критик в популярном литжурнале возразил: ну как же, есть ведь и другие поэты, вот и сам Бунимович…

Он так ничего и не понял, этот критик.

А Ерёма позже мне ответил:

Как Хокусай на Фудзияму глядит в предчувствии беды, так Бунимович смотрит прямо на Патриаршие пруды. Но что он видит? Только — яму, доверху полную воды.

Похоже, это единственное неопубликованное стихотворение Александра Ерёменко.

Живи, Ерёма!