Чем дальше, тем больше кажется, что сбывается страшное пророчество Галича — памятники Сталину оживают, выходят из запасников и маршируют по улицам. «Им бы, гипсовым, человечины, они вновь обретут величие!» И барабаны действительно бьют, совсем как у Галича.

Под этот барабанный бой, под отпор врагам, под наш Крым и вставание с колен воздвигаются памятники Сталину и Ивану Грозному, уничтожается Конституция и запрещается публикация особых мнений судей Конституционного суда. Под этот барабан люди идут в тюрьму за мирный протест и просто за слово. А в Петербурге с «довлатовского дома» на улице Рубинштейна снимают шестнадцать табличек Последнего адреса.

Нет, не просто так снимают — люди попросили, три каких-то активных, скрывающих почему-то свои фамилии гражданина.

А у нас же власть всегда реагирует на обращения людей — правда? И вот, об этих шестнадцати, ни за что убитых государством, больше ничего не напоминает.

Когда Юрию Дмитриеву Верховный суд Карелии на той же доказательной базе увеличил приговор в четыре раза, все было ясно. Люди, с гордостью называющие себя чекистами, вешающие в кабинетах портреты Дзержинского, не простили ему того, что он предал гласности преступления их предшественников.

Им есть о чем рапортовать великому вождю, когда они в следующий раз придут с цветами к его могиле на Красной площади.

С вандализмом в Питере ситуация более сложная. Это публичное действие, по сути — надругательство над могилами — не вызвало массового возмущения, а кто-то его и одобрил. И совсем не все из одобривших — духовные потомки коммунистических палачей, жаждущие новой волны террора. Большинство из них не хочет насилия и убийств — они хотят спокойствия.

Детям, да и нам всем нужен позитив, говорят они, а с табличками этими дом похож на колумбарий. Не они убили этих людей, они им, может быть, даже и сочувствуют, но они не хотят, чтобы им постоянно напоминали о давно ушедших годах, в которых было, конечно, всякое — время было такое, но зато и страну какую построили!

Проблема не в наследниках Сталина и не в потакающей им и солидаризирующейся с ними власти. Точнее, не только в них. Проблема в обычных, не злых людях, для которых не важно, что вся страна была превращена в кладбище, — важно, чтобы она не выглядела, как кладбище. Это не сейчас возникло.

В начале восьмидесятых я первый раз был в Воркуте. Вокруг бывших лагпунктов, ставших районами города, в полях стояли кресты — так были отмечены места массовых захоронений. Просто крестами, без всяких имен, разумеется, — а кто их знает, те имена? Да и сколько их там закопано? Приезжаю через год — нет крестов.

Наши сограждане, не все, но многие, умеют переносить бедность и лишения, от которых француз или англичанин давно бы взбунтовался. А наши будут терпеть. Но они же не способны жить в условиях психологического дискомфорта — они не хотят слышать о болезнях и страданиях, о жестокости и нищете. Им плохо в мире, в котором все это есть, и они создают для себя другой мир. Чтобы не думать о смерти, они готовы снести кладбища! Ну а снятие табличек, установленных в память об убитых, как бы отменяет сам факт убийства. Магическое такое действие!

Это не политика — это люди. И культура, традиции. У нас мало было инвалидов на улицах — да и сейчас меньше, чем на Западе, — не только потому, что не было колясок и пандусов. Инвалиды нарушали правильную — оптимистическую! — картину миру. Поэтому, кстати, идя фактически навстречу пожеланиям трудящихся, точнее, предугадав эти пожелания, товарищ Сталин и сослал на северные острова искалеченных на фронте защитников Родины. Где они и умерли, не оскорбляя ничьего взора.

Даже когда что-то пробивается в сознание в виде, например, просьбы послать деньги на лечение больного ребенка, которого почему-то не хочет лечить государство, то посылаешь двести рублей и чувствуешь себя благородным человеком. Можно и дальше смотреть Малахова, радуясь, что у нас с Натальей тоже всякое бывает, но до таких-то мерзостей мы не опускаемся.

В результате мы живем в прекрасной стране, которая со времен Рюрика несла добро и свет, народ в ней был всегда добр и богобоязнен, власть — мудра и справедлива. И сейчас, если бы не враги вокруг, все было бы отлично, но мы их побеждаем благодаря ясно кому.

Да, мы живем в прекрасной, но, к сожалению, придуманной стране, которой нет и никогда не было. Мы живем, как безнадежный пациент психиатрической лечебницы или давно находящийся в деменции глубокий старик — без всяких связей с реальностью.

Как хорошо, что мы — не Германия. Вот где ад. В центре столицы — мемориал жертв Холокоста, на мостовых — Stolpersteine («камни преткновения») — таблички с именами убитых при нацизме, школьников водят на экскурсии в музеи, созданные на месте концлагерей. И никуда — никуда! — от этого не денешься.

И невозможно отнести цветы на могилу Гитлера — нет могилы.