Вот где все это произойдет. Узкая светлая комната с темной одеждой, сваленной на стульях вдоль стен. Все эти черные и синие куртки на каждый день, рубашки и свитера, заменяющие своей простотой разноцветную картинку бесконечности. Такие они пустые внутри теперь, похожие на брошенные второпях телесные человеческие оболочки… Я тоже снимаю свою черную куртку и синий свитер, ищу для всего, что от меня здесь теперь останется, немного свободного места.
Штаны-то снимать? Я же не знаю. А штаны зачем? Да нет, не надо. Я остаюсь в штанах, пусть они будут со мной последним напоминанием о прежней моей жизни.
Что я вообще, кстати, знаю об этой жизни и месте, которые собираюсь сейчас тут оставить? Как всегда, ничего особенного. Обрывки случайно услышанных и запомненных фраз плюс записи непонятным почерком в блокноте. Копалкина в отпуске. Если что, надо обращаться к Дрыбиной. Ну а как. Сейчас тут сумасшедший дом. И в мирное-то время 530 коек, а сейчас развернули аж до 680, и 320 из них — ковидные. Мест почти не осталось, все везут и везут, со всей области, километров за 300. И все такие тяжелые, с серьезными поражениями легких. Как еще только не сгорел единственный томограф. Больше 100 исследований в день. Так. Ага. Сначала вот этот белый комбинезон. Ногу сюда, вторую сюда, нет-нет, пока не надо застегивать.
Где я вообще? Это город Бор, километров 20 от Нижнего Новгорода. Красивая дорога, Волга, лес, какие-то затоны, заливы, осенняя пустота, тишина и радостное, пестрое умирание лета. И теперь вот посреди этого праздника увядания огромная Борская центральная районная больница, покрашенная в свое, бежевое, безусловное, чтобы не зарекаться. И разговор, конечно, соответствующий. Разговор с главным врачом. Здесь это серьезный человек в костюме, чуть не стал когда-то министром здравоохранения целой России, но был министром здравоохранения Нижегородской области. Начинал чиновником еще при губернаторе Борисе Немцове, в 30 лет уже руководил Нижегородским горздравом, а по образованию врач-дерматовенеролог. Александр Владимирович Смирнов. Кстати, строит с единомышленниками храм в деревне Юрасово, это недалеко отсюда, даже написал об этом книгу, там говорится о русском практическом горе и чудесах немыслимой веры, надо обязательно как-нибудь прочитать.
Александр Владимирович Смирнов
«Тяжело, — так говорит Александр Владимирович. — Тяжело. Ну вот как медсестрам, например, в перчатках в вену тонкую попасть? Это дело непростое. Всем приходится трудно, никто никогда не работал в таких условиях. В день поступает 30 человек! Это же каждого надо принять, обследовать, записать. Мы тут внутри диагноз такой, как «выгорание», медикам не ставим, конечно, но понимаем, как им трудно. Стараемся мотивировать материально. А многие, конечно, все равно говорят: никаких денег нам не надо, отпустите Христа ради. Много путаницы сейчас, особенно в головах. Но вы знаете, у нас вот тут есть епископ Городецкий и Ветлужский, владыка Августин. Очень интересный дядька, такой, знаете, православный философ, и вот он говорит: что такое национальная идея? Это три П. Православие. Патриотизм. Профессионализм. Я думаю, это очень правильно. Алло? Да. А мазок у нее положительный? Ну конечно, везите. Конечно. Сделаем ей КТ, можем положить прямо сразу. Фамилию мне только скиньте прямо в вотсап. Да, извините. О чем я говорил? Да. Вера в светлое будущее. Алло?» У Александра Владимировича все время звонит телефон.Так. Теперь надо надеть бахилы, респиратор, сверху шапочку и капюшон. Телефон положим вот сюда, в прозрачный пластиковый пакет, пакет на шею, сейчас его заклеим скотчем. Фотоаппарат обернем пищевой пленкой, снаружи останется только объектив, протрем его потом антисептиком. Что еще? На голову очки или защитный экран — что будет лучше?
Мне кажется, если бы меня одели гусем или космической ракетой, было бы понятнее, в какое приключение я ввязался.
Но теперь, когда я похож на завернутую в саван мумию, бежавшую из музея глупости и любопытства, сложно даже представить, где на самом деле я теперь окажусь. Ирина Вредова считает, что на войне. Вредова — главная медицинская сестра Борской ЦРБ, кареглазый, улыбающийся, милосердный человек. Этот человек одевает меня как куклу вуду, перед тем как отправить в зараженную коронавирусом красную зону инфекционного госпиталя. Всех она отправляет отсюда в непонятный, но сакральный бой, так она думает об этом ритуале, так прямо и говорит.
Ирина Вредова
«У меня мама здесь, в больнице, отработала старшей медсестрой 43 года. Мое было желание пойти вообще в другую сферу, бухгалтером. Но вот пришла как-то сюда к маме на работу — и все. Профессия с тех пор мне очень нравится. Это помощь людям. Ты видишь, как они выздоравливают. Уколы, капельницы, химиотерапия, и вдруг им становится лучше, от этого ты получаешь кайф. Пусть они тебе не родные, пусть чужие, но они ждут именно от тебя помощи, и значит, именно ты и должен им помогать, вот и все. А с этой войной, по-русски если сказать (я историю с этим ковидом так и называю войной), — хочется, конечно, улучшения. Мы так хорошо летом шли на спад, думали уже: ура, скоро наступит мирная жизнь. Открыли чистые зоны, стали вроде обычной больницей. Но радовались рано. Вот я всегда всех провожаю отсюда в красную зону, это моя обязанность, чтобы все оделись как положено, по всем правилам. Так вот я всем говорю: ну что делать-то, это война, надо терпеть. Трудно. Но если не мы, то кто это все будет тут делать? Кто сюда пойдет? Очень сложно найти для этого кадры. А мы должны победить. Столько сил потрачено, столько средств… Придется просто потерпеть, никак не получится по-другому. Результат должен быть».
В моем случае результат наступает мгновенно, только непонятно, какой именно. Одетого в мистические одежды, меня заводят за запретную дверь, во все эти темные коридоры незнакомого места, с запахом вынужденной больничной еды, эмалированными ведрами с заклятиями, написанными на них масляной краской, ярким светом процедурных кабинетов, старухами в теплых цветастых халатах и шерстяных носках, задремавшими на кровати в палате, людьми в масках, тихо сидящими на стульях вдоль стен и провожающими тебя долгими вопросительными взглядами.
Господи, откуда я знаю всех их, кажется, даже по именам?
Почему вообще все это дается мне так неожиданно просто и ясно, как будто я не блуждаю завернутым в марлю привидением по этажам госпиталя, зараженного непонятной смертельной болезнью, а нахожусь в своей собственной голове и все эти люди, слова и картины — мои собственные мысли, просто не решившие пока, остаться им или уйти? И даже в реанимации, куда меня приводят, среди тяжелых голых тел, прикрытых простынями, опутанных проводами и трубками, на экранах приборов с жизненными показателями формально незнакомых мне людей я вижу еще и себя самого — того, кто никуда и никогда отсюда, по сути, и не выходил, всегда был именно тут, чтобы, как и все, делать свой выбор между жизнью и смертью.
Хотя, может быть, все это только кажется мне из-за голоса, который так или иначе звучит во мне, даже когда его не слышно:
«Старайтесь ничего не делать. Не дышите. Пусть машина сама дышит за вас. Все у вас хорошо, звонили ваши родственники, я все им рассказал, сказал, что мы с вами запланировали бороться, чтобы победить. Хорошо?»
Хорошо. И хорошо, что в конце концов в городе Бор выясняется, чей это именно голос. Это говорит реаниматолог Вадим Клепцов. И он продолжает говорить, когда ненадолго отходит от своих пациентов и мы обсуждаем мистику и коварство этих странных мест.
Вадим Клепцов
«Коварство ситуации в том, что коронавирус не щадит никого, не делает выбора по возрасту или по состоянию здоровья человека, которого он поражает. Он безжалостен и к начальникам, и к подчиненным, и к пациентам, и к врачам. Любая ошибка может привести к катастрофе. Все это знают — и врачи, и люди, которые, несмотря на свое состояние, все-таки находятся в сознании и понимают тяжесть положения. Поэтому вся эта ситуация требует от всех нас прежде всего человечности. Люди, которые ее лишены, тут не задерживаются. А те, кто остаются, работают с физическими и эмоциональными перегрузками. На фоне этих стараний очень трудно избежать стресса, нервозности и конфликтности. Но, к счастью, все это приходится оставлять снаружи, а тут полностью отдаваться своей миссии.
Зачем? Мы выбрали эту профессию, и сейчас как раз то время, когда мы должны подтвердить собственное отношение к ней, проявить к ней уважение, испытать не просто чувство долга, но и чувство выполненного долга. Я не сомневаюсь, что настанет тот час, когда мы успокоим или усмирим эту непонятную инфекцию и возьмем ситуацию под контроль. Но хочется, конечно, к этому моменту остаться здоровыми людьми».
Тот час настанет, кто бы что ни говорил. Вот только штука в том, что в этом месте нет времени и даже непонятно, с кем именно об этом говорить. Абстрактные белые фигуры. Из человеческого сквозь защитные очки в них можно рассмотреть только глаза. Иногда кажется, что они смотрят прямо на тебя и тогда сверкают, как будто в них застыли слезы. А иногда этот взгляд как будто проходит насквозь и глаза смотрят куда-то вдаль, в темный коридор, зараженный тяжестью выбора между чем-то и непонятно чем. Сколько времени на это нужно? Иногда кажется — все. Все-таки даже неплохо, что его тут нет.
Сколько я уже хожу по больнице и что именно тут делаю? Завернутые в белое люди катят тележки с коробками лекарств, выкрикивают из-за открывшихся дверей («Ефременко, заходим на томографию!»), несут бумаги, садятся за компьютер и вскакивают из-за него. Я пытаюсь понять происходящее и с кем-нибудь поговорить о нем, но не знаю ни имен, ни сути происходящего. Простите, кто вы? Ирина Молокова, заведующая терапевтическим отделением. Темные внимательные глаза.
«Как «что происходит»? Испытание. Испытание для всего человечества. Испытание на что? Наверное, на все. Вы простите, у меня пациент там тяжелый, ему плохо, мне надо к нему бежать».
Вдруг на лестнице — открытое лицо. Молодая врач с документами, читает какие-то бумаги. Ульяна Ястребова, терапевт, в больнице с 2017 года.
Ульяна Ястребова
«Я с дежурства, страшная как не пойми что. Простите, такая работа. Но вообще доктором я хотела стать еще с детства. Сама болела когда-то по сердцу и решила, что мне тоже надо людям помогать, как мне когда-то помогли. Такую работу нужно выбирать осознанно. Если ты не понимаешь, насколько это тяжело, насколько это забирает всю твою жизнь, лучше сюда не идти. Но я вот решила — и не пожалела. Здесь, в ковидном госпитале, я с июля, лечащий врач. Интересно, конечно, для опыта, особенно общение с тяжело больными людьми. Ну и важно изучать новые подходы в лечении. Мне сам процесс очень интересен — я никогда раньше не вела инфекционные патологии, ну и сопутствующие им заболевания. Я уже могу отличить инфаркты, пока они еще только развиваются. И инсульты, пока они вот только-только, в самом начале. Опыт для молодого доктора очень хороший. Но физически, конечно, сильно устаешь. Не эмоционально. Эмоционально у меня в планах еще переучиться на химиотерапевта и здесь продолжать химиотерапевтом работать. Потому что люди, которых ты вылечиваешь, они тебе очень благодарны. Ты можешь услышать от них столько слов радости и счастья, что можешь сам испытать радость и счастье. Так что вы меня простите, я пошла работать дальше».
Дальше должен быть выход. И если правда это выход в радость и счастье, то он явно не там, где был вход.
Вот этот вот загадочный вирус, собравший всех нас в больнице собственного подсознания, без лиц, времени и сил, что он хочет всем этим сказать?
Может, и его следовало бы выслушать, чтобы уйти отсюда новым человеком, представителем вечности, которому больше не нужны ни черная куртка, ни синий свитер повседневности? Можно ли будет легко владеть сразу всем миром, а не только вдохом и выдохом из собственных легких? Пусть нам ответит вирус. На самом деле мы уже знаем главное о нем и о загадочной короне его величия. Он слишком прост. Изменчив. Непредсказуем. Агрессивен. У него нет плана. Времени. И желаний. Он не знает, чем займется. А я снимаю защитный экран и очки. В лицо мне брызгают антисептиком. Я вдыхаю его ядовитый туман.
Слышу спокойный и ясный голос: «Я здесь родилась, сюда пришла работать и работаю до сих пор, почти уже 33 года». Это со мной говорит Ольга Смирнова, заведующая инфекционным госпиталем, она провожает меня из красной зоны. Голова ее под капюшоном защитного комбинезона покрыта милым платком в мелкий цветок. Ольга Александровна иногда подкашливает, у нее небольшой насморк — она недавно переболела коронавирусом, с работы не уходила, лечилась прямо тут.
Ольга Смирнова
«У меня врачом работала мама, и выбор профессии был очевиден для меня. Нравилось мне лечить людей. Но коронавирусная эта инфекция — ситуация экстраординарная. Она нестабильная. Все самое плохое происходит с ней очень быстро. Процесс бывает совершенно неуправляемый. Мне всегда это было интересно, страшно и волнительно — можем мы вообще с этим справиться? Вдруг не получится? И до сих пор сложно сказать, справляемся ли мы. Мы просто работаем добросовестно и не отлыниваем, в мирной жизни такого трудно добиться. Сейчас коллектив сплотился. Но справляться все равно сложно. С 24 апреля этого года все дни устроены примитивно: я встаю и иду на работу, прихожу с работы, отдыхаю, потом встаю и опять иду на работу.Я не понимаю даже дни недели. Знаю только утро, вечер и ночь.
Люди сами себя не берегут. Они даже здесь, в госпитале, себя не берегут.
Я вышел. Я стою. Где-то здесь должны быть мои черная куртка и синий свитер.
