Вот где все это произойдет. Узкая светлая комната с темной одеждой, сваленной на стульях вдоль стен. Все эти черные и синие куртки на каждый день, рубашки и свитера, заменяющие своей простотой разноцветную картинку бесконечности. Такие они пустые внутри теперь, похожие на брошенные второпях телесные человеческие оболочки… Я тоже снимаю свою черную куртку и синий свитер, ищу для всего, что от меня здесь теперь останется, немного свободного места.

Что я вообще, кстати, знаю об этой жизни и месте, которые собираюсь сейчас тут оставить? Как всегда, ничего особенного. Обрывки случайно услышанных и запомненных фраз плюс записи непонятным почерком в блокноте. Копалкина в отпуске. Если что, надо обращаться к Дрыбиной. Ну а как. Сейчас тут сумасшедший дом. И в мирное-то время 530 коек, а сейчас развернули аж до 680, и 320 из них — ковидные. Мест почти не осталось, все везут и везут, со всей области, километров за 300. И все такие тяжелые, с серьезными поражениями легких. Как еще только не сгорел единственный томограф. Больше 100 исследований в день. Так. Ага. Сначала вот этот белый комбинезон. Ногу сюда, вторую сюда, нет-нет, пока не надо застегивать.

Где я вообще? Это город Бор, километров 20 от Нижнего Новгорода. Красивая дорога, Волга, лес, какие-то затоны, заливы, осенняя пустота, тишина и радостное, пестрое умирание лета. И теперь вот посреди этого праздника увядания огромная Борская центральная районная больница, покрашенная в свое, бежевое, безусловное, чтобы не зарекаться. И разговор, конечно, соответствующий. Разговор с главным врачом. Здесь это серьезный человек в костюме, чуть не стал когда-то министром здравоохранения целой России, но был министром здравоохранения Нижегородской области. Начинал чиновником еще при губернаторе Борисе Немцове, в 30 лет уже руководил Нижегородским горздравом, а по образованию врач-дерматовенеролог. Александр Владимирович Смирнов. Кстати, строит с единомышленниками храм в деревне Юрасово, это недалеко отсюда, даже написал об этом книгу, там говорится о русском практическом горе и чудесах немыслимой веры, надо обязательно как-нибудь прочитать.

Так. Теперь надо надеть бахилы, респиратор, сверху шапочку и капюшон. Телефон положим вот сюда, в прозрачный пластиковый пакет, пакет на шею, сейчас его заклеим скотчем. Фотоаппарат обернем пищевой пленкой, снаружи останется только объектив, протрем его потом антисептиком. Что еще? На голову очки или защитный экран — что будет лучше?

Но теперь, когда я похож на завернутую в саван мумию, бежавшую из музея глупости и любопытства, сложно даже представить, где на самом деле я теперь окажусь. Ирина Вредова считает, что на войне. Вредова — главная медицинская сестра Борской ЦРБ, кареглазый, улыбающийся, милосердный человек. Этот человек одевает меня как куклу вуду, перед тем как отправить в зараженную коронавирусом красную зону инфекционного госпиталя. Всех она отправляет отсюда в непонятный, но сакральный бой, так она думает об этом ритуале, так прямо и говорит.

В моем случае результат наступает мгновенно, только непонятно, какой именно. Одетого в мистические одежды, меня заводят за запретную дверь, во все эти темные коридоры незнакомого места, с запахом вынужденной больничной еды, эмалированными ведрами с заклятиями, написанными на них масляной краской, ярким светом процедурных кабинетов, старухами в теплых цветастых халатах и шерстяных носках, задремавшими на кровати в палате, людьми в масках, тихо сидящими на стульях вдоль стен и провожающими тебя долгими вопросительными взглядами.

Почему вообще все это дается мне так неожиданно просто и ясно, как будто я не блуждаю завернутым в марлю привидением по этажам госпиталя, зараженного непонятной смертельной болезнью, а нахожусь в своей собственной голове и все эти люди, слова и картины — мои собственные мысли, просто не решившие пока, остаться им или уйти? И даже в реанимации, куда меня приводят, среди тяжелых голых тел, прикрытых простынями, опутанных проводами и трубками, на экранах приборов с жизненными показателями формально незнакомых мне людей я вижу еще и себя самого — того, кто никуда и никогда отсюда, по сути, и не выходил, всегда был именно тут, чтобы, как и все, делать свой выбор между жизнью и смертью.

Хотя, может быть, все это только кажется мне из-за голоса, который так или иначе звучит во мне, даже когда его не слышно:

Хорошо. И хорошо, что в конце концов в городе Бор выясняется, чей это именно голос. Это говорит реаниматолог Вадим Клепцов. И он продолжает говорить, когда ненадолго отходит от своих пациентов и мы обсуждаем мистику и коварство этих странных мест.

Тот час настанет, кто бы что ни говорил. Вот только штука в том, что в этом месте нет времени и даже непонятно, с кем именно об этом говорить. Абстрактные белые фигуры. Из человеческого сквозь защитные очки в них можно рассмотреть только глаза. Иногда кажется, что они смотрят прямо на тебя и тогда сверкают, как будто в них застыли слезы. А иногда этот взгляд как будто проходит насквозь и глаза смотрят куда-то вдаль, в темный коридор, зараженный тяжестью выбора между чем-то и непонятно чем. Сколько времени на это нужно? Иногда кажется — все. Все-таки даже неплохо, что его тут нет.

Сколько я уже хожу по больнице и что именно тут делаю? Завернутые в белое люди катят тележки с коробками лекарств, выкрикивают из-за открывшихся дверей («Ефременко, заходим на томографию!»), несут бумаги, садятся за компьютер и вскакивают из-за него. Я пытаюсь понять происходящее и с кем-нибудь поговорить о нем, но не знаю ни имен, ни сути происходящего. Простите, кто вы? Ирина Молокова, заведующая терапевтическим отделением. Темные внимательные глаза.

Вдруг на лестнице — открытое лицо. Молодая врач с документами, читает какие-то бумаги. Ульяна Ястребова, терапевт, в больнице с 2017 года.

Дальше должен быть выход. И если правда это выход в радость и счастье, то он явно не там, где был вход.

Может, и его следовало бы выслушать, чтобы уйти отсюда новым человеком, представителем вечности, которому больше не нужны ни черная куртка, ни синий свитер повседневности? Можно ли будет легко владеть сразу всем миром, а не только вдохом и выдохом из собственных легких? Пусть нам ответит вирус. На самом деле мы уже знаем главное о нем и о загадочной короне его величия. Он слишком прост. Изменчив. Непредсказуем. Агрессивен. У него нет плана. Времени. И желаний. Он не знает, чем займется. А я снимаю защитный экран и очки. В лицо мне брызгают антисептиком. Я вдыхаю его ядовитый туман.

Слышу спокойный и ясный голос: «Я здесь родилась, сюда пришла работать и работаю до сих пор, почти уже 33 года». Это со мной говорит Ольга Смирнова, заведующая инфекционным госпиталем, она провожает меня из красной зоны. Голова ее под капюшоном защитного комбинезона покрыта милым платком в мелкий цветок. Ольга Александровна иногда подкашливает, у нее небольшой насморк — она недавно переболела коронавирусом, с работы не уходила, лечилась прямо тут.

Я вышел. Я стою. Где-то здесь должны быть мои черная куртка и синий свитер.