Есть старое русское слово — «коверный», от слова «ковер». Это почти то же самое, что клоун, только точнее. Выходил коверный на цирковой пятачок — и давай смешить публику. Его задачей было публику ни в коем случае не огорчать. За то, что «коверному» не удавалось рассмешить пришедших на представление господ, публика его освистывала, а хозяин цирка тут же выгонял вон.
Почти все нынешнее поколение российских журналистов и имеющиеся СМИ — это «коверные». Все вместе — балаган «коверных». Их задача — развлечь публику, а если и писать о серьезном, то только о том, как хороша «вертикаль власти» во всех ее проявлениях. Напомню: президент Путин последние лет пять все строил и строил эту «вертикаль власти», которая состоит в том, что всех, от начала до конца, чиновников, всю бюрократическую иерархию назначают либо лично он, либо лично те, кого он назначил. «Вертикаль власти» — это такое состояние государственного устройства, при котором с руководящего поля удалены все, кто способен мыслить по-другому, чем вышестоящий начальник. У нас, с подачи администрации президента Путина, фактически являющейся главным управляющим звеном страны, это состояние называется «НАШИ». «Наши» — это те, кто с нами. «Не наши» — если не с нами, то враги. Подавляющее большинство СМИ, собственно, и описывают этот дуализм: как «наши» хороши — как отвратительны враги. Враги, как правило, представлены в виде «продавшихся Западу» — политиков либерального толка, правозащитников, «плохих» демократов (образ «хорошего» демократа — это образ Путина). Газеты и телевидение на первых полосах и в первых строках помещают сообщения о том, как выяснилось, кто из «не наших» какие на Западе гранты на свою деятельность получил.
Журналисты и СМИ при этом полюбили свой балаган «коверных» всей душой: борьба за право передавать беспристрастную информацию и служить этой информации, а не администрации президента, — эта борьба уже в прошлом, наступила пора умственного и морального застоя в профессиональном кругу, к которому принадлежу и я. Надо сказать, этого собственного застоя, превратившего профессию опять из журналистики в пропаганду в пользу имеющейся власти, коллеги особенно не стесняются, открыто признаваясь, что получают информацию о «не наших» прямо от сотрудников администрации президента, также о том, о чем следует писать, а о чем — нет.
Что же получается с теми, кто не желает участвовать в этом балагане?
Они — изгои. Это не шутка и не преувеличение. Это — вакуум вокруг. Это — когда от тебя шарахаются чиновники, когда встреча происходит публично и очень любят поговорить тайно. Опять, как в советские времена (тогда, правда, так общались представители истеблишмента с иностранной прессой), получили развитие разговоры на пленэре, в скверах, в закрытых домах, куда журналист и чиновник приходят разными тропами. Как разведчики-нелегалы. Журналистов такой газеты, как наша, стараются не приглашать ни на одну пресс-конференцию или собрание, где предполагается присутствие представителей кремлевской администрации, — естественно, чтобы организаторов эти представители не заподозрили в симпатиях к такого рода изданиям, как «Новая газета».
Возможно, со стороны это покажется смешным. Но нам очень грустно. Последняя командировка на Северный Кавказ — в Чечню, Ингушетию, Дагестан — у меня была в августе. Знаете, как я брала интервью у высокопоставленного чеченского чиновника о том, как идет объявленная директором ФСБ амнистия боевиков?
Я написала ему на бумажке адрес в Грозном — разрушенный частный домик с полуразваленным забором на окраине города — и тихо, будто случайно, передала. Без каких-либо дополнительных слов — обо всем (о том, что приеду и буду просить об интервью) договорились еще в Москве.
Через сутки он прислал по этому адресу человека, который только и сказал: «Меня просили передать: «Все нормально». Это значит, что чиновник приедет. Точнее, придет — пешком, с авоськой в руках, будто за хлебом отправился.
Так и случилось. Информация, сообщенная этим чиновником, была бесценной и сенсационной. Она совершенно разбивала официальную версию амнистии. Получала эту информацию я в комнатушке 2 на 2 метра с крошечным, плотно завешенным оконцем — это был бывший сарай: до войны служил сараем, а когда дом его хозяев разбомбило, сарай переделали в кухню, спальню и ванную в одном лице. Хозяева сюда меня не без страха и пустили — они мои старые друзья, о беде которых — похищении сына — я писала в прошлые годы.
Почему мы — чиновник и я — так себя вели? Может, мы — сумасшедшие?
И эта игра добавляет нам экзотики? Ничего подобного. Открытое общение такого оппозиционного сборщика информации, как я или другой журналист «Новой газеты», и официального чиновника, «нашего», смерти подобно обоим.
Тот же высокопоставленный чиновник, кстати, привел мне потом в эту комнатушку-сарай боевиков, которые хотят сложить оружие, но не желают участвовать в официальном балагане. Эти боевики рассказали массу интересных подробностей, почему никто не хочет сдаваться официальной власти: потому что власть интересует только собственный пиар, а не судьбы людей.
Кстати, формулировка, что «сдаваться никто не хочет», у знающих людей вызовет явное отторжение. Как же! Неделями по российскому телевидению показывали каких-то людей, которые объясняли, что они пришли «под амнистию», «веря Рамзану».
На эти сборища привозят множество «балаганных» журналистов (меня не приглашают НИКОГДА) — они все аккуратно записывают, снимают, передают в свои СМИ, и так рождается совершенно искаженная картина действительности. Зато — приятная взору тех, кто «объявил амнистию».
Работать в подполье мне не привыкать. У меня на такой образ жизни выработалась привычка. Все годы второй войны, начиная с 1999 года, именно так приходилось работать на Северном Кавказе.
Сначала, скрываясь от федералов, но всегда общаясь с ними тайно и подпольно, через доверенных лиц, чтобы другие не увидели и не донесли вышестоящим генералам. Дальше, когда в Чечне победил путинский план чеченизации (уничтожение одних чеченцев, «плохих» по отношению к Кремлю, силами других, «хороших», лояльных Кремлю), тот же тип работы распространился и на общение с «хорошими» чеченскими чиновниками.
Примерно то же самое происходит и в Москве, и в Кабардино-Балкарии, и в Ингушетии — вирус очень распространился.
Однако балаган слишком долго не продолжается, и власть, пользующаяся услугами «коверных», — это трухлявый гриб.
Зачистки информационного поля, проведенные в России — это тотальное вранье, организованное чиновничеством в угоду «правильному образу России при Путине», — на наших глазах оборачиваются трагедиями, с которыми власть не может справиться и которые способны потопить любой авианосец, каким бы крепким он внешне ни казался. Имею в виду недавние события в Кондопоге (маленький городок в Карелии, на севере России, у границы с Финляндией) — взрыв антикавказских погромов со смертельными исходами, погромов, подогретых водкой. Националистические шествия, «патриотические» избиения инородцев — все это последствия вранья власти, отсутствия какого-либо настоящего диалога власти и народа, закрытие глаз власти на то, что народ живет в большинстве своем ужасающе бедно, что реальный уровень жизни везде, где не столица, кардинально отличается от декларируемого, что коррупция при «вертикали власти Путина» достигла неимоверных даже ранее высот, что выросло поколение очень злых от бедности и неумных от плохого школьного образования молодых людей…
Мне мерзка царствующая идеология: «наши» — «не наши», «свои» — «чужие». Если «наш» журналист — то это награды, почет, может, и в Думу пригласят. Именно пригласят — не изберут. У нас нет выборов в парламент в привычном понимании слова — с борьбой за голоса, с представлением программ, с дебатами. У нас вызывают в Кремль тех, кто в доску «наш», и «оказывают честь»: зачисляют в партию «Единая Россия» со всеми вытекающими последствиями.
Если журналист «не наш», «чужой» — собственно, это пока гарантированное изгойство. К подобному собственному изгойству — выброшенности дельфина на сушу — я никогда не стремилась. Я вообще не борец политический.
Так что же я, подлая, такого делала? Я лишь только писала то, чему была свидетелем. И больше ничего. Намеренно не пишу обо всех остальных «прелестях» избранного мною пути. Об отравлении. О задержаниях. Об угрозах в письмах и по интернету. Об обещаниях убить… Думаю, это все же мелочи. Главное — иметь шанс делать основное дело. Описывать жизнь, принимать в редакции ежедневно посетителей, которым больше некуда идти со своими бедами, — их отфутболили власти, то, что с ними случилось, не вмещается в идеологическую концепцию Кремля, и поэтому рассказы об их бедах не могут появиться почти нигде, а регулярно — только в нашей газете, именуемой «Новой газетой».
Этот материал из компьютера Анны Политковской предназначался, видимо, для зарубежного выступления
