«В общем, правдив и человек недурной, и о собственном искусстве не преувеличенного мнения», — писал Игорь Грабарь жене в начале 1924 года из Америки, где он вместе с Сергеем Виноградовым и еще несколькими коллегами готовил большую выставку современного русского искусства.

«Хороший человек еще не профессия», — могла бы ответить жена, если бы ей было дело до художественной иерархии в постреволюционной России. Аргументов бы ей хватило, хотя за что именно иные современники не любили Сергея Арсеньевича, понять не просто: упреки все какие-то туманные, требования не прояснены. Так, князь Сергей Щербатов называет имя живописца среди тех, кто рисует с большим количеством дефектов и вообще незначителен в смысле живописи. Рецензируя выставку «Союза русских художников», Сергей Маковский зачисляет Виноградова в группу «художников компромисса»: «Это грузный балласт Союза, придающий выставке отпечаток отсталости, скучного (отчасти передвижнического) шаблона».

Впрочем, у Щербатова Виноградов оказывается в одной компании с Кустодиевым, а у Маковского — с Суриковым и Леонидом Пастернаком, — из сегодняшней перспективы уровень не кажется трагически низким, ситуация напоминает, на какой ироничной дистанции держится порой история по отношению к скепсису современников. И вообще, он выставлялся везде и всюду, от передвижников до «Мира искусства», сам был организатором знаменитого «Союза русских художников», пытавшегося бороться с дягилевским диктатом при устройстве выставок и отстаивать интересы провинциально-столичных на тот момент москвичей против высокомерных петербуржцев.

Работал Виноградов как настоящий мультиталант, от пейзажей до портрета — ретроспектива «Нарисованная жизнь» в Московском музее русского импрессионизма объединила все периоды его творчества, от народных картин 1890-х до городских видов и ландшафтов Латвии, где прошли последние годы художника. Понятно, почему так долго Виноградову не воздавалось должное — главный знаток его наследия Нина Лапидус — в Риге, его работы разбросаны по российским музеям, многое за границей.

Несмотря на пандемию что-то доехало и из Прибалтики, в том числе одна из лучших виноградовских картин, «Вид на Кремль из Замоскворечья» (1918) из Художественного музея Эстонии в Таллине.

Портрет эпохи в итоге вышел нарядным — даже нищих у церковной ограды, паломников и поденщиц он рисовал словно с конфетной коробки, иллюстрировать ими ранние рассказы Горького тех лет явно не стоит. Виноградов любил солнце во всех его проявлениях. И вообще испытывал радость от жизни по любому поводу, горевать и даже сочувствовать казалось ему не столь важным для живописца занятием, чем фиксировать свет и цвет, передавать настроение и создавать атмосферу. Казалось бы, нелогичный выбор для сына бедного сельского священника из Ярославской губернии, но кто заранее знает о скрытой цели своего пути?

Работы 1900-х — лучшее в виноградовском наследии, это тихий гимн не только собственной «зоне комфорта», где так светло и совсем нет злобы дня, но в каком-то смысле гимн уже всей новой русской буржуазии и буржуазности, новому отношению к миру, построенному на расслабленности и созерцании, вокруг нового типа досуга, доступного теперь не только аристократам, но людям новых, свободных профессий. Апофеозом этого отношения к жизни стал крымский цикл. После поездки на дачу Коровина в Гурзуф в 1915 году Виноградов полюбил полуостров, его виды моря, Алупки, Ай-Петри — праздник для глаз. Что там за форткой, Россия в войне? Но искусство не должник общества, оно может, но не обязано жить его проблемами. Правда, вопрос, как сделанный выбор помогает не останавливаться. а развиваться, в случае Виноградова обретает острую форму, подражательность его стилевых поисков, вторичность иных решений не позволяли многим увидеть в нем «просто» хорошего живописца. Выставка напоминает, как меняется восприятие зрителя, а с ним и ценность произведений. Что современникам казалось салоном, для потомков — свидетельство времени. Все эти дачные комнаты, вид на Волгу, принадлежащая Коровину пустошь на Нерли — не просто качественное искусство, но и документ эпохи. Сельские идиллии Виноградова заочно спорят с Дягилевым, предрекавшим закат культуры дворянских поместий.

Симпатию к новому времяпрепровождению, это торжество гедонизма художник позаимствовал у импрессионистов, которых полюбил во время многочисленных парижских поездок. На берегах Сены Виноградов бывал не только ради музеев, он консультировал крупнейших московских собирателей, занимался коллекциями Харитоненко, Михаила Морозова, а затем и его брата Ивана. При посредничестве Виноградова в России оказались такие шедевры, как «Портрет актрисы Жанны Самари» Ренуара или «Поле маков» Клода Моне.

Вкус и чутье, чувство нового определили судьбу. Как организатор американской выставки Виноградов проявил тонкое понимание современного искусства, считал Грабарь, но эта всеотзывчивость одновременно и свидетельство внутреннего кризиса, то, что мешало таланту.

Из Америки в Советскую Россию Виноградов не вернулся, остался в Латвии. Он был не единственным, кто не решился вновь посетить тот уголок земли, где свои уже начинали судить своих. Из восьми членов оргкомитета, поехавших в 1923-м готовить нью-йоркскую выставку, домой приехали лишь трое, включая Грабаря, остальные — кто куда — остались в Америке, вышли по дороге в Риге, выбрали, как Сомов, Париж.

На выставке показывают картину «Играет» (1914) — девочка за роялем, собака на стуле с интересом смотрит на музицирующую. Девочка — дочь его друзей Софья Мамонтова (1904–1991). На свою беду Софья останется в России, в 20-е выйдет замуж за Олега Волкова, сына бывшего директора правления Русско-Балтийских заводов, автора будущих мемуаров «Погружение во тьму». Это тот случай, когда сын ответит за отца: аресты и лагеря сопровождали Волкова три десятилетия, лагеря выпали и на долю Софьи Всеволодовны. После возвращения в Москву она работала в Боткинской больнице (высшего образования так и не получила), занималась делами Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры, ее очень ценил Лихачев и, судя по всему, не очень — собственный народ. Обо всем этом рассказывает статья, завершающая каталог, но не сюжеты виноградовского искусства, неожиданно рассказывающего больше, чем задумывал автор.