Тогда он только начинал постигать советскую историю в Университете штата Индиана под руководством профессора Роберта Такера, но в 1980-е готовность постоять за историческую правду ярко проявилась в менявшемся перестроечном Советском Союзе. Именно тогда он создал образец того, как надо писать о прошлом, особенно если оно не обрело консенсуса в общественном мнении и является предметом готового в любой момент вырваться наружу гражданского противостояния. Когда существует такая угроза, историописание не может оставаться лишь пресной реконструкцией былой повседневности — оно превращается в орудие подлинной борьбы за прошлое, а значит — и за будущее.

Творческое наследие Коэна фокусируется в трех измерениях. Ретроспективно — о прошлом, или о трагически сорванной перестройке по Бухарину. Синхронно — о горбачевском эксперименте и его фатальном завершении. Пророчески — о дне сегодняшнем, когда очередная «объективная целесообразность», «ситуативная неизбежность» и «очевидная безвыходность» грозят растоптать хрупкую и слабую, но вполне реальную альтернативу разгорающемуся пламени новой холодной войны.

Понятно, что отношение Коэна к Николаю Бухарину не имеет ничего общего с конъюнктурным и своевременным «освоением» востребованной в годы перестройки темы, которая способна «выстрелить» в наиболее подходящий момент и, следовательно, принести максимально возможные дивиденды ее «открывателю». Можно сказать еще острее: когда в апогее перестройки в СССР вышла книга о Бухарине, концептуальные акценты, которые в ней расставил историк, оказались просто непонятыми в тот период советской истории, когда сценарий и судьба перестройки были наиболее непредрешенными, вариативными, поисковыми. Ведь в то время наше общество не столько задумывалось об альтернативах 60-летней давности, сколько было обуреваемо по-большевистски страстным сведением исторических счетов, поиском виноватых и их обструкцией.

Естественно, не обходил Стивен Коэн стороной и горячую тему взаимоотношений палачей и их жертв, но «жизнь после ГУЛАГа» он рисовал все же в ином ключе. Не отказываясь от эмоций, но передавая их через факты и аргументированные суждения. Не превращая эту трагедию целого поколения в повод «пересмотреть» исторический опыт народа и страны, но видя в ней корень политической борьбы в современной России.

Американского историка постоянно волновала проблема гибели советского строя в начале 1990-х. Он считал, что исчезновение СССР было инспирированным, а вовсе не естественным и закономерным. Это еще одна смелая и даже еретическая мысль, прямо противоположная сложившемуся за последнюю четверть века представлению — как среди профессиональных историков и политологов, так и в общественном мнении. Причем любые попытки подвергнуть такое представление сомнению крайне неудобны и нежелательны для слишком многих влиятельных лиц, либо участвовавших в демонтаже советской системы, либо подводивших под него соответствующую легитимацию.

Но Стивену Коэну не привыкать идти против авторитетов — присущие ученому научная смелость и стойкое нежелание действовать в фарватере чьих-то конъюнктурных взглядов объясняются его профессиональной биографией. Он входил в американскую советологию в ту пору, когда она переживала фундаментальную трансформацию и превращалась из идеологического обеспечения Госдепа США в самостоятельную, задиристую, возникшую на волне общепланетарного 1968 года и придерживавшуюся преимущественно левой ориентации отрасль гуманитарного знания.

Исследовательская нетипичность Стивена Коэна сполна проявлялась в его последних статьях и выступлениях об ухудшающихся американо-российских отношениях и о том, как можно остановить сползание в пропасть новой холодной войны. Разве соответствует преобладающим сегодня и на Западе, и в России настроениям одновременно и критическое, и проникнутое неиссякающими надеждами отношение к Дональду Трампу и Владимиру Путину? Если говорить о Трампе, то ответ очевиден. Американского президента все более остервенело шельмуют его оппоненты, а друзья и сторонники защищают настолько неуклюже, что лучше бы они этого не делали. Примерно то же самое можно сказать и о президенте Путине, в критике которого демонизация личности давно превзошла все прочие аргументы, а любые попытки рационального объяснения тех или иных политических ходов тонут в хоре хулителей, с одной стороны, и охранителей — с другой. Словом, вокруг обоих мировых лидеров сложилась странная и тупиковая ситуация: в их адрес льются потоки обвинений, но нет серьезной и содержательной критики.

Увы — и в России, и в США крайне мало тех, кто выступал именно с такой критикой. И среди них Стивен Коэн. Более того, историк гораздо более строг и взыскателен к собственному президенту, нежели к российскому лидеру. Он не уставал утверждать, что при Путине Россия «взбрыкнула» именно потому, что у нее не было другого выбора. Американские администрации и Клинтона, и Буша, и Обамы, следуя «триумфаторским» курсом, не оставляли попыток сполна воспользоваться победой США в холодной войне, максимально ослабить своего вероятного противника, коим они ни на миг не переставали считать Россию — даже при президенте Ельцине, в эпоху показной дружбы и наигранного доверия между первыми лицами обеих стран.

Это достигалось за счет уникального приема трансляции авторского мнения: не передавать некую сумму фактов, но добиваться реконструкции целостной картины, дающей рельефное и чуть ли не тактильное понимание воссоздаваемой реальности.

Он очень любил Россию, болел за нее всей душой и лично участвовал в ее истории. На протяжении почти трех десятилетий являлся надежным партнером Ассоциации исследователей российского общества (АИРО-XXI), поддерживал важнейший издательский проект — «Первая монография», — который дал путевку в жизнь многим из тех, кто сегодня определяет погоду в российской исторической науке.

Уход Коэна — это невосполнимая утрата для всех, кто болеет за историю нашей страны. Среди наших отечественных историков распространено несколько высокомерное отношение к их зарубежным коллегам: мол, в архивах-то они, может, и делают нужные выписки, но постигнуть таинственные закоулки русской душим им не под силу. Возможно, такое суждение и справедливо в отношении кого-то, но только не Коэна, который всю свою жизнь избегал упрощенных оценочных штампов, видел в фигурах, которые изучал, прежде всего людей с их проблемами, радостями и печалями. Историка даже упрекали за излишнюю персонализацию его исследований, которая якобы мешает разглядеть контекст и вписать в него действовавших персон. Иными словами, Коэн и нашу историю изучал слишком по-русски, по-человечески. Историю, которая на всем своем протяжении — от древних славян и до современной России — испытывала явный дефицит человечности.

Мы — друзья, близкие и коллеги Коэна — считаем свои долгом сделать все возможное для того, чтобы его научное наследие не затерялось в нашем непредсказуемом и переполненном заботами о сиюминутном мире. Наша задача — постоянно напоминать и маститым ученым, и только начинающим постигать историю студентам о работах американского русиста, содействовать тому, чтобы они не выпадали из активной историографической мысли. Конечно, наступит время, и многое из написанного им потребует как минимум переосмысления и уточнения. Но это — вполне естественный процесс. И Коэн как честный и принципиальный исследователь был бы только рад такой судьбе своих трудов, которые стали вехой в развитии исторического знания и благодаря этому послужили основой для его дальнейшего накопления и очищения от конъюнктурных шлаков.

В таком отношении Коэна к собственным работам не приходится сомневаться, потому что он не просто был великим историком, но испытывал за прошлое буквально личную ответственность, будто сам творил его, а не только рассматривал и анализировал со значительной дистанции. Такому подходу к своему труду и его результатам можно и нужно учиться.

Геннадий Бордюгов,президент Ассоциации исследователей российского общества (АИРО-XXI)