1.

С началом учебного года я вспоминаю, как возненавидел школу уже второго сентября. Первое прошло еще сносно. Дружной колонной мы отнесли к памятнику Ленину на улице его же имени осенние букеты, и специально обученные люди составили из них беспартийную икебану, любоваться которой приходили взрослые после работы.

На следующий день началась учеба, и этого я ей никогда не забуду: скука уроков и ад перемен. Мы не сошлись с учительницей во взглядах, а с одноклассниками во всем остальном. И первая, и вторые сразу дали мне понять, на чьей стороне сила. Так я понял, что следующие десять лет надо терпеть. В ожидании дембеля я всему, кроме курения, учился на стороне — сам и дома. Вдолбленные знания улетучивались с последней четвертью, усвоенное с любовью я храню до сих пор. И столицы всех стран с той карты, которую отец повесил над моим диваном, и занимательную физику, и уроки труда с лобзиком, и, конечно, историю литературы, включая «Трех толстяков», «Трех мушкетеров» и «Трех товарищей».

В Америке я узнал, что это называется «домашним образованием». Полтора миллиона детей не ходят в школу, где их могут научить (считают родители) только плохому. Это всего лишь 3 % всех учеников страны. Но так было раньше. Вирус, как это у него водится, изменяет все, до чего дотягивается, и сегодня в каждой десятой семье родители не собираются возвращать своих детей школе. Отчасти потому, что там ученики могут заразиться, отчасти потому, что они могут заразить родителей, но иногда и потому, что многим без школы лучше, чем с ней. С одной стороны, исчезают социальные навыки, с другой — туда им и дорога, если их, как это было со мной, навязывает свирепый второгодник по кличке Максик.

Конечно, для многих учеба на безопасной дистанции — недоступная роскошь. Взрослым надо на работу, и далеко не все могут ее взять на дом. Поэтому, когда число зараженных опустилось до трех процентов, нью-йоркские власти открыли самую большую школьную систему в Америке. Пока занятия переносят на свежий воздух — в школьные дворы, парки и даже закрытые на время уроков улицы. На пленэре меньше опасность и, как в Академии Платона и в Лицее Аристотеля, учиться, пожалуй, даже приятно.

С вузами все сложнее.

2.

Я не видел все кампусы Америки, но, честно, старался. Где-то читал лекции, где-то их слушал, где-то был на конференции, где-то выступал сам. И так, пока не понял, что университет — американская утопия. Не мечта, а именно, если идти за этимологией, у-топия: место, которого, в сущности, нет, но куда хочется. Сюда попадают не все, за огромные деньги, на короткое время и всегда мечтают вернуться — как в потерянный рай.

Эдем юности, университет устроен по небесным, а не земным законам. Здесь царит та безоговорочная роскошь, которую в Старом Свете могли себе позволить короли, а в Новом — студенты. Прежде всего об этом напоминает архитектура. Слизанная с Европы, она давно уже пустила корни и обросла плющом, действительно увивающим стены старинных университетов Новой Англии. Остальная Америка обходится собственным вкусом. Так, Эмори в Джорджии построил белоснежный кампус, подражающий античным Афинам и превосходящий их. В техасском Колледж-Стейшен я встретил простирающуюся до горизонта цепь приземистых дворцов, покрытых квадратными милями мрамора. Брин-Мар в Пенсильвании не взяли на съемки «Гарри Поттера» из-за того, что он слишком похож на сказку.

Попавших сюда счастливчиков ждет завидная жизнь и благотворная среда обитания. Обшитые дубом аудитории, добрые профессора (других выгоняют), светлые буфеты, тенистые аллеи, круглосуточные библиотеки с тяжелыми креслами и, конечно, спорт.

С тех пор как англичане решили, что победители Наполеона выросли на площадках для регби, высшим стало считаться лишь то образование, которое уделяет телу не меньше внимания, чем духу. Вернее, здесь считают, что это одно и то же:

Что говорить, мне довелось посетить кондиционированный чертог для репетиций духового оркестра, играющего перед началом каждого футбольного матча.

Я люблю университетский архипелаг и завидую тем, кто вырос среди милых анахронизмов: от студенческих братств до профессорских мантий, от ритуальных пирушек до устаревших правил. Огороженные традициями университеты щепетильно блюдут свои права и свободы, пуще всего — независимость от окружающего. Они — не от мира сего, отчего жизнь тут кажется искусственной, кукольной, как в счастливом гетто. Здесь, по пути во взрослые, студенты живут на свободе — без мамы с папой, но в лайковых перчатках университетской опеки.

Пандемия угрожает лишить Америку ее любимого развлечения. Те университеты, которые скрепя сердце готовы вновь принять студентов в свои стены, обещают сделать все, чтобы никто не передумал. Но аскетическая жизнь без разгула вечеринок, законного флирта и массовых сборищ напоминает ту, что можно вести и дома. Стоит ли платить от 50 до 100 тысяч в год за право учиться, сидя у экрана?

3.

Судить о качестве высшего образования в США я могу только в двух областях — гуманитарной и гастрономической. С последней проще, потому что я регулярно наведываюсь в Кулинарную академию на крутом берегу Гудзона, чтобы отведать курсовые и дипломные работы ее студентов. Они фееричны, но неописуемы, как буйабес с шафраном или осьминог в фасолевом пюре.

Гуманитарным наукам повезло меньше: они пережили тяжелый кризис. Это случилось уже давно, но у меня на глазах, когда американская академия открыла шлюзы и политическую корректность. Сперва концепция плюрализма культур казалась заманчивой. Я всегда любил экзотику, и возможность разбавить хрестоматийное заведомо чужим до сих пор представляется мне умным упражнением интеллектуальной фантазии. Чем больше культур мы вовлекаем в пир знаний, тем веселее праздник. Мы лучше понимаем себя оттого, что к Западу присоединился Восток, к Феллини — Куросава, к Фолкнеру — Маркес, а к Пикассо — африканская скульптура.

На практике это означает, что студентам преподают литературу французских колоний вместо французской словесности, а не вместе с ней.

В Академии произошел Коперниканский переворот: Запад перестал быть центром университетской вселенной, собственно, центр исчез вообще. Равенство вытеснило традицию, а мультикультурализм — цивилизацию. Сопротивляясь переменам, Алан Блум опубликовал мировой бестселлер «Закрытие американского ума», рассказывающий о том, как воспитывают инвалидов политкорректности.

Это отнюдь не новая история, но актуальной ее делает одно обстоятельство. Когда американская академия упразднила фундаментальные знания ради случайных и ангажированных, появилась альтернатива, которой и я воспользовался.

В США полмиллиона профессоров, и мне знакомы самые лучшие благодаря тому, что в 1990 году вашингтонский чиновник Том Роллинс бросил службу, продал костюмы, влез в долги и записал на своем чердаке первый курс лекций («История западной философии») для тех, кому знания важны не для диплома, а просто так, — то есть и для меня.

За 30 лет компания, которая теперь называется Great Courses и сравнивается с «Нетфликсом», собрала сливки академии — меньше одного процента. Сюда попали педагогические гении, которые укладывают свою науку в ясную, логичную, беспристрастную, а главное, безмерно увлекательную риторическую оболочку. Не скованные идеологической модой, а тем паче факультетским насилием, они вернули архаическую функцию университету. Не учить, а просвещать, расширяя кругозор без практической цели, если, конечно, не считать образование лучшим досугом.

Я хорошо знаю, о чем говорю, потому что купил половину тех 600 курсов, которые предлагает эта компания. Более того, за треть века я почти все, а это около 10 000 лекций, уже прослушал, и многие вроде «Баха», «Джойса» и «Квантовой механики для поэтов» — не раз и не два. Пожалуй, это лучшее, что со мной случилось в Америке.

Так на своем опыте я убедился, что дистанционное обучение возможно, желанно и мало стоит. Я понимаю, что оно не заменит сладкой студенческой жизни, которая позволяет найти себе пару, друзей и связи, но всем этим можно обзавестись и по ту сторону кампуса.

Нью-Йорк