Елена Сидорова

Осужденные ждать 

В обществе существует стигматизация тюремной темы, заключенных и их близких. Я снимаю женщин, близкие которых сидят в тюрьме. Они так же осуждены, как и их родные. Но без вины — на ожидание.

Я предоставляю героиням виртуальную трибуну — чтобы сказать, и пространство фотографии — чтобы показать. Это они, а не я решали, на сколько войти в кадр и войти ли вообще. Фотография — это обоюдоострое орудие, которое способно заявить о проблемах и одновременно навлечь их. Важно не то, что на фотографии, а то, чего на ней нет.

Имена некоторых героинь изменены по их просьбе.

Оля

Муж находится в СИЗО 2,5 года 

— Моему мужу сейчас очень тяжело, он два с половиной года заперт в закрытом помещении. <…> Когда его арестовали, я почти не ела полтора месяца, практически не спала. Ходила ночами, молилась. У меня открылась такая любовь к мужу! Внешний мир и людей я первые месяцы просто не замечала. Был только муж. Я была, как оголенный провод, изнутри шел такой рев, крик… Я ездила в СИЗО, возила передачки, обустраивала его быт там, на автомате занималась детьми, где-то их даже не замечала.

Когда через восемь месяцев я стала приходить в себя, то начала пешком ходить, вытаскивать себя. Встаю в пять утра, читаю молитву и прохожу шесть километров. Все эмоции в себе — отдаю их Богу. Ему я рассказываю, как мне тяжело, что я, вот, настолько несовершенна, что обижаюсь на мужа, хотя он невиновен. Да, бывает, я обижаюсь на мужа, но ни в коем случае на него не выливаю. <…> Когда у меня бывают срывы, вот тут и начинается самая тяжесть — борьба с самой собой. У меня никогда не было столько зла внутри. До этого я жила любовью, а теперь увидела в себе зло. Я не хочу злиться на тех, кто посадил мужа в тюрьму, а оно — раз и откуда-то вылезает. Самое страшное для меня в этой ситуации — это встреча с самым плохим в себе, такой я себя не знала.

Со мной остались только близкие, многие друзья отвернулись. Даже соседи косо смотрят, хотя не знают нюансов дела. Многих я отсекла сама, даже родственников — мне многое стало неинтересно. У меня внутри очень сжатое пространство, мне интересен только муж. Я до сих пор придерживаюсь мнения, что не надо много общаться с внешним миром — им, людям, нет до тебя дела. Они просто спрашивают, как дела, чтобы потом это обсудить с друзьями. Мой муж не виновен, он жил честнее большинства этих людей. Он никогда ни о ком плохого слова не сказал, даже сейчас в тюрьме, даже про тех, из-за кого он там оказался. <…> Я не обижаюсь на них. Это вообще не обида — я просто не хочу тратить время на лишнее. Мы не успеваем за жизнь узнать мужа и детей, зачем мне другие?

От своих детей то, что случилось, я не скрывала с первого дня. Я с детьми это честно обсуждаю. Младшая вообще была дома, когда проводился обыск. Она все это видела, почему я должна эту тему замалчивать? Мы с мужем вырастили хороших детей. Они мне помогают в меру возможностей. Материально мы сильно пострадали, но это не убавляет у меня радости. Ни по чему материальному я не скучаю. Ну нет и нет. Это не больно. Больно то, что муж не виновен, а его засунули в тюрьму. Чувства вины перед детьми нет, я чувствую вину перед мужем: что я не могу ему ничем помочь. Да, понимаю, что это не в моей власти, но вина не уходит. Мне не хватает заботы о нем. Мне не хватает его радости. А все остальное не важно.

Я не думаю о будущем, каждый день встаю и живу, как заново. Он жив, здоров — и слава Богу! Я просто живу и молюсь: «Господи, прошу у Тебя милости, потому что тяжело, реально тяжело, но пусть будет не так, как хочу я, а так, как хочешь Ты».

Светлана

Муж находится в СИЗО около года 

— К моменту ареста у нас уже некоторое время шло уголовное дело, муж уехал на очередной допрос и не вернулся. Адвокат позвонил и сообщил, что его заключили под стражу. Первое чувство — шок, а потом сразу собранность, осознание, что надо что-то делать. Первый месяц я все равно не верила, что он так и останется в СИЗО. На каждом суде по «продлению» надеялась, что мужа переведут под домашний арест. После третьего такого суда надежда растаяла окончательно, и я поняла, что это надолго.

Первую ночь после ареста я практически не спала. Только к шести утра до меня начало доходить, что он у меня там, что у него ничего с собой нет. Я хаотично начала собирать первую передачку. Никогда не забуду: взвешиваю носки и нижнее белье на кухонных весах (вес передачки ограничен), а у меня слезы текут: «Что я здесь делаю?! Что я на весы кладу?! Вместо привычного яблока я на весы кладу носки!» Я вообще не знала, что их можно взвешивать! Сейчас езжу в СИЗО совершенно спокойно. «Человек ко всему привыкает» — это действительно так.

Если он родной тебе человек, ты не можешь жить своей жизнью.

Стыдно ли мне? Очень сложный вопрос. С одной стороны, мне все равно, что обо мне думают, я с первого дня не «закрывалась», не боялась об этом говорить. Новость про наши неприятности быстро разошлась среди знакомых. Если бы была возможность это скрыть, то я бы никому не рассказывала — это не та новость, которой хочется делиться. С другой стороны, конечно, мне это очень неприятно. Мне бы хотелось, чтобы мою семью обсуждали не в этом ключе. Для меня тюрьма — это позор, это след на всю жизнь. Это шлейф, который будет за нами всегда тянуться. Это уже часть биографии, причем всей нашей семьи, к сожалению.

Я не считаю, что мой муж виновен, но обида на него есть: как он мог не просчитать все варианты, сделать все, чтоб там не оказаться. Это было в его силах. Не хочу с этим чувством бороться — есть и есть. В любом случае я буду мужа ждать и заботиться о нем.

Старший сын в курсе всей ситуации, относится с пониманием, отца очень любит и сильно ждет. Младшему сыну говорю, что папа в командировке. Я сделаю все, чтоб он услышал слово «тюрьма» как можно позже. Он очень скучает. Много-много месяцев каждый день спрашивал: «Когда приедет папа?» Бывали дни, когда не могла сдержаться: иду, а у меня слезы текут, переодеваю его, а они текут, просто на него смотрю — текут. Сын смотрит на меня и говорит: «Мамочка, ну не плачь, пожалуйста, папа же все равно вернется».

Меня гложет, что я не смогла обеспечить детям, особенно младшему, счастливое детство. Просто съедает денно и нощно. Иногда младший меня спрашивает: «Мамочка, а сколько дней уже нет папы?» Я ему отвечаю, ну допустим, больше трехсот (его сейчас вообще цифры увлекают, он все считает). Ты можешь в этот момент просто сидеть, его кормить, может, ты вообще забыла на пару часов об этой ситуации, и тут этот вопрос. И я все вспоминаю, меня как обухом по голове.

Что я научилась делать? ВСЕ! Кому-то покажется элементарным, но я не умела снимать показания со счетчиков, квитанции заполнять. Всему научилась, даже снег чищу. У меня появилось чувство, что меня теперь ничем не убить. Я чувствую себя сильной. Я завязала себя в узел практически сразу. Возможно, я почувствую себя слабой, когда его развяжу. А сейчас не имею права даже чувствовать себя слабой.

Материально я очень пострадала, я считаю каждую копейку. Помогают мне только родители-пенсионеры, я совсем одна. Если говорить про социум, я не ощутила поддержки, ни моральной, ни материальной, мое несчастье восприняли как сплетню. И это меня все-таки задело.

Для меня и сейчас и тогда тюрьма — это страшное место, так просто туда не попадают. Может, поэтому мне и стыдно, потому что это — позор. Я постоянно задаю вопрос: за что со мной это случилось? Но ответа нет. Я верующая, я понимаю, что его не надо задавать, это грешно, неправильно, но я задаю. Ладно, муж. А я за что? Может, за каких-нибудь своих дедушек-бабушек карму отрабатываю.

Я очень надеюсь, что все-таки моя ситуация каким-то чудом благополучно разрешится. Понимаю, что, если этого не случится, для меня это будет ударом. А вдруг мои мечты осуществятся? Ну а нет — время пройдет, что-то к тому моменту изменится. Вообще, я стараюсь об этом не думать — пусть все придет в свое время.

Маша

Муж отбывает заключение 

— Я бывший сотрудник. Мне в страшном сне не могло привидеться, что кто-то в моей семье не то что сядет, а хотя бы каким-нибудь боком этого коснется. Я верила системе, если бы не верила — не смогла бы в ней работать. Раньше тюрьма для меня была позором, а теперь — горем. Мне казалось: если туда попал, значит, по-любому, виноват. Когда ты «под погонами», тебе кажется, что ты никогда по ту сторону не окажешься. Что расстояние между полицией и заключенными огромно. Рухнули мои идеалы, все то, чему отданы лучшие годы жизни.

Приговор мужу был неожиданностью. У меня была внутренняя уверенность, что наш суд все-таки справедлив. Оказалось, что понятие «справедливость» и «закон» в нашей стране не одно и то же. Система перемалывает людей: судьи, которые не хотят разбираться, прокуроры, которые все видят, но штампуют эти бумажки. Хочется сказать, откуда ты знаешь, где ты сам или твои родственники окажутся завтра? Более того, я считаю, даже если человек виноват, все равно должны быть человеческие условия содержания. Это же не концлагерь!

Если я пересекалась с людьми, которые отсидели, то я с ними не общалась, это был не мой круг. Это западло.

А сейчас мы братишки-сестренки, мы сидим в одной очереди в тюрьме, сигареты заворачиваем, продукты упаковываем, помогаем друг другу. Недавно таджик приходит, он уже отсидел, другу своему передачку принес. По-русски писать не умеет, я ему помогаю бланки заполнять. Думаю: «Кто бы мог подумать: я нахожусь в тюрьме, пишу за зэка другому зэку! Что за кино?!» Я понимаю, что в этих людях человеческого больше. Приехала бабуля из Оренбурга с первой электричкой, так этот таджик ей достал, не знаю, откуда, стул, говорит: «Мать, садись», налил чай из термоса. А те, кто на джипах приезжает, — пальцы гнут. Я все думаю: где человеческого больше?

Меня спрашивали: «Зачем тебе это нужно? Что, нормальных мужиков нет? Неужели будешь ждать? А если десять лет дадут?» Я отвечала: «Буду. Как по-другому?» Мне говорили: «Это очень много, ты понимаешь, что он оттуда нормальным не вернется?» Но я здесь тоже за десять лет, наверное, нормальной не останусь.

Я далеко не всем про себя рассказываю. Говорят, счастье любит тишину — горе тоже. Мне не нужны жалость или сочувствие, я при руках и ногах. Мне не хватает уважения. Я почувствовала, что такое «жена зэка». Когда передачку привозишь — ты не человек для системы. Ты виновата. Жена? Недосмотрела. Мать? Значит, ты воспитала такого ублюдка, который тут сидит и наши налоги проедает. Пусть страдают, пусть мучаются, чтоб неповадно было. Для детей это будет часть биографии, это осложнит их карьеру. Получается, что сын за отца отвечает. Обидно.

У меня есть ощущение, что я сижу со своим мужем, только у себя дома. Это внутренняя тюрьма, внутренняя несвобода. Да, я гуляю, я чем-то занимаюсь, но без него все это не радует. Пока я не приняла эту ситуацию, я была в аду. Девять месяцев я практически не спала, не ела. Я носила его крест, я ходила в его вещах, пользовалась его туалетной водой, если отправляла ему овсянку, то ела ту же овсянку. Я проживала его жизнь. Половину меня оторвали. Осталось чувство бессилия. Борюсь с ним. Хожу в храм, взяла собаку из приюта, занимаюсь ребенком. Убегаю в книги — это мой гипс на душу, когда ты сбегаешь в чужую жизнь, «живу заботами чужими, чтобы своих не видеть и не знать».

Когда муж выйдет, я хочу жить обычной жизнью со своей новой гражданской позицией:

Раньше скажи мне: «Маш, ты трус?», я скажу: «Нет». А сейчас скажу: «Да». Я понимаю теперь, что я слабая, раньше я была частью системы, она давала мне чувство уверенности, защищенности. <…> Мое доверие надо было заслужить, а сейчас я открыта — пусть уж лучше меня обманут. Быть открытым тяжело, но я это осознанно выбираю, иначе эту ситуацию не поучилось бы пережить. Слабость это сила. А если кто-то от меня отвернется, ну что ж, мы все делаем выбор. Я все понимаю, потому что я была в той шкуре, я была и по ту сторону.

Марина, 59 лет

Сын отбывает заключение в колонии общего режима 

— Я никому не говорю, что сын сидит. А толку? Во-первых, это мое личное дело, а огласка — зачем? <…> Даже родственники не знают.

Сын через 10 дней освобождается, слава богу, это закончится! Эти передачки выматывают, унижение вот это около «кормушки» стоять, швыряют, оскорбляют <…>. Лишний раз с ними не споришь, хотя хочется ответить. Когда передачки ношу — всегда трясет. Хоть стакан водки выпивай после каждого посещения. Сколько раз ходила — всегда переживала. Если всю передачку приняли без замечаний — праздник.

Менты они и есть менты, они же считают, что с ними такого не случится. <…> А к нам относятся как к собакам. Взгляд неприятный, как будто шарят по твоему телу. Ты для них не человек, а преступник только потому, что твой близкий сидит. <…>

Первую ночь после суда я просто проревела. Муж у меня непутевый, все на мне. Сказал только: «Что случилось — то случилось». А потом вообще запил. В беде люди обычно объединяются, а тут… Помогает только в качестве носильщика: передачки тащить. Мы разведены, но ему жить негде, и он никуда не уходит. Я для него не жена, если б он считал меня женой, он так бы себя не вел, он просто привык, чтобы было на ком зло срывать, кому можно свое настроение показать. Хотя я, конечно, огрызаюсь, стою за себя насколько возможно. Но когда он неадекватный — просто боюсь. Я думала, что муж будет поддержкой в этой ситуации, а получилось наоборот. Ругает меня за то, что я ношу сыну передачки, пусть крутится, как хочет, говорит.

На сына обиды нет. Вот если бы это случилось с мужем. А на сына какая обида? Я помню, как он меня всегда защищал от пьяных закидонов отца. Сколько раз ему объяснял: если не сложились у вас отношения с матерью — уйди, оставь ее в покое. Когда мы с моим только познакомились — такого не было. <…> Я не хочу, чтобы сын возвращался в этот кошмар. Надеюсь, что сын придет, с ним поговорит, и он все-таки уедет. <…>

Когда все это случилось, я обвинила мужа: ты виноват в том, что случилось с нашим сыном. И виновата я. В том, что вовремя не ушла. Да, я себя считаю виноватой. Может быть, если бы я ушла, и прекратился бы этот кошмар, то сын бы знал: раз человек пьет, надо уходить, не надо это терпеть, потому что жизнь, она одна <…>.

Сестре своей ничего не рассказываю — не хочу. Жалею ее нервы — чем мне она поможет? Да и стыдно мне. Никогда не думала, что с моим сыном может такое случиться. Подругам тоже ничего не сказала. Мне нелегко дается разговаривать на эту тему. Думаю, вот сейчас соберусь и расскажу, но не рассказываю. Может быть, одной бы подруге рассказала, но она умерла. Давно. Думаю, это единственный человек, который меня бы понял, не осудил. Остальные примут это как новость и все.

А для себя я не умею жить. Я взвалила на себя воз и везу его до сих пор. Только о внуках мечтаю, посвящу себя им.

В день освобождения сына буду работать, встречать не буду, друзья будут. Дома наговоримся, торт ему его любимый испеку. Вот сын выйдет, и новая жизнь у нас будет. Лишь бы мой нам не мешал.

Людмила

Сын отбывает заключение в колонии общего режима 

— Что самое сложное? Собрать передачку, потому что это дорого. А вообще, я спокойна с самого первого дня, потому что я знала, что это случится. Мне стало спокойнее, когда сына посадили. Я знаю, что он сейчас адекватный, не употребляет. До того, как его посадили, я ему говорила: «Я в аду живу, понимаешь?» А он мне: «Ты думаешь только ты в аду? Я сам в аду». Когда нет надежды — вот это страшно.

Моя жизнь разделилась на до и после не сейчас, а двадцать лет назад, когда узнала, что он начал употреблять наркотики, ему было 17 лет. Попробовал в компании, ему показалось, что это круто. Подумаешь, попробуешь — и все, а вылилось во всю жизнь. Я и плакала, и по чердакам бегала, и наркоманов его била, устраивала в реабилитационный центр через специальный фонд. Государство оплачивает полгода пребывания, но там есть правило: несколько нарушений и на твое место берут нового. Вот его оттуда и выгнали. Из другого он сам сбежал.

Обиды у меня на сына нет, я их (наркоманов) понимаю, потому что они зависимые. А вот сестра на него обижена, общаться с ним не хочет: он у нее воровал, да и у меня много что вынес. Раньше, помню, куплю себе сапоги, прихожу — их уже нет, а сын говорит: «Мам, я вон туда их сдал. Я, мам, подешевле сдал, чтоб тебе легче выкупить было». Сейчас себе почти ничего не покупаю — сейчас на какие деньги покупать? Если купишь один раз за несколько лет — радуешься до смерти. На меня дочь обижается, что я ему помогаю, а ее семье нет. Он больной человек, она-то должна меня понять чисто по-человечески — как я могу его бросить?!

Людям я не говорю, что сын наркоман, потому что мне стыдно. То, что в тюрьме, — не скрываю, в тюрьму может любой попасть. А вот к наркоманам и алкашам у людей сочувствия нет. Раньше хотелось услышать доброе слово, теперь уже нет. <…>

Бабушка его все знает, позавчера, вот, кричала, чтоб он сдох. Мой брат, ее сын, пьет. Вот она и кричала, чтоб ее сдох и мой сдох. Отец сына умер 12 лет назад, но мы с ним и не жили — он пил. У мужа родители пили, я его отцу жаловалась: «Ваш как пьет-то, что-то надо делать», а он отвечает: «Пусть пьет, он наш сын».

В гостях уже год не была. Могу этажом ниже к соседке спуститься — неохота, депрессия какая-то. Я, когда очень захочется, могу купить бутылочку вина, включить телевизор, но это же не та радость. Это даже не радость, а словно немножко скидываешь что-то с себя. Когда последний раз была радость — не помню. Нет радостей, ну вот передачку сыну отвезу, его накормлю — и радость. Или вот идешь — вишня цветет, красота! А счастье? Чтоб сын завязал, и не было долгов у меня. Вот тогда бы я была счастливая. Когда-то ведь было счастье. Помню — я блины пеку, а он хватает их с тарелки, Юлька, сестра, встанет в дверях, его не пускает, они смеются. <…> Если об этом не вспоминать, то и смысла в жизни нет. Будет ли счастье? Не знаю, наверное, из ста процентов — один шанс. Я говорю «один процент», но и в этот процент, если честно, не верю. Я никогда не задавалась вопросом, почему я, почему со мной — Бог дает столько, сколько человек может вынести.

Лена, 40 лет

Муж отбывает наказание в колонии общего режима 

— Моего мужа арестовали 28 июля 2017 года. До этого момента я жила обычной жизнью, как все нормальные люди. У меня была очень непростая жизнь, но это была жизнь. То, что случилось после, жизнью назвать, наверное, нельзя. Я постоянно задавалась вопросом: «Почему я, за что?» Мне важно понимать логику событий. Если эту логику я не вижу, то не могу идти дальше.

Почему это отразилось на мне и на моем ребенке? Поэтому у меня есть обида на мужа: он виноват в том, что мой ребенок в 14 лет узнал, что такое тюрьма. Первое время я была очень на него зла. Потом вроде прошло, но иногда накатывает. Мне кажется, он для меня всегда будет виноват.

Мне стыдно, я не разговариваю об этой ситуации. Знают только мои друзья. Знают знакомые, но это не я им рассказала, просто эта история как сплетня — она ширится. Я не говорю своим родственникам. Тяжело встречать людей и видеть в их глазах показное сочувствие и страстное желание узнать подробности. Люди — стервятники, им тебя не жалко. Наверное, мне было бы не стыдно в единственном случае, если бы мой муж сидел по политической статье. Чувство стыда всегда всплывает, когда я об этом думаю, когда я об этом говорю, потому что сам факт нахождения в тюрьме для меня ненормален. Не важно, виновен человек или нет.

Друзья восприняли эту ситуацию абсолютно нормально, они мне помогали и помогают. Но это же очень длинный марафон, который длится годами. Тебе-то самой тяжело, потому что в этой ситуации есть разные психологические стадии. А у людей своя жизнь, они погружаются в нее. Требовать от них, чтоб тебя понимали, бессмысленно, потому что понять тебя может только человек, который это сам прошел. Когда люди узнают, что мужу осталось сидеть меньше года, все поголовно говорят: «Как быстро время прошло!» Меня это бесит: чужие дети быстро растут. А для меня эти годы как один очень длинный день, в котором ничего не меняется. Что бы я ни делала, у меня все завязано на тюрьму. Жизни нет.

Первый раз, когда я пошла в СИЗО, я была очень растеряна, что-то типа ступора. В очередях всегда все помогают, ведь ты приходишь — нет листков, бланков, нет ручек. Ты не знаешь ничего. И люди начинают тебя сразу же опекать, потом ты уже свой опыт дальше передаешь, такая дорога жизни. Сейчас все намного спокойнее. Тюрьма это, конечно, неприятно, но везде люди живут, как говорится, «тюрьма для людей строилась». На длительных свиданиях (они длятся трое суток) вообще отдыхаю — и душой, и телом.

Моя жизнь изменилась кардинально. Материально, конечно, я очень сильно пострадала, потому что я не работала, но эта проблема для меня оказалась не самой большой. А так, живу и живу, чаще одним днем. О прошлом стараюсь не думать — слишком болезненно, о будущем тоже: нафантазируешь себе, намечтаешь, что муж пораньше выйдет, а потом раз и отказ. От этого только хуже. Я не скажу, что я несчастна, но и счастливой назвать себя тоже не могу.

Когда муж выйдет, у меня будет абсолютно другая жизнь, возможно, уедем из города или страны. Ведь тюрьма, как это ни парадоксально, дает свободу. Чем меня еще можно напугать? Здесь все разрушено, поэтому можно ткнуть пальцем в карту мира и уехать, куда пожелаешь. Еще я поняла, насколько у любого человека мало времени. Я больше не буду его тратить на то, что мне неинтересно и что сейчас в обществе считается благом: шмотки, соцсети, кето-диеты всякие, социальный успех.

Лена, 40 лет

Муж отбывает наказание в колонии общего режима 

— Я тюрьму воспринимаю как просто отрезок жизни, который должен пройти. Мне не стыдно — это может случиться абсолютно с каждым. В мою жизнь это вошло значительно раньше ареста и приговора — когда возбудили уголовные дела, все эти обыски, следствие. Арест логично из всего этого вытекал. Несколько лет жили в стрессе. Муж в депрессии, а тебе приходится все на себе тащить. Там уже и отношения стали портиться. Он спал до трех часов дня, а я в это время и там, и там работала, покупала ему даже и пиво, и сигареты.

Раньше я была помягче, эта ситуация меня изменила — я к себе пришла. Я стала не жестче, а просто стала больше слушать себя. Перестала по мелочам тратить свои нервные клетки. Такая закалка! И когда люди кричат: ах, ах, у меня ПМС, я думаю: ну-ну.

Я считаю: вся эта ситуация пошла во благо, по крайней мере, муж перестал пить. Пил много и всегда. Мы с ним двадцать лет, сыну шестнадцать.

Он хороший человек, добрый, отзывчивый, просто алкоголь все тащит за собой. Занялся йогой, которую я практикую уже 10 лет. Он и раньше искал точку опоры, но силы характера, наверное, не хватало. Да, он заплатил дорогую цену, но мы не знаем, как оно бы обернулось, если бы это не случилось. Во-первых, это сохранило брак, однозначно. У нас шло к разводу, семимильными шагами. А сейчас… надежда, не надежда, но, по крайней мере, он уже другой точно. Но у меня появилось четкое понимание, на что я в отношениях больше не пойду. Я по его правилам, как раньше, играть не буду. Я не хочу терпеть каждый вечер пиво с рыбой, чтобы ребенок этот алкоголь видел. Я и раньше все это ему говорила, но, во-первых, жили в его квартире, да и вообще — «плохонький да свой». А сейчас я с этой точкой зрения вообще не согласна. Я понимаю, что я все могу сама. И даже лучше. <…>

Опасаюсь только за его здоровье, с ним у него все плохо. Выйдет он однозначно полуинвалидом. Но не знаю другого: впишется ли он в мою жизнь. У меня налаженный быт. Муж говорит: если хочешь уходить, уходи сейчас. Потому что потом, когда я выйду, я тебя не отпущу. По мужу не скучаю. Ну иногда. Возможно, это защитная реакция психики. Обиды на него тоже нет. Если он и чувствует себя виноватым, то я не хотела бы, чтобы он у меня прощение просил, потому что прощение обязывает к состраданию, оно вообще обязывает.

Я не задаю себе вопрос, за что и почему я. Это урок, это карма: ты же не знаешь, что ты делал в прошлой жизни. Мы не знаем, что было бы, если бы не было тюрьмы. Могло бы случиться что-то похуже… <…>

Я не совсем люблю всем эту ситуацию пересказывать, объяснять виноват-не виноват. Близкие друзья помогают, а случайным людям до этого дела нет, сейчас всем тяжело, все озабочены собой. Это только нам кажется, что всем это так интересно.

Я не реагирую, я же понимаю, что это несчастные люди. Что, я буду вступать в какой-то диалог? Где я, где они? На длительные свидания приношу коврик, йогой занимаюсь. Мне кажется, у них в тюрьме больше осталось настоящего, чем в нашем мире. А передачки для заключенных собирать одно удовольствие. Я чувствую, что я что-то делаю полезное. Для меня это ритуал, я представляю, что они там сидят голодные, и тут я еду передала.

Жизнь не закончилась, это не конечная точка.

Дарена, 16 лет

Отец отбывал наказание в колонии общего режима 

— Я никогда не думала, что это произойдет с нашей семьей. Это было страшно, я очень долго не могла это принять, много плакала. Мы с мамой, конечно, обсуждали то, что произошло. Она говорила: «Все что ни делается, все к лучшему», но мне эти слова не помогали. От друзей ничего не скрывала, но вообще-то старалась об этом не говорить, потому что, как только об этом заходила речь — у меня сразу слезы. Начались проблемы с кожей. Но больше всего было жалко бабушку — она очень сильно переживала.

Было проще просто отвечать на его вопросы. До сих пор держу их в комнате, но не перечитываю — не хочу.

Я не думала о том, что он в тюрьме, каждую минуту, но когда об этом вспоминала, то долго не могла от этих мыслей отвязаться. Я очень много думала об этом перед сном каждый день. Почему так? Почему мы? Почему папа? Я так и не ответила на эти вопросы. Я до сих пор не поняла. Когда он освободился, мы не обсуждали эту тему. Мы вообще не вспоминаем об этом. Прошло и прошло. Единственный вывод, который я из всего сделала: все остальные проблемы пустяк, мы не так уж плохо живем.

Катя, 35 лет

Муж находится в СИЗО 1,5 года 

— Мужа арестовали 27 ноября 2018 года. Все это случилось абсолютно неожиданно. В тот день я не могла до него дозвониться. Он уехал по делам, в обед еще уехал, и все нет… Стук в дверь, думаю: «Ба! Ключи, что ли, забыл?» Открываю дверь — заходят. Я юрист, я сразу все поняла, и все последствия тоже. Я понимала, что срок будет.

Его сдал лучший друг, который обратился за помощью. Сел в машину, положил деньги в дверцу. В тот день, когда это случилось, я позвонила жене того друга. Она говорит: «Катя, мужа арестовали, я не знаю, что делать». Я рванула к ней, ей помочь. Я нашла им адвоката.

Мы поехали на суд вместе, на моей машине, и тут я понимаю: моего закрывают, а того отпускают. Я подъезжаю к ним на машине, открываю окно (а у меня в машине оставались ее вещи), выкидываю эти вещи на асфальт и говорю: «Пошли вы на…!» Я не знаю, поняла она, что ее муж дал против моего показания, или нет. В тот момент она, наверное, думала только о себе. Я ей говорю: «Так он СДАЛ!» А муж ее рядом стоит и молчит. Никаких «прости» я так и не услышала.

Мы очень близко общались, ходили друг другу в гости, вместе отдыхали. Я понимаю, что у всех своя правда, но моя правда в том, что мой муж в тюрьме, а этот дома сидит, гуляет, ходит по магазинам. Я однажды вечером ехала, смотрю, они с женой идут с друзьями, ржут, у меня забрало упало — хотелось их переехать. Муж говорит: «Прости и отпусти», а я не могу. Полтора года спустя не могу. Возможно, мне комфортнее, что есть, кого винить. Возможно, я все равно до конца не беру ответственность за наши с мужем поступки.

Воспринимая бывшего друга как причину наших бед, я частично перекладываю ответственность на него.

В первую ночь не могла дома ночевать, потому что я приходила в ужас от того, что я буду находиться в НАШЕЙ квартире одна! Я не знала, что мне делать, куда бежать, к кому. Все было: и растерянность, и страх, и чувство беспомощности, страх неизвестности, что будет с моим мужем, ощущение, что я ему не могу помочь. Еще и потому, что не знала, на что жить дальше. Я понимала, что мне надо содержать сына, мужа, платить за ипотеку. Я маниакально думала, где мне взять деньги. Семь месяцев нам не давали свиданий. Только на судах по продлению его и видела. Муж держался спокойно, наоборот, меня успокаивал. Он переживал не за себя, а за меня. Я понимала, что, если я опущу руки, я мужу никак не помогу. Я ему эмоционально нужна.

Только моя подруга, которая в свое время была у меня в подчинении, взяла трубку. Не побоялась. Она мне и помогала все это время. Я, конечно, была в шоке — ладно его подчиненные, но мои коллеги?! Среди которых моя подруга, с которой мы дружили десять лет. Я сразу их отрезала от себя после этого. Я благодарна за эту ситуацию, потому что все проявились, кто чего стоит. Как лакмусовая бумажка.

Сыну (ему восемь) не говорю, что случилось. На все вопросы отвечаю: «Уехал в командировку». Сын возмущается: почему так надолго. На меня легли все функции: и мужские, и женские. Бегала, закупала кучу продуктов, потому что не знала, что можно передавать, что нельзя. Эти мешки, эти бланки, которые надо для передачки заполнить. Это, конечно, было стрессово. Первое посещение СИЗО — это вообще был треш. Я люблю чистоту, я не привыкла к грязным решеткам. До сих пор помню, как открывала двери, стараясь их не касаться. Я сейчас не воспринимаю передачки, посещение тюрьмы как какой-то подвиг. Я эмоционально успокоилась, не истерю, как раньше.

Спокойствие пришло примерно через год после ареста. Жизнь не остановилась, я устроилась на работу, обучилась энергетическому массажу. Я понимала, что мне надо двигаться дальше, потому что, когда я просто сидела одна, только и думала о муже. Изучаю психологию, хожу на йогу, можно сказать, что меня йога спасла.

Я не рассказываю на работе, что муж в тюрьме. Это мое личное, а я не всем могу доверить личное. Плюс это может плохо отразиться на мне: люди вообще довольно консервативны и могут неправильно воспринять ситуацию.

Некоторое время у меня было чувство обиды на мужа, твердила: «Как ты мог не догадаться, не понять?!» А теперь все прошло. Я перестала спрашивать, за что, почему. Я юрист, мне логически надо обосновать каждое действие, а теперь я пришла к тому, что, как бы это смешно ни звучало, некоторые вещи надо просто принимать. Я плыву по течению, доверяю Вселенной. Я начала больше себя ценить, свое время, я больше не буду его тратить на людей, с которыми мне не по пути. Я начала себя любить.

Эта ситуация дается не только тем, кто в тюрьме, но и нам, чтобы мы проявились как люди. Я готова ко всему. Меня спрашивают: дадут ему восемь лет, будешь ждать? Я буду ждать. Хоть пятнадцать. Я его очень люблю. Мой муж для меня опора даже в тюрьме.