Детство

Мальчик-пастушок смотрит в звездное небо, девочка с косами на прямой пробор сидит, обхватив колени. Черный, красный, золотой цвета. Мир детства, о котором художник размышляет постоянно:

«Мне интересно понять, как прошлое влияет на наше будущее и что в нем было ценного. Серия работ «Детство» — это история про ребенка во взрослом человеке. Мне кажется, взрослых-то и нет: есть внутренний ребенок и яркие впечатления, которые сформировали его мировоззрение. И есть корочка вокруг, оберегающая его. Кто-то воспринимает детство как счастливую пору, кто-то — как время, которое хочется исправить, но сделать это уже никак невозможно. Мне повезло с родителями: у меня было детство, научившее меня не скрывать эмоции. Но на картинах не мое детство и даже не то время, хотя их герои играют во взрослую жизнь. Например, мальчик-воин с саблей: что он понимает в оружии? Люди часто играют во взрослых, не созрев, а потом и вовсе уничтожают в себе ребенка».

Сослан не считает себя окончательно взрослым, хотя у него уже есть двухлетний сын. Он хочет, чтобы мальчик вырос свободным человеком, иначе будет виноват перед ним. «Не знаю, свободный ли я человек, но никогда не делал того, чего не хотел», — говорит он.

«Наша пятиэтажка во Владикавказе стояла на отшибе, — рассказывает художник. — Я видел не только поле, лес и горы, но и заросшие травой заброшенные стройки, где кругом торчала арматура. В развалившейся машине рядом с заросшим прудом жили ящерицы и лягушки. Помню, как во время ремонта родители разрешили нам рисовать на стенах. Для папы наши рисунки были важны, он очень расстроился, когда бабушка отмыла стены. Я ходил в гости к друзьям и думал: как мы похожи! У всех одинаковые семьи с тремя детьми. И мы будем расти и почти не отличаться друг от друга. А потом наступила школа. Я ее ненавидел: мне было там не интересно. Учителя воспитывали нас по системе: утром встал и пошел, как на завод. Читать и писать — по звонку. Мне приходилось делать вещи, смысл которых я не понимал. Учился плохо, в основном на уроках рисовал. Копировал обложки книг, кассет, рисовал любимых героев: роботов, человека-паука. Когда мне было 11 лет, мы переехали в Петербург, я стал рисовать иллюстрации к книгам, которые читал. Если иллюстрации в них не нравились, рисовал сам. Мечтал, что их напечатают в издательстве «Азбука». Это было время удивительной свободы: рисовал много, не задумываясь об академических правилах».

В Петербурге Сослан поступил в лицей имени Иогансона, затем в Академию художеств на отделение монументальной живописи. Про эти годы вспоминает со смешанными чувствами: с одной стороны, он получил блестящее образование и опыт, с другой — с горечью замечал, что академизм на него давит и от этой несвободы тает фантазия. Для молодого художника было испытанием сохранить знания и технику, полученные в вузе, но не потерять внутреннюю свободу.

Искренний человек

«Иногда мне не хватает чувства современности, — говорит художник. — Я не умею и не хочу высказываться о сиюминутном так, чтобы это получилось не пошло. Я понимаю, что совсем не интересоваться насущным неправильно, но ведь и идти на компромиссы, из-за которых потом может быть стыдно, нельзя. Мне интересно безвременье, а внутренний камертон подсказывает, что позволено в искусстве, а что нет. Я пессимист, часто думал: «Ну кому я нужен со своим искусством?» и никогда не рассчитывал, что буду хорошо жить и много зарабатывать. Последнее время почти не продаю свои работы. Мне важно, чтобы человек, который их купит, любил искусство, а не просто выбрал «что-нибудь прикольное». Мне не хочется разлучать свои работы, поэтому я был очень рад, когда музей в Китае купил у меня целую серию картин.

Свои работы Сослан выставляет в сети Instagram. «Там я сам себе и заказчик, и цензор. Но важнее всего для меня оценка жены: она замечательный художник-график, училась лучше меня», — признается он.

Сослан не скрывает, что менее начитан, чем его отец, который предлагал сыновьям книги, но не принуждал к чтению. Себя он считает визуалом — ему ближе кино.

«Нет, вы не подумайте, я, конечно, много читаю, особенно биографии художников, люблю поэзию Бродского — она очень визуальна, — говорит Сослан. — Мне нравятся художники, далекие от нарочитых эффектов, например Ван Гог и Жан-Франсуа Милле. У Ван Гога интересно все — и дневники, и живопись. Это пример максимально искреннего художника. Мне кажется, он не сделал ни одного неискреннего мазка».

Петербург

«Если говорить о менталитете — я сначала петербуржец, а потом осетин, — признается Сослан. — Я, наверное, слишком рано уехал из Осетии, потому что пока я там жил, вообще ничего не узнал об ее культуре и искусстве. Я люблю Осетию и болею душой за нее, но родным считаю Петербург. Помню, как, приехав сюда, зашел в книжный магазин, увидел сотни книг по искусству. Ходил из одного магазин в другой и торчал там часами, смущая продавцов. Пересматривал детскую литературу с иллюстрациями, альбомы, выпрашивал у родителей деньги на книги по искусству. Для меня Петербург открылся как город былой красоты, который пытается эту красоту воссоздать. Очень люблю набережные рядом с Академией художеств. Серый цвет города мне нравится, я не люблю яркость юга. А тут, представьте, серый день — и вдруг идет девушка с ярким зонтом.

Притом что художник утверждает, что не любит пестроту юга, во многих его работах слышны интонации Пиросмани. Но даже серия, написанная с кавказским посылом, окутана неярким петербургским флёром.

«Если я вешаю картину на стену и она мне надоедает, значит, в ней есть неискренность, — рассуждает художник. — Тогда вешаю новую. Любимые работы — новые, даже если другим кажется, что они не самые удачные. Зрительская интерпретация важна, но если она не совпадает с моей, что же — пусть. В стремлении сделать творчество понятным и доступным надо уметь балансировать — не упрощать и не быть снобом. Человек не обязан разбираться в искусстве, да и кто я такой, чтобы это требовать?»