Есть вещи, которые можно сделать только один раз за всю жизнь. Если упустишь момент — вернуть его невозможно. Никогда.

Один из таких — проводить сына в школу 1 сентября. Я сижу в СИЗО, хотя должен был быть с ним. Теперь это воспоминание навсегда останется, его никак и никогда нельзя будет исправить.

До сих пор не укладывается в голове. Я всегда был свободным человеком — свободным физически и свободным внутренне. Но вдруг какие-то люди решили, что им выгодно будет посадить меня в клетку. Без всякой причины: просто потому, что им показалось удачной идеей ловить на живца.

Мы многое делаем вместе. Занимаемся бегом, причем всерьез, 7–10 километров — рабочая дистанция, хоть ему всего лишь 8. Играем в хоккей. Как-то играли даже в гольф, настоящий, в котором от лунки к лунке ездишь на специальной машинке. Там мы всю дорогу уплетали сникерсы и много смеялись.

Никита хоккеем увлекается, участвует в турнирах, и я вожу его на тренировки… нет, водил. Теперь я делаю другое.

Я сижу в четырех стенах. И рядом со мной не мой сын, а совсем другие люди. Сначала был один. Потом — сокамерник. Но в последнее время решили, видимо, давление усилить. Теперь в моей камере карусель: появляются и исчезают такие же отцы и дети, как я.

Меня продолжают регулярно обыскивать. Воспитывать. И светом, и камерой узкой в пять шагов, и короткими железными нарами, и холодной водой, и диетой, и душем раз в неделю, и непрекращающимся столбом сигаретного дыма весь день в затхлой пыточной. Вообще пытка светом — отдельная история. От этого света дневных ламп вообще нельзя избавиться. Он горит днем и ночью.

За стенами тюрьмы, в мире, где день сменяется ночью, а свет — настоящей честной тьмой, ходят свободные люди. Иногда мы слышим их лозунги и сигналы машин. Как они кричат, требуя другой жизни. А где-то совсем далеко, где человек имеет право лечь на кровать днем, имеет право на книги, на человеческое, достойное отношение, писать и получать письма — там замгоссекретаря США Стивен Биган потребовал меня освободить.

Здесь, в тюрьме, чем дольше сидишь, уже не очень верится в то, что вообще существует что-то вне… что есть что-то еще там, снаружи. Книги, дни и ночи, госсекретари… Только самые крепкие связи остаются. Одна из них — с сыном. Я чувствую его даже сквозь железо и бетон и через сотни километров. Я знаю, что он шел в школу, на праздник, нес цветы учительнице. И думал обо мне. Так же, как я здесь думаю о нем.