«Норд-Ост». Моя жизнь еще не успела начаться, как ее уже отобрали.

Как проходили мое детство и юность? Это была скорее не жизнь, а выживание.

В один из дней моего детства мама пришла из фонда, где ей сказали: «Если вы не в состоянии обеспечивать своего ребенка, то отдайте ее в интернат». Разговор был всегда коротким, никто не торопился помогать.

Когда я шла, шатаясь, по дорожке детской площадки и нечаянно попадалась кому-то под ноги, то слышала злые окрики в спину мамы: «Понарожали тут инвалидов!». Но инвалидом меня сделал газ, а не мама. А еще в моем детском сознании четко отпечатались огромные знаки вопросов в справках с диагнозом и недоуменные лица врачей. Мама только и слышала: «Ни ходить, ни говорить она не будет», «Никто никаких прогнозов давать не может, все непредсказуемо — последствия газа». Все было и правда непредсказуемо. Потом меня каждый год увозили на скорой с приступами, причины которых никто не знал. Мне было настолько плохо, что я иногда задавала себе вопрос: «Увижу ли я завтра солнце или нет?»

Учеба. Я очень любила учиться и была отличницей. Но как мне доставались эти учебные дни? Мой мозг отказывался выдерживать даже 3–4 часа умственной нагрузки. А после каждой моей попытки написать диктант и контрольную одновременно в один день меня выносили из школы на руках. И снова врачи пожимали плечами и терялись в догадках. В восьмом классе меня решили перевести на домашнее обучение из-за сильного ухудшения здоровья — и я лишилась школы. Наверное, именно тогда меня стали злить врачи, которые не знали, что со мной делать, и я стала искать ответы самостоятельно.

Газ, примененный при штурме зала «Норд-Оста». Я натыкалась только на голые предположения в интернете. Четкого ответа не было и не могло быть: ведь вещество засекречено. Тогда я стала искать похожие на мое состояние симптомы в разных книгах о мозге. За три года ни одного похожего заболевания я так и не нашла. Когда я поняла, что ответа мне пока не найти, то выдернула из сети все телефоны, которые начинали каждый год звонить в двадцатых числах октября. Тогда звонили журналисты. Им нужно было написать что-то грандиозное. Нужна была сенсация. Даже когда мама отключала все домашние телефоны, они как-то находили ее мобильный телефон и звонили. Наверное, самое яркое воспоминание из детства — как мама в сотый раз берет трубку и вновь нажимает на красную кнопку на экране.

Разве что соцзащита веселым голосом предлагала на очередную годовщину трагедии прокатиться на голубом трамвайчике под песни бардов. Неплохая компенсация за перевернутую жизнь, не так ли? А еще я была поражена, когда увидела справку, в которой было написано, что прокуратура меня даже не признала потерпевшей: ведь я родилась после «Норд-Оста». Помню, как мы с мамой пошли к врачу Леониду Рошалю, а он сказал ей про меня: «Даун». Почему он так решил? Может быть, хотел сказать, что всему виной генетика, а не газ. Не знаю.

И это еще далеко не все. Слишком много вопросов осталось без ответов. Но есть главные вопросы, которые я не устану задавать: кто же вернет моей маме жизнь, которую она потратила на то, чтобы поставить меня на ноги? Кто же вернет мне отнятое у меня время?