«Кровь — великое дело!» — согласимся с классиком. В ее составе у Магды была кровь непокорного венгерского революционера, коминтерновца Йожи Грейнера, узника трех европейских тюрем, расстрелянного НКВД уже в четвертой, в нашей, отцовская кровь журналиста, чьим последним местом работы был «Гудок» — газета, где как раз и трудились тогда классики: Булгаков, Олеша, Багрицкий, Катаев. Вот корни «редактора Алексеевой», которая, пишут, «приходила в незаметные издания, и они становились лучшими». Так было со «Скороходовским рабочим», где она проработала 15 лет и превратила многотиражный листок, каких в стране было с десяток тысяч, в первую ежедневную четырехполосную газету предприятия, где мы учились говорить не то, что говорят, думать не так, как думают, интересоваться не тем, что интересует «общество», и беседовать — вообразите! — ассоциациями. Так было с «Ленинградским рабочим» — питерским еженедельником, откуда ее уволили с волчьим билетом за отвагу и непокорность, за «перегрев» духовной жизни в газете, казалось бы, «для работяг». Наконец, так было со «Спортивной неделей», куда ее «сослали» и которую она, переворошив и дав ей новое название «Спорт. Человек. Время», сделала самой читабельной в городе. Я уж не говорю про ее работу ответсекретарем в журнале «Аврора», откуда вылетела с треском, и опять же — за «неположенную публикацию», но связанную уже с самим Генеральным, с Брежневым.
«Почему меня все время выгоняли? — напишет в воспоминаниях. — Меня, так любившую работать?..» За кровь и выгоняли, Магда Иосифовна!
За «Мосты», которые наводила между людьми, — ведь так назвала в 20 лет те первые стихи в «МК». Может, потому, став уже секретарем правления Союза журналистов, лауреатом премии «Золотое перо» «За вклад в развитие журналистики», она вернулась и в последнюю газету — газету профи, которая так и называется «Петербургский Союз журналистов».
Вот говорят о ее потрясающем чувстве слова. Это так. Доказательство — ее повести и рассказы, которые публиковали и «Новый мир», и «Знамя». «Моченые яблоки» (1989), «Как жаль, что так поздно, Париж» (1999), «Попытка вспомнить» (2008) — вот ее книги, и — самая первая повесть в 1984-м, «Трещина». Про нее Даниил Гранин заметил (как можно было бы сказать и про всю ее прозу), что она «написана с азартом человека, которому не терпится поделиться своим открытием и болью». Но я бы отметил даже не ту «музыку над нами», которую она слышала, а идущее от самого предсердия «чувство локтя» нас, пишущих. Ведь учениками Магды стали известные писатели, поэты, руководители газет и ТВ, ученые-профессора и видные ныне публицисты.
Когда-то я публично признался Инне Руденко, что она и ее подруга Магда — это последний «девятый вал» защиты Человека в Человеке. Написал, что как в государствах бывает теневой кабинет министров, так и в журналистике есть невидимое глазу «правительство» — ядро лучших из нас. Оно — и защитное крыло, и высокое достоинство профессии, и честная оценка, перед которыми мнение всех цензурных комитетов, чинных редколлегий и наивысоких инстанций — ну просто ничто. И даже глубже: есть нечто в этом ядре, что навсегда определяет для тебя, молодого, с кем ты и против кого. Разве это не мост, переброшенный над ложью, трусостью, лицемерием и бездарностью, для тех, кто, по ее словам, «воспринимает мир не в кривом зеркале идиотской пропаганды»?
С ней можно было говорить глазами. Взлетавшими, все понимающими взглядами. Так аукаются лишь поэты, когда магма чувств подкатывает к сердцу; писатели, у которых многое передумано; редкие журналисты, те из них, которые видят «на три метра под землей». Она и была такой — редкой, ручной выделки Личностью. И только потом журналистом, писателем, поэтом. «Пожитым человеком», как говорила придуманным ей же словом. «Доверься жизни, — позвала, пообещала в итоговых воспоминаниях: — она всё и всех расставит по местам…»
Вот за эту науку жизни, за кровь, азарт и доверие мы и благодарны Вам, Магда!
Вячеслав Недошивин— специально для «Новой»
