15 июня 2020 г. Понедельник

Только что кончил читать пушкинский роман (что, между прочим, совпало с коронавирусной самоизоляцией). Уже и не помню, в который раз. Только нынче впервые полностью прочёл его вслух. Нет, я не собирался посягать на лавры Сергея Юрского и Валентина Непомнящего, на их непревзойдённое прочтение «Онегина» со сцены. Это была чисто медицинская процедура. Просто — врач порекомендовал для восстановления речи после инсульта читать вслух стихи.

И вот что удивительно. На этот раз в тексте обнаружилось много такого, на что я раньше не обращал внимания. Ну вот например. Ещё в старших классах, когда «проходили» Пушкина по программе, я поставил над текстом «Онегина» своеобразный эксперимент: искал в нём, в тексте, ответ на вопрос: какое произношение было у поэта — московское или питерское?

Известно противостояние двух российских столиц даже в лингвистическом отношении. Если в МГУ — мехмат (механико-математический факультет), то в Санкт-Петербургском университете непременно будет матмех. Если на Невском вы услышите: «булочная», то на Тверской: «булошная». Детство Пушкина — Москва. Отрочество и юность — Царское Село и Петербург. Так какой же из двух столичных «диалектов» стал определяющим в живой речи Пушкина? Задача, вроде бы, не имеющая решения. Магнитофонов и диктофонов при его жизни ещё не было. А доверять мемуарам… Да и не нашёл я ответ на этот вопрос в мемуарах.

И вот вдруг в той строфе «Онегина», где «русской Терпсихоры душой исполненный полёт», я обнаруживаю, что «скучный» рифмуется с «равнодушный».

Правда, позже нашёлся чудак, который ехидно спросил: «Но почему вы уверены, что из двух написаний в печатном тексте Пушкин не останавливал выбор именно на слове «скучный»?» Я ему ответил: «Но тогда бы он написал в рифму не «равнодушный», а какое-нибудь другое слово».

Тогда, в школе, я полагал, что мне необычайно повезло: обнаружить такую «искорку» в бездонном океане, каким является полный текст романа. Но вот теперь, читая «Онегина» вслух, обнаружил ещё несколько таких же примеров. Причём, и искать их не надо. Язык сам спотыкался об них при произношении вслух. Подтверждение было даже в знаменитом письме Татьяны:

«Но говорят, вы нелюдим; В глуши, в деревне всё вам скучно, А мы… ничем мы не блестим, Хоть вам и рады простодушно».

Как помните, письмо это писалось по-французски, а Пушкин для читателя перевёл его на русский. С московским, между прочим, «акцентом».

Тогда же, в школьные годы, выяснилось, что эксперименты над текстом «Онегина» в нашем классе ставил не один я.

Часто мне доводилось слышать мнение, что, мол, стандартные сочинения на тему об очаровании Татьяны и разочаровании Онегина часто навсегда отбивают у учеников интерес к великому пушкинскому роману. За всю нашу школу ручаться не могу. Но за свой класс ручаюсь: это — не про нас. А как это было у нас?

Славный у нас был класс! Конечно, не все и не по всем предметам учились успешно, но, литературу «проходили» мы с превеликим увлечением. Большинство моих соучеников те произведения, которые будем изучать в следующем году, непременно читало в летние каникулы и потом оживлённо обсуждало ещё до прохождения на уроках. И вовсе не потому что это назойливо рекомендовалось учителями — в собственное удовольствие, по зову сердца, как это высокопарно ни звучит. Нам это было интересно. И это при том, что наш «русак» был ортодоксом и педантом, и наши сочинения и ответы на уроках, порой довольно вольнолюбивые, а порой и фривольные, часто ставили его в тупик.

Вот довольно типичная сцена. У доски один из моих соучеников, в общем-то собирающийся не в гуманитарии, а в медики (это выбор чуть ли не половины класса). Отвечает домашнее задание. Как раз по «Евгению Онегину». Роман читал и, судя по всему, довольно внимательно. Федя (это учитель) задаёт дополнительный вопрос:

— А что было бы, если бы Ленский и Онегин помирились и дуэли не было?

Ученик отвечает:

— Да ничего хорошего! Онегин непременно соблазнил бы Татьяну, а потом бы её бросил. Она, как девушка честная и тонкая, утопилась бы в приусадебном пруду. У Пушкина об этом — прямым текстом: «Погибну, — Таня говорит, — Но гибель от него любезна».

Ленский женился бы на Ольге. Но она, вертихвостка, изменяла бы ему с уланом. Ленский, как натура тоже тонкая, с горя застрелился бы, то-есть, всё равно бы оказался на том свете, и его похоронили бы, как самоубийцу, даже без отпевания, где-нибудь на задворках сельского кладбища.

Но Пушкин не дурак. И в романе у него всё как надо, честь по чести. Подлец и лишний человек Онегин локти кусает от невозможности соблазнить Татьяну, какой она предстаёт в конце романа, поскольку теперь это недоступная светская гранд-дама, законодательница мод и нравов, а посему: «Но я другому отдана; я буду век ему верна». Ленский, хотя к сожалению, и погиб, но погиб как невольник чести, и над его могилой стоит скромный памятник с трогательной надписью. Кстати, Онегин во всей этой истории с дуэлью тоже ведь невольник чести. Когда Зарецкий привозит вызов Ленского, он мог бы послать его подальше. Он совсем ведь не собирался стреляться с другом. Но дурацкий дворянский дуэльный кодекс чести не позволял ответить отказом. И он ответил словами пионерского отклика на призыв «Будь готов!»: «Всегда готов!» Ольге не пришлось изменять мужу, поскольку мужем стал не Ленский, а тот же самый улан. Впрочем, при её легкомыслии, не исключено, что в обозримом будущем она изменила бы с кем-нибудь и мужу-улану.

Как видите, Пушкин придумал для каждого из главных героев романа самый логичный для него жизненный и нравственный выбор. И это очень наши, очень соответствующие нашим моральным принципам, идеалам и аморальному поведению выборы. Потому можно согласиться с Белинским и назвать роман «Евгений Онегин» энциклопедией русской жизни. А совсем не потому, как некоторые думают, что в нём так вкусно описываются меню застолий в барских хоромах Москвы и Петербурга и в усадьбе Лариных на праздновании Татьяниного дня.

Федя, по-моему, и сам был не рад, что своим дополнительным вопросом вызвал это пламенное словоизвержение. Он аж покраснел от раздражения, посчитав, что перед ним разыгрывается одна из обычных наших комедий — вот-вот взорвётся и посадит дурачащегося ученика на место или вообще выгонит его из класса. Но он сдержался и поступил благородно и неожиданно. Оборвал ответ на полуслове (как бы чего не вышло, не наворотил бы ещё какой опасной чепухи, а то и крамолы):

— Вы тут наговорили много ошибочного и спорного. Но текст вы знаете отлично. Садитесь, пять.

На перемене я сказал этому однокласснику:

— Ну что ты ерничал? Федю хотел вывести из себя? Так ведь не получилось.

У меня, между прочим, нередко получалось. Хотя я вовсе не преследовал такой цели. Однажды, например, пол-урока проспорил с Федей о том, как писать слово «дрофа». Я твердил: «дрофа». Он упрямо повторял: «дрохва». Наконец он взорвался и выгнал меня из класса, обвинив в намеренной попытке сорвать урок. Ребята потом говорили:

— Ну что ты с ним сцепился? Хочется ему «дрохва», соглашайся. Пусть будет «дрохва». А когда надо, напишешь правильно.

Позже я прочёл у Даля, что оба написания верны, правда, его не буква в букву соответствовало написанию в Словаре Даля, а моё употребляется чаще.

Но вернусь к тому нашему разговору на перемене. К моему удивлению одноклассник тогда ответил мне так:

— Почему же? Ничего я и не ерничал! Говорил вполне серьёзно. Просто — проводил эксперимент. Пытался поставить пушкинским героям честные диагнозы.

О своих экспериментах с тем же романом я тогда умолчал.

29 августа 2020 г. Суббота.

Много лет спустя мы с ним, ставшим очень хорошим врачом, популярным среди населения, окрестного поликлинике, в которой он служил, с улыбкой вместе вспоминали о его школьных наивных, но дерзких экспериментах по установке диагнозов литературным персонам «Евгения Онегина». И одноклассник задним числом признался, что тогда, отвечая мне, всё-таки слукавил. Он действительно хотел раздразнить Федю, и в связи с этим упрощение, примитивизация им героев романа и их судеб тогда, у доски, действительно зашкаливала.

В общем, пришли мы к выводу, что тогда он пытался не столько диагностировать пушкинских героев, сколько довести до диагноза учителя. При всей любви к классической литературе, были мы тогда еще довольно немилосердными несмышленышами. А учитель, хоть и был он действительно педант, поступил куда человечнее, преподав нам всем урок, который мы (и при том далеко не все ) поняли лишь на десятилетия позже.

Кстати, сам Пушкин был куда милосерднее к своим учителям. Помните?

«Наставникам, хранившим юность нашу, Всем честию, и мертвым и живым, К устам подъяв признательную чашу, Не помня зла, за благо воздадим.»