Елена Ашихмина вышла из СИЗО седьмого августа. Первую неделю на свободе она жила в хостеле и радовалась тому, что в комнате другие кровати пустые. Она устала от тесноты и людей. В ее камере было 38 женщин. Поначалу она не могла ни с кем разговаривать и проводила время одна, в тишине. А еще она до сих пор не чувствует голода — в СИЗО еды было так мало, и она была такая неприятная, что чувства вкуса и голода пропали. Пока Лена может только курить и пить кофе. Ночью часто просыпается — в камере свет горел круглосуточно, и сон был прерывистый.

Заключить Елену Ашихмину под стражу суд постановил 16 марта этого года, после того как она нарушила подписку о невыезде, поехав к отцу в Ростовскую область, — по адресу своей прописки. Когда Елена услышала решение суда, она ударила правой рукой о стекло аквариума. Стала бить в него, плакать и кричать. Она помнит, что конвоиры говорили ей: «Отсюда можно выбраться».

Хороший начальник

Елене сорок два года. Ее детство прошло в поселке Орловский Ростовской области, после школы переехала в Новочеркасск, начала учиться в инженерно-мелиоративном институте, но не окончила — пришлось работать. В 2000 году переехала в Москву, через четыре года родила сына. Квартиры всегда снимала, на свое жилье и не рассчитывала. Последние восемь лет жила с сыном и со знакомой женщиной — друг другу не мешали, но и не дружили. Когда Лена попала в СИЗО, ее соседка ни разу не пришла и не написала письмо.

Все двадцать лет в Москве Елена тяжело работала. Клинером в клининговой компании — мыла офисы, рестораны, ночные клубы. На Почте России — таскала и выдавала посылки. В кафе для банкиров — официанткой. В знаменитой чебуречной кассиром. Менеджером по заселению квартир. Поваром холодного цеха и блинопеком.

В 2017 году Елена повесила объявление на «Авито», что ищет работу курьером. Ей позвонил Евгений, представился директором юридической фирмы и сказал, что нужно развозить документы. Как рассказывает Елена, они встретились на улице, Евгений вышел из своей машины и сказал, что пока офиса нет, не нашли. Елена описывает Евгения так: «Симпатичный мужчина ростом под два метра, лет 35, хорошо одет, выглядит как начальник». Трудоустройство было неофициальным.

Лена не задавала уточняющих вопросов: что за фирма, какие документы? Она не знала название фирмы. Лена думала о том, чтобы произвести хорошее впечатление. «Самое главное [было для меня], что я ему внушила доверие, что я нормальный человек, который не кинет его, чтобы он не видел во мне алкоголичку, — а видел нормальную, взрослую, ответственную. Я была в такой ситуации, для меня главное — работа. Я все-таки одна [обеспечиваю себя и сына], у меня нет помощи. Главное для меня, что это не курительные смеси, не наркотики, что это документы. И это был нормальный мужчина, он внушал доверие».

Лена начала работать. Утром нужно было получить маршрутный лист, а потом ездить и встречаться с клиентами у станций метро — получить от них деньги и отдать документы. «Какие-то вопросы — сразу звони мне», — сказал Лене Евгений. Он поддерживал ее в работе. «В первый день я не могла никак сориентироваться, люди ждали меня долго. Он говорил: «Ты не переживай, соберись, все это легко и просто». Он очень мягкий, грамотно общается, никогда не кричит, говорит очень уверенно, спокойно, без мата. Иногда было такое, что человек передумал [получать документы], а я приехала. Евгений всегда оплачивал эту поездку. Мне нравилась эта справедливость».

Елену обвиняют по статье «Мошенничество» (ч. 4 ст. 159 УК РФ). По этой же статье привлекли директора фирмы, менеджеров и еще двух курьеров. Оказывается, документами были поддельные временные регистрации. Лене вменяют четыре эпизода с общей суммой ущерба 12 тысяч рублей. В тот день, когда к ней 13 ноября 2017 года в пять утра пришли с обыском, Лена узнала, что Евгения на самом деле звали Кирилл.

Четки из хлеба с сахаром

Первые два месяца в СИЗО Елена не выходила на прогулку. «Мне было больно вообще находиться вот в этом прогулочном дворике, там ярко, и вот уже птицы, небо и еще чуть-чуть — и воля. Мне так было плохо, что где-то там свобода, а я здесь».

Елена рассказывает, что самое трудное время в СИЗО для нее было время безделья. Тогда накрывало чувство ужаса и одиночества. Особенно суббота и воскресенье, когда нет каких-то событий (вызова к следователю, раздачи писем), — хотя бы не у нее самой, а у сокамерниц. Поэтому она всегда себя занимала.

Например, начала по телевизору учить испанский: брала тетрадку и записывала слова. Читала книги, особенно ей помог «Трансерфинг реальности» Вадима Зеланда. И непрерывно писала жалобы и прошения.

Сначала это были апелляционные жалобы для себя, а потом стала помогать и соседкам по камере. Кто-то плохо знал русский язык, кто-то не умел излагать мысли — Лена никому не отказывала в помощи, писала грамотно и этим заслужила уважение.

А еще написала целую стопку жалоб и прошений о помощи. В Генпрокуратуру. Жириновскому, Путину, Патриарху Кириллу. Им она писала примерно следующее:

Меня не надо ограждать, я хочу быть полезной для общества, я готова быть волонтером — сейчас коронавирус, может быть, я где-то буду нужнее, чем сидя здесь, где меня кормит правительство. Сейчас на меня тратят деньги, я кушаю баланду, не вижу своего ребенка — ради чего?»

Лене никто не писал письма, никто не приходил на заседания суда, никто не отправлял деньги. «Тяжело, когда приносят передачки, а тебе не приносят. И ты хочешь не хочешь, у тебя наливаются глаза слезами, когда ты не получаешь письмо, а кому-то приходит, — у них с воли есть поддержка, а у тебя нет».

У Елены миома матки. За короткий срок в СИЗО опухоль увеличилась в несколько раз. В ноябре УЗИ показывало 3 миллиметра, в апреле, через месяц заключения, уже 4,5 сантиметра. У Лены начались сильные кровотечения, такие, что за день уходило три пачки прокладок. А норма в СИЗО на одну женщину — пачка в месяц. У Лены не было денег, чтобы купить себе прокладки, и она стала зарабатывать.

«Я брала дежурства. Криптовалюта — это сигареты, их можно обменять на что угодно. В шесть утра встаешь, моешь всю камеру, помогаешь старшей по кухне на раздаче еды, моешь за всеми тарелки, моешь полы на кухне, моешь туалет. Конкуренции за дежурства нет. Не каждой дашь дежурство, есть неряшливые. Одно дежурство в день с утра до вечера — четыре пачки сигарет. Я могла менять их на сгущенку, на кофе, на прокладки, на шампунь, на что угодно. В основном меняла на прокладки. За все пять месяцев один-единственный раз я себе позволила сгущенку». Еще Лена делала массаж и стирала чужую одежду.

Чтобы успокаиваться, она начала читать молитвы. Сначала православные, а потом выучила одну мусульманскую. И сделала себе четки из мокрого хлеба с сахаром. «Хлеб всухую жмется, смешивается с сахаром, чуть-чуть добавляется вода, месишь-месишь два-три часа и потом начинаешь скатывать в эти бусинки. Они сохнут день — мы их прятали. А в определенное время выдавали иголку, нож и ножницы — и делаешь дырочки и нитку. Получились 42 бусины и хвостик».

Первое письмо

Историю Лены адвокат Мария Эйсмонт услышала в Мосгорсуде. Эйсмонт сидела в коридоре, а за дверями шли суды по продлению меры пресечения. «Я подумала, что ничего страшного не будет, если я подойду и посмотрю на табло, какое дело только что слушалось в этом зале», — написала потом Эйсмонт в фейсбуке. Она узнала фамилию обвиняемой и инициалы — и отправила несколько одинаковых писем для всех вариантов инициалов. Одно письмо пришло Елене.

Лена вспоминает, что когда получила письмо от Эйсмонт, то одновременно насторожилась и обрадовалась: «Подумала, что меня кто-то разыгрывает. И одновременно ощущение чуда. Хочется поверить, но боишься, потому что ты уже столкнулся с этой системой, с несправедливостью, с таким обращением суровым».

Эйсмонт отправила Елене на счет немного денег. Елена купила кофе «Нескафе», самый дешевый шампунь, чтобы нормально помыться (хозяйственное мыло в СИЗО, говорит она, пахнет грязной собакой), сигареты и прокладки. «Я постоянно думала, как так может быть, что человеку не жалко полторы тысячи рублей? А для меня это целый праздник».

Затем адвокат пришла к заключенной в СИЗО. А на следующем заседании по продлению ей меры пресечения адвокатом выступала сама Эйсмонт.

«Стандартными формулировками бесконечно рутинно продлевают меры пресечения. И все это происходит в процессе, в котором вообще не чувствуется, что он состязательный и что-либо меняющий», — говорит Эйсмонт о судах по продлению меры пресечения. По ее словам, в качестве объяснения, почему человека нужно еще оставить в заключении, используют переписанную статью 97 УПК РФ, в которой говорится, что обвиняемый может скрываться от органов следствия, может продолжать заниматься преступной деятельностью, угрожать свидетелям и уничтожать доказательства.

В тот день на суде Эйсмонт ожидала услышать эти же стандартные фразы. Но судья вдруг отказал следователю в его ходатайстве о продлении меры пресечения и отпустил женщину под залог в 500 тыс. рублей.

Согласно статистике судебного департамента при Верховном суде РФ, в 2019 году судьи избирали меру пресечения в виде заключения под стражу в 89 процентах случаев. Продлевали ее в 97 процентах случаев.

Во многих европейских странах залог стал распространенной мерой пресечения, а в российской судебной практике это редкое явление. Более того, с каждым годом количество отпущенных под залог людей стремительно снижается. Если в 2016 году залог судьи применили в 229 случаях, то в 2017 году — только в 133 случаях, в 2018-м — в 108, а за 2019 под залог отпустили только 77 человек.

Четвертого августа Эйсмонт написала у себя в фейсбуке пост о Лене, которая пять месяцев сидит в СИЗО из-за ущерба в 12 тысяч рублей. И что никто не внесет за Лену залог в полмиллиона.

Эйсмонт стали писать люди и просили дать номер карточки. На следующее утро 500 тысяч были собраны. Примерно 300 человек скинулись в основном по тысяче-полторы. Был один перевод в 20 тысяч и один перевод в 30 рублей с подписью «Пенсия не поступила. Перевел все имеющееся». Мария всех предупредила, что залог может не вернуться, в ответ многие люди попросили не возвращать им деньги, а использовать в похожих случаях.

«Мне люди писали: спасибо за эту возможность дать денег. Некоторые очень обиделись, когда я сказала, что деньги собраны, умоляли меня, чтобы я все-таки дала им возможность перечислить. У людей скопилось желание делать мир лучше, проявлять солидарность, — говорит Эйсмонт. — В этом было очень много и сострадания к человеку, который оказался в тюрьме, и в некотором роде такой ответ системе, которая просто всех закатывает. Люди очень злые на эту систему, и, если им представилась возможность высказать свое “фи”, они готовы. Потенциал очень большой. Это (система общественной поддержки и сбора залогов. — В. М.) давно готово стать системой. Люди хотят. И если когда-то раньше говорили, мол, что вы хотите, какая власть, такой народ, то у нас давно это абсолютно неправда.

Спустя неделю в хостеле Елена Ашихмина вернулась на съемную квартиру к сыну (когда Елена была в СИЗО, мальчик жил со своим отцом). Впереди у нее суд, но ждать она его будет дома, а не в тюрьме.

Комментарий

— Почему часто судьи решают человека поместить в тюрьму? Они видят, что перед ними человек, у которого ни кола и не двора, что у него ни друзей, ни поддержки, никому он не нужен, — совершенно потерявшийся человек, и поэтому они думают, пусть в тюрьме посидит, потому что на воле ему некуда пойти. А почему человеку некуда пойти? Потому что государство такими людьми не занимается.

Я в тюрьме очень много вижу людей, которые пошли работать курьерами и возили наркотики — кто-то знал, что он возит, кто-то не знал — но в основном это все от бедности, от неустроенности. Очень часто социальная неустроенность приводит человека в тюрьму, поэтому, конечно, государство должно заниматься тем, чтобы социально как-то устраивать людей и думать о них как после тюрьмы, как до тюрьмы и в целом.

В тюрьмах у нас сидит много людей, которые там не должны сидеть. Особенно это касается женщин. Наша система абсолютно не предусматривает какой-то социальной реабилитации. Женщины уже после нескольких месяцев в СИЗО меньше доверяют миру, становятся более жесткими, теряют женственность, и в целом — женские тюрьмы тяжелые, мне туда тяжелее ходить, чем в мужские.

Проблема в том, что у нас плохо развиты в стране всякие кризисные центры, куда женщина могла бы обратиться, потому что часто это женщины, брошенные всеми, они плохо социализированы, у них нет крепких связей социальных, и часто на место этих связей приходит преступный мир.