В октябре 2006 года я работала в ингушском «Мемориале», и мы с коллегами из правозащитных организаций решили на девятый день после убийства Анны Степановны организовать пикеты в Назрани и Грозном.
Анна Политковская часто работала с правозащитниками в Ингушетии и Чечне, многие ее знали лично и не могли не выйти. Мы распечатали фотографии Анны, поместили их в стеклянные рамки, купили гвоздики и с утра отправились в Чечню, чтобы провести там первый пикет.
Пикет в центре Грозного прошел очень спокойно, тогда такое было возможно. Нас собралось человек 50 — в основном активисты и пострадавшие от насилия люди, знавшие Анну. Потом мы поехали в Ингушетию, где в тот же день должно было пройти такое же памятное мероприятие. За несколько дней до пикета руководитель ингушской правозащитной организации «Машр» Магомед Муцольгов подал уведомление о его проведении главе администрации г. Назрани.
Накануне пикета ему домой принесли бумагу, написанную от руки мэром Назрани: проведение пикета не разрешается.
Но по закону для проведения пикета достаточно уведомления, отказ был в неофициальной форме, и организаторы не стали отменять мероприятие.
Тогдашнее руководство Ингушетии Политковскую не любило. Она много писала о пытках ингушей, в частности о работе следственной группы Генеральной прокуратуры по расследованию дела о нападении боевиков на Назрань в 2004 году. Через эту группу прошли десятки, а может быть, и сотни людей. Их очень жестоко пытали в ходе расследования, а чаще — фабрикации уголовных дел по терроризму. По этой причине, а может быть, и по какой-то другой властям Ингушетии идея акции памяти журналистки совсем не понравилась.
Около 16:00 мы с группой коллег-«мемориальцев» направились к месту проведения пикета на центральном в Назрани проспекте Идриса Базоркина. Там уже были другие активисты, а также много полиции и молодых мужчин спортивного телосложения в штатской одежде. Мужчины эти вели себя агрессивно по отношению к демонстрантам, нецензурно бранились, провоцировали драку, одного активиста схватили за грудки, а с другого, пожилого, помню, стащили шляпу (что в ингушском обществе считается оскорблением).
Увидев нашу небольшую группу «мемориальцев», крепкие парни и стоявшие рядом полицейские переключились на нас. Они вырвали из наших рук цветы и портреты и принялись, матерясь, их топтать. За всем этим наблюдал высокий седовласый полковник (как потом выяснилось, по фамилии Долгиев), который явно был главным в этой массовке.
Мой коллега Шамиль Тангиев, обращаясь к полковнику, попросил, чтобы его сотрудники не матерились при девушках, но неизвестные в штатском тут же накинулись на него и начали избивать. Я шла сразу за Шамилем и, увидев, как он, прижатый к стоявшей рядом машине, под ударами сползает на землю, инстинктивно схватила его за одежду, пытаясь вытащить из круга избивавших его людей. Тут раздался хруст, и кровь закапала на разбитый портрет Анны Степановны. Толпа качков расступилась, нам дали уйти, Шамиль посадил меня в машину и повез в назрановскую городскую больницу.
В лобовом стекле я увидела свое лицо и расстроилась: сломанный нос выглядел сильно неважно, как у боксера после проигранной схватки.
Жить дальше с таким лицом мне как-то не улыбалось. Но все сложилось удачно. В больнице нас встретил приветливый доктор, который диагностировал ЧМТ, а потом, насвистывая и шутя, за минуту вправил мне нос, да так лихо, что он стал даже чуточку лучше, чем был. Впоследствии оказалось, что остальных наших «мемориальцев» задержали, отвезли в Назрановский ГОВД и продержали до позднего вечера, только около полуночи доставили в суд. Судья им выписал штраф в 500 рублей.
Коллеги установили личность напавшего на меня мужчины. Им оказался некий Цечоев, родственник тогдашнего мэра Назрани. Он потом часто встречался мне в городе, так как любил тусоваться в кафе неподалеку от нашего офиса. По факту нанесения мне телесных повреждений было возбуждено уголовное дело, которое, конечно, никто не расследовал.
Цечоева полиция никак не могла обнаружить, и только в 2008 году, когда жалоба была направлена в Евросуд, новый начальник назрановского ГОВД решил раскрыть этот «висяк». Цечоева извлекли из недр соседней с нашим офисом кафешки и притащили на опознание. Поняв, что, кажется, ему не открутиться, Цечоев пришел в «Мемориал», заявил, что раскаивается, предложил 80 тысяч рублей и мировую, добавив, что хочет устроиться на службу в милицию, и судимость ему очень некстати.
Запоздалые извинения с денежной компенсацией я не приняла, но и настаивать на сроке не стала, решив, что тюрьма не лучшее место для перевоспитания таких нарушителей. Впоследствии суд присудил Цечоеву штраф в 30 тысяч рублей, который он уплатил государству. А седовласого полковника, разгонявших пикет полицейских и избивавших людей качков привлекать к ответственности никто, конечно, не собирался. И личность того, кто отдал приказ разогнать эту мирную акцию в память об отчаянно храброй женщине, так много сделавший для людей, конечно, не установили.
Найти заказчика убийства Анны Степановны Политковской 14 лет спустя также не удалось. И сегодня все это мало кого удивляет.
Так что решение Европейского суда, хоть и стало приятным летним сюрпризом, но иллюзий о том, что оно будет иметь хоть какие-то правовые последствия в России, я не питаю. Хотя вдруг когда-то что-то изменится в нашей стране? Ведь обязательство исполнения постановлений ЕСПЧ (в том числе расследования и устранения подобных нарушений в будущем) срока давности не имеет.
