Он помнит все: жизнь своей бабушки Анны в шумной приморской Одессе; раввина Меира Кахане, которому еще только предстоит быть убитым; холодный Нью-Йорк в снегу; старую автомобильную покрышку, которую он гонял по улицам в те дни, когда перед ним было сколько угодно будущего; и телефонную будку в захолустье, из которой он звонил Джоан Баэз, чтобы прочитать ей только что написанные стихи — их черновики теперь продаются за тысячи долларов на аукционах.

Но черновики и аукционы как будто не имеют к нему никакого отношения. Он-то тут при чем? Это всего лишь старые гостиничные бланки с выцветшими письменами.

Он помнит столько людей, что ими можно было бы населить его собственный город и назвать его Дилан-сити — город тысячи лиц и сотен сиюминутных времен, где девочка Анна Франк идет по улице, доверчиво держа за руку Индиану Джонса. Город, где он снова встречается на перекрестке с блюзменом Джимми Ридом, умершем в 1976 году, но в Дилан-сити смерти нет, вы что, до сих пор не знали? Тогда вы отстали от жизни. Город, где The Beatles живут по соседству с Шопеном и Бетховеном, где каждый вечер все шоссе забиты автомобилями, едущими на райский Вудсток, который каждый раз упорно заканчивается адским Альтамонтом. Город, где на ярком солнечном свете снова и снова убивают президента Кеннеди, убивают при скоплении народа, как агнца, предназначенного на заклание.

Альбом Боба Дилана Rough and rowdy ways вышел 19 июня. И правильно было бы написать о нем на следующий день после его выхода, но это невозможно: раз нырнув в него, трудно вынырнуть, до тех пор, пока не исследуешь досконально темные многомерные глубины, в которых спрятаны намеки на Уитмена и цитаты из Шекспира. Эта вещь не из пластмассы для одноразового употребления. С каждой вещью этого альбома мы все глубже и глубже погружаемся в мир Дилана, в его сумрачное и при этом четкое и язвительное сознание, в его подсознание, которое открывает закрытое и совмещает то, что люди считают несовместимым.

Ему это все равно.

Не удивительно, он уже давно живет в самом себе, там его жизнь и кривые, разбитые пути — rough and rowdy ways. На альбоме с таким названием он поет, иногда глотая слоги и слова, поет хриплым голосом старого алкоголика, который для бодрости делает с утра крупный глоток отборного бурбона. После этого можно долго сидеть в кресле, расслабленно откинувшись назад и надвинув шляпу на лицо, что создает у окружающих ощущение, что он спит; но он не спит, и глаза его в темноте под шляпой открыты и напряженно глядят в прошлое и в будущее, в ведомое и неведомое.

Привет, Эдгар По, запойный американский алкоголик и фантаст ужасов, ты тоже упомянут на этом альбоме, ты тоже встречаешься нам среди сотен лиц в Дилан-сити. Как и сбрендивший подросток Томми из оперы The Who.

Виски, кстати, Боб Дилан продает на своем сайте, виски в мощных прямоугольных бутылках, украшенных брутальными железяками, которые он сам режет, сваривает и кует в своей кузнечной мастерской.

Поэт опускает маску сварщика на лицо и стоит с газовой горелкой в своей персональной захламленной преисподней, где прямо из его мозгов, погромыхивая, выкатываются и вываливаются железные колеса, змеи, лопаты, решетки и прочие символы для его бутылок. Он опускает их в ядреное виски под названием Heaven’s door, и там металл соединяется со спиртом, в результате чего дверь на небеса действительно открывается и возникает его поэзия.

Этот музыкальный альбом, мгновенно занявший лучшие места во всех мировых рейтингах и нахватавший во всех музыкальных публикациях пять звезд, как отборный алкоголь, одновременно является сборником стихотворений. Это музыка, но ее следует читать. Это стихи, и их нужно шептать, шевеля вслед за Диланом губами. Это аккомпанемент, местами примитивный и даже жалкий, как оркестр в провинциальном кино, и блюз, бедный и архаичный, как старый автобус, но при этом тут нет ни капли ретро и ностальгии. Какая ностальгия? Ностальгии нет, издевка местами есть. Трезвые вещи говорит нам этот торговец бутлегами и виски.

Эта музыка и эти стихи — круг сознания, одержимого печалью, видениями и демонами. С одним из демонов — его зовут Black Rider, Черный Всадник — Боб Дилан вступает в разговор на своем альбоме. Говорит с ним по-свойски, но с угрозой, по-дружески, но может и в глаз дать. Но нам так и не дано понять до конца, с кем он говорит — с внешним демоном или с внутренним голосом. С жизнью? Со смертью? «С жизнью и смертью я сплю в одной постели».

Последняя вещь Murder Most Foul занимает почти 17 минут — это вещь погружения во тьму встанет в один ряд с The End Джима Моррисона. Это поэма, в которой волнами накатывают ощущения и воспоминания. Это мир, воссозданный в своей целостности, мир, в котором не существует трех времен жизни, а все всегда происходит здесь и сейчас. Одновременно это поэма о жизни самого Дилана и времени бескрайнего рок-н-ролла, который играли те, кого он знал, любил и ценил. Все они названы и перечислены подробно, как в адресной книге. Кто знает — поймет. А кто не знает и не поймет? Ну, мы же сказали, ему все равно.

Как знакомы его интонации на тридцать девятом от сотворения мира альбоме. Как знаком хрип его глотки на перекрестке Дилан-сити. Как знакомы скупая насмешка и безграничная печаль его стихотворных строк, которые приходят к нему в трансе и сами просятся быть спетыми.