В целом, если оценивать оглашенные ЦИКом результаты голосования, то они выглядят предельно прозрачными. Просто то, что раньше называлось вбросами, теперь называется досрочным голосованием. На практике это выглядит так: число поданных в разных регионах и на разных ТИКах за поправки бюллетеней коррелирует с долей проголосовавших досрочно, как раньше оно коррелировало с общей явкой. Коэффициент корреляции на региональном уровне 0,83. При этом доля проголосовавших на 10 утра 1 июля составила от 86% до 29,5% по разным регионам. Причем вверху этого списка будут традиционные «электоральные султанаты»: Чечня, Кемерово, Тыва, Брянская и Тамбовская области, национальные республики.

В среднем же по России проголосовало досрочно чуть более 50% (55% на 10 утра 1 июля — официального дня голосования). 1 июля добавило к этому всего около 15% голосов. Но узнать, как распределились эти голоса, у нас нет никакой возможности. В урнах уже лежали бюллетени за предыдущие дни. Проконтролировать, как проходило голосование «досрочников», совершенно невозможно: где вы найдете общественных наблюдателей, которые бесплатно будут сидеть на участках неделю? То есть

Впрочем, если проанализировать оглашенные ЦИКом данные статистическим «методом Шпилькина», то можно оценить долю «аномальных голосов» — то есть не соответствующих нормальным статистическим распределениям. Без этих аномальных голосов результат голосования «за» становится уже 65%, или даже несколько ниже. И здесь начинается вторая часть марлезонского балета.

Если представить себе, что по какой-то проблеме в обществе число сторонников и противников распределяется 50 на 50, но из сторонников пойдут голосовать 85%, а из противников — 50%, то в урнах окажется 63% голосов «за» и 37% «против». И это примерно то, что произошло в эти дни, если удалить из данных ЦИК «аномальные голоса» (чистый вброс).

В немногочисленных и не во всем (в условиях авторитарного климата мнений) точных социологических опросах дело обстояло именно так: при близости размеров групп сторонников и противников поправок около 85% сторонников выражали готовность идти голосовать, а среди противников таких было чуть больше 50%. При этом сторонники поправок в основном были среди людей старше 55 лет. Здесь их доля была около 65%, в то время как среди людей до 45 лет она была ровно вдвое ниже. Но лояльность сторонников во многом носит словесный характер: они знают, что нужно отвечать «пойду». Именно поэтому в течение шести дней, сверяясь по домовым книгам, люди с ящиками планомерно обходили пенсионеров, буквально вытрясая из них голоса.

Вторым источником мобилизации лоялистов было корпоративное принуждение — давление по месту работы. Для этого надо выбирать предприятия с большой долей не очень квалифицированного труда, но с нормальными зарплатами (чтобы не захватить протестный электорат). В общем, все эти методы работали на мобилизацию потенциально лояльных, на то, чтобы доставить их на участки или участки к ним.

В стане противников поправок наблюдалась хорошо знакомая противоположная картина. В странах с не совсем консолидированными авторитарными режимами, где еще считают бюллетени, хотя уже и нечестно, оппозиция, как правило, расколота по поводу ключевого вопроса: голосовать или бойкотировать выборы? На решение его тратятся ее основные силы, но ни одна сторона не может прийти к победе. Более того, как российские граждане могли наблюдать на этот раз воочию, разные фракции оппозиции периодически меняют свое отношение к проблеме.

Так, например, Навальный многие годы выступал адептом стратегии участия: голосовать, даже если не за кого голосовать и ситуация выглядит безвыигрышной. Так именно он действовал в 2011 г. и стал героем, выведя людей под ценностными лозунгами борьбы за честные выборы. В значительной мере благодаря Навальному стратегия участия в последнее время становилась все более общепризнанной. Однако сейчас он, наоборот, разочарован в протестных стратегиях, увлечен идеями тактического голосования и, не видя для него применения в этом случае, призвал своих сторонников к бойкоту. Зато многие традиционные «бойкотчики», годами агитировавшие за неучастие, на этот раз признали стратегию протестного голосования. Но в результате все остались при своих…

лозунг «голосуй или проиграешь», как говорил Навальный восемь лет, или «не голосуй, чтобы не проиграть», как говорил он последние три месяца?

Но не стоит все шишки валить на оппозицию. Согласно некоторым социологическим опросам, поправку об «обнулении» поддерживают вряд ли более 25% населения. Вместе с тем намерение голосовать за поправки демонстрировали в социологических опросах от 40 до 50%. И это много: это свидетельствует о значительном запасе конформизма и слабости протестных настроений, когда демонстрация конформизма становится социально неодобряемой нормой. В целом, россияне были против перехода к абсолютистскому пожизненному президентству Путина, но не готовы были отстаивать это свое мнение. Это и позволило режиму перевернуть цифру и объявить, что абсолютистское президентство поддерживают более 75%.

Владимир Путин запишет, разумеется, это голосование себе в актив, но в действительности ценность этого актива будет невысока. Общество и элиты хорошо видели, как тяжело далась ему эта победа, сколько подлогов и махинаций она потребовала. Сначала надо было нарушить процедуру принятия поправок: вместо того чтобы принимать их по отдельности, как требует Конституция, главную поправку упрятали в большой мешок, набитый всякой требухой. Нелегитимность законодательной процедуры решили прикрыть процедурой плебисцитарной. Но и ее пришлось буквально вывернуть наизнанку: вывести голосование из-под закона о гарантиях прав избирателей, отменить институт наблюдателей, спекулировать на «ковиде» и бегать с ящиками за пенсионерами. Настоящие автократии так не делают. Правы те, кто говорит, что процедура сделала видимым то, что раньше можно было только подозревать — эрозию путинской харизмы и уверенности в себе.

Однако в этом не стоит искать повода для оптимизма. Это неустойчивое равновесие не сулит гражданам ничего хорошего. История с поправками продемонстрировала, с одной стороны, что Путин больше не популярен, а теперь еще и недостаточно легитимен в своем абсолютистском президентстве, а с другой стороны, что потенциал сопротивления общества весьма низок. Это будет подталкивать режим к дальнейшему распространению репрессивных практик, различных форм контроля лояльности и ограничений. Чего не надо было бы делать, если бы голосование продемонстрировало конформность общества, и опасно было бы делать, если бы оно продемонстрировало готовность и способность к сопротивлению.

На стороне общества — эрозия харизмы, утрата популярности, недостаточная легимимность и экономическая неуспешность режима. На стороне режима — принуждение, общественный конформизм (сосредоточенность на личных стратегиях успеха) и слабость оппозиции. Таков результат «ковидного» голосования.